Морпех. Дилогия (СИ) - Таругин Олег Витальевич

– Значится, вот откудова ты все наперед знал, старшой? – глухо пробормотал старшина, опуская взгляд. – И что десант наш провалится, и что уходить к Станичке нужно, пока не окружили, и про все то, о чем ты ребятам рассказывал… Не было никакой секретной разведгруппы под твоим командованием?

– Не было, старшина, – со вздохом согласился Степан. – Вот только без обид, лады? Сам понимаешь, если бы я тебе или тому же комбату, сразу всю правду выложил, мы б с тобой сейчас не разговаривали. Да и до Мысхако, скорее всего, не дошли бы.

– Какие уж тут обиды, – с горечью ответил тот. – Тут бы самому с ума не свихнуться, от таких‑то новостей! А насчет девятого мая я запомню, за это огромное тебе спасибо! Хотя, надеялся, что пораньше сдюжим.

– Так, может, и сдюжим, Ильич! Я ж сказал – изменилась история, просто пока что не особенно сильно. Ты только, гляди, не погибни сдуру, и пацанов наших сбереги, добро?

– Это приказ, тарщ старший лейтенант? – хмыкнул старшина.

– Вот именно, что приказ! – твердо ответил Алексеев. – Мой, так сказать, последний приказ в качестве командира нашей разведгруппы. И попробуй только его не выполнить! На том свете отыщу, да спрошу по всей строгости! Все, не поминай лихом, старшина, побежал – вон, и товарищ контрразведчик косится. Ты только вот что – про разговор этот особо не треплись, уговор?

– Чай не дурак, понимаю кой чего, – криво ухмыльнулся Левчук. – Удачи, командир!

– И тебе, старшина. Пацанам, с кем попрощаться не успел, отдельный привет передай. До встречи!

– До свиданьица, старшой. Авось, и взаправду еще разок свидимся. В самом ихнем проклятущем Берлине, а?

– Легко, Семен Ильич! Там при входе такие колонны высоченные будут – ну, да разберешься, как увидишь. На них наши бойцы свои автографы оставлять станут, кто во что горазд. Вот и напиши на одной из них, допустим, крайней справа, что‑нибудь, что я пойму. «Черноморский привет из Южной Озерейки от старшины Левчука», например. И дату поставь. Ну, а я, как твои художества угляжу, так на следующий день под этой самой колонной ждать буду…

****

– Попрощался? – осведомился Шохин, когда Степан с контрразведчиком прошли в расположенную на корме двухместную командирскую каюту.

– Так точно, – осторожно ответил старлей, искренне надеясь, что капитан госбезопасности этим вопросом и ограничится.

– Вот и хорошо. Присаживайся, – Сергей кивнул на одну из коек, аккуратно застеленных серыми армейскими одеялами – других мест для сидения в крохотном помещении не предусматривалось. Опустившись на соседнюю, Шохин бросил на койку полевую сумку, ослабил ремни портупеи и расстегнул бушлат. Поморщился, шумно сглотнув слюну. Пояснил в ответ на быстрый взгляд Степана:

– Не удивляйся, старлей, укачивает меня. Морская болезнь. Самое смешное, батя мой рыбаком был, всю жизнь в море провел, а я вот такой уродился, чуть валять начнет – и все, спекся. Когда на плацдарм шли, почти всю дорогу на палубе проторчал, там оно всяко попроще. Ладно. Подробно говорить после станем, как в Геленджик дойдем, а пока так, пообщаемся о том, о сем, согласен? Познакомимся, так сказать, поближе.

– Так точно, товарищ капитан государственной…

Шохин вымученно скривился – похоже, его и на самом деле неслабо мутило:

– Значит, так, давай‑ка без чинов, договорились? И не сиди, словно шпагу проглотил, не на допросе. Меня, кстати, Сергеем зовут, ну, а как тебя величать, я, сам понимаешь, знаю. Сказал же, просто разговор. Не против?

– Нет, конечно, с чего бы вдруг? – спокойно ответил Алексеев, мысленно усмехнувшись – разговор по душам, значит? Вот так вот сразу? Ну, и ладно, так оно даже и проще – все равно, он собирался раскрыться, так какая разница, сейчас или позже?

– Вот и хорошо. Знаю, что голоден, но с этим делом придется потерпеть. Морячки, как подальше от берега отойдем, чайком угостить обещались. Ну, а пока…

Откинув клапан планшета, контрразведчик вытащил несколько исписанных от руки листов:

– Гадаешь, поди, отчего меня по твою душу прислали?

– Да не особенно, если начистоту, – неопределенно пожал плечами Степан. – Приблизительно догадываюсь. И десанты местами поменял, и вообще… говорил много. Угадал?

– Ага, – не стал чиниться Шохин. – Примерно так. Да еще и секретную шифромашинку ухитрился у фрицев утянуть. Вот с этой самой машинки все и началось. Тут вот ведь какое дело: если немцы нам эту самую «Энигму», да еще и с умеющим на ней работать оператором сами подбросили, чтобы дезинформацию гнать – это одно. А если ты ее и на самом деле случайно затрофеил – совершенно другое.

Глядя на откровенно ошарашенного Алексеева, контрразведчик, несмотря на вязким комком подкатывающую к горлу тошноту, широко улыбнулся:

– Не ожидал подобного услышать, как я понимаю? Не думал о таком?

– Н…нет, – мотнул головой морпех. – Вообще ни о чем подобном не думал, тарщ капитан… эхм, Сергей. Честно. Даже и в голову не приходило.

Блин, а ведь точно! Ну, о чем в первую очередь должны подумать наши, заполучив в руки один из главных вражеских секретов? Да о мастерски проведенной многоходовой спецоперации фашистской разведки, цель которой – заставить русских поверить, что все расшифрованные с помощью этого самого трофея сообщения – сущая правда! Смешно, а он‑то искренне полагал, что его за этот чемодан должны чуть ли не на руках носить, идиот!

– Верю, – медленно кивнул особист… и Степан внезапно понял, что все это время Шохин внимательно вглядывался в его лицо, изучая реакцию на заданный вопрос. Судя по смягчившемуся взгляду, эту  проверку старлей, сам о том не ведая, прошел успешно.

– Ну, а потом и на информацию о десантах внимание обратили. Которые ты, как только что выразился, местами поменял. Вот меня и отправили разобраться, что за непонятный старлей вдруг объявился. Который и про будущие события знает… – заметив на лице Степана непонимание, Шохин пояснил. – Это я про окружение остатков морского десанта под Глебовкой. А заодно еще и артбатареи из строя выводит, и особо ценные трофеи захватывает, и немецкие самоходки с прочими танками одной левой жжет. Вот только припозднился я, успел этот самый старлей в немецкий тыл сбежать. Где тоже, стоит признать, неслабо покуролесил. Тебе за одного только румынского разведчика орден полагается, не считая всех прошлых заслуг. Дальше, собственно, и говорить не о чем – даже если бы Прохоров и не отправил радиограмму, мы б все одно на ваши поиски двинули.

Помолчав – Степан, понятное дело, тоже молчал, переваривая неожиданную информацию, – контрразведчик протянул ему листы, которые так и держал в руке:

– На‑ка вот, прогляди одним глазком, что про тебя товарищи написали. Да не напрягайся, ничего дурного там нет, наоборот, выгораживали всеми силами, особенно старшина. Да и не все они рассказали, уж в этом‑то у меня никаких сомнений не имеется. А давить я не стал – какой смысл? Ты ведь мне о том, чего в этих бумажках нет, и сам расскажешь, правильно понимаю?

– Правильно понимаете. Расскажу, – не стал спорить Степан, в свете неяркой потолочной лампочки с трудом разбирая исписанные простым карандашом строки. Прервался всего раз, когда в каюту комсостава заглянул матрос, принесший кружки с обещанным чаем и несколько кусков неровно наколотого каменно‑твердого сахара. Покопавшись в полевой сумке, Сергей протянул пару сухарей:

– Пожуй, с чайком самое то. Сам я, как понимаешь, воздержусь, – контрразведчик снова шумно сглотнул. Глядя, с какой жадностью Степан схватил один из них, смущенно пообещал:

– Ничего, придем в базу, я тебя нормально накормлю, чтоб не говорил, что моя служба одними сухарями перебивается!

Мысленно едва не заржав – вот тебе и кровавая гэбня, понимаешь! – Степан кивнул, вгрызаясь зубами в слегка размоченный в чае сухарь. И продолжил читать написанное Левчуком и Аникеевым. Между прочим, «мемуаров» старшего сержанта Баланела среди прихваченных обычной канцелярской скрепкой листков отчего‑то не было: то ли, контрразведчик Никифора вовсе не опрашивал (угу, вот прямо взял, и поверил!), то ли, не счел нужным его ознакомить. Да что такого особенного тот мог рассказать? Ну, разве что припомнить их неожиданный разговор, спровоцированный самим же внезапно впавшим в меланхолию Баланелом, во время которого Степан излишне разоткровенничался, рассказав про освобождение Одессы и Крыма к сорок четвертому году.