Дворянство. Том 2 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

— Обоснуй, — предложила Хель. — Опровергни. Кто делает тетрархов королями? В чьей воле нарезать губернии, назначать их правителей?

— Сие воля императора, — согласился искупитель, даже не споря, больше уточняя. — Но императора у нас нет. Ну, то есть он как бы имеется, — поправил сам себя Кадфаль. — Но за этим юношей ни вассалов, ни войска, ничего. Лишь… — он хмыкнул. — Маленькая и смешная армия.

— Увы, это так, — покачала головой Гамилла и добавила на всякий случай, обращаясь к Артиго. — Простите. Против истины не пойдешь.

Мальчик не ответил, однако ногами болтать перестал.

— А что если юноша без вассалов и войска… — Хель задумалась на пару мгновений. — Скажем… разошлет прокламации по градам и весям. Об освобождении губерний от налогов ради убережения от голода. На три года… Нет, лучше на пять. Что тогда?

— Да ничего. Пустой призыв самозванца, — качнула головой арбалетчица.

— Неужели? — мягко улыбнулась Хель. — После того как Остров и Двор столько месяцев жестоко торговались за него, показывая ценность этой головы? После того как Пантократор дважды уберег юного Артиго Готдуа от страшной участи, явив подлинное чудо?

Улыбки сходили с лиц Смешной армии, беглецы неуверенно переглядывались, будто спрашивая молчаливо: «неужто, в самом деле?..».

— Хм… — внезапно почесал перебитый нос Бьярн. — А интересно. Конечно, исполнять, задрав портки, это указание никто спешить не станет. Но задумаются крепко. Подати никто платить не любит. И… денежки начнут потихоньку придерживать под разными поводами. Вдруг и в самом деле засылать ничего не придется.

Он глянул на рыжеволосую, в сером глазе промелькнуло нечто похожее на интерес и уважение.

— Смерть, налоги, роды, — улыбнулась Хель. — Три вещи, которые всегда не к месту.

— Хе-хе… — осклабился в ответ Бьярн, что при его лице создания доктора Франкенштейна выглядело, как людоедский оскал. — Интересно мыслит дева. Широко.

— Да, не соскучишься, — пробурчал Кадфаль, полируя чистой тряпицей верную дубинку.

— Э-э-э, — протянул Марьядек. — Я тут один расслышал про «королей»? Как ты там сказала… Графы, князья… и короли.

— Все верно, — Хель вновь прошлась по комнате, с видимым удовольствием разминая ноги. — Зачем останавливаться там, где можно не останавливаться? Я вижу и прозреваю не только пятое, но и шестое королевство. Значит, нам понадобятся два губернатора.

— Дикий архипелаг на северо-востоке? — понимающе кивнул Бьярн. — «Снеговики»?

— Да. Кстати, интересно, а как именовать тетрархов, если их станет шестеро?

— Секстусы? — машинально предположил более-менее образованный Гаваль. — Ну, или как при Старой Империи, «конге».

— Короли выстуженных скал, — покачал головой Марьядек. — Хозяева чудищ и соленой воды.

— Не угадал, — хмыкнула фехтовальщица. — Пустоши это не чудища и чумазые охотники за Профитом. Это просо, — Хель со значением подняла указательный палец. — Безвкусное, не сытное, но растет где угодно и набивает живот всяко лучше жмыха и глины. А близ архипелага чертова уйма отмелей, где не иссякает рыба.

— Жратва! — первым сообразил Кадфаль, как и положено крестьянину.

— Именно, — поощрительно улыбнулась ему Хель. — Самое ценное, что есть в мире… будет, когда Голод придет в каждый дом, от землянок до роскошных дворцов. А сидеть на жра... провианте будут вчерашние бандиты. То есть уже и не бандиты, а достойные люди, коих всемилостивейше изволил жаловать дворянством Его Величество Император Артиго Законотворец, Отец Ойкумены, Защитник Веры, Столп Истинного Полудня, Владыка и Повелитель сторон света, Кормчий восьми морей, чья длань простерта над Подлунными Горами.

Хель развернулась к мальчику и поклонилась, сама не понимая, как вспомнила и выговорила почти без запинки основной набор императорских титулов, вычитанных между делом в книгах глоссатора Ульпиана, да упокоится он с миром. Разве что «законотворца» она придумала на ходу, рассудив, что прозвище вполне достойно. Его Величество благосклонно кивнул лекарке, и жест смотрелся невероятно благородно, прямо-таки всемилостивейше.

— Нет, — с видимым сожалением, настоящей горечью в голосе пробурчал Кадфаль. — Никак не выгорит. Нельзя отвоевать себе кусочек мира, раздавая титулы. Даже если все вокруг мордуют друг друга до кровавых соплей. Не выйдет. Жаль…

Он вздохнул и повторил:

— Не выйдет...

— Он прав, — согласилась Гамилла, и буквально потухла, как фонарик, в котором растаяла свечка. Арбалетчица опустила взгляд и сгорбилась, прижав руки к телу, будто не могла согреться.

Все думали, что Хель начнет спорить, но рыжеволосая внезапно сказала то, чего ждали меньше всего:

— Так и есть.

При этом женщина совсем не выглядела как человек, утративший надежду. Наоборот, ее взор и голос казались преисполненным несокрушимой уверенностью.

— Вы правы, — сдержанно улыбнулась лекарка и убийца, знающая странные вещи. — Всего этого будет недостаточно. Хорошо… но все же недостаточно, чтобы захватить север и удержать его как свою вотчину. Не говоря уж о чем-то большем. Поэтому… Нужна не просто алчность военных вождей. Не только благосклонность заимодавцев, которые дадут денег на войско. Нужно, чтобы тысячи, десятки тысяч людей поверили в нас. Чтобы наши чаяния стали их чаяниями.

Она улыбнулась, и теперь вздрогнули все, кто видел ее лицо, даже Бьярн, который, как и покойный Буазо Туйе, познал в жизни все зло мира. Улыбка Хель была поистине ужасающей.

— И мы пойдем иным путем, — сказала она. — Мы не просто пообещаем деньги, почет, привилегии, титулы. Мы дадим людям нечто большее. То, что ценнее всего золота мира. Настолько, что даже смерть покажется достойной платой за служение на…

Она запнулась на исчезающе короткую долю секунды и закончила:

— ... Истинному Императору.

И вновь повисла долгая тишина, полная удивления, недоумения, догадок.

— Но что же это будет? — спросил, в конце концов, Марьядек, осторожно, словно пробуя пальцем кипяток. — Что может быть выше жизни?.. Что ценнее золота?

— Божья любовь. Рай, — серьезно предположил Кадфаль. — Но ты не ангел. И не… — он осекся, словно боялся даже подумать о чем-то.

Хель обвела спутников внимательным, строгим взором, останавливаясь на каждом, словно измеряя невидимой, но суровой меркой. Дольше всего ее взгляд задержался на Гавале, и юноша задрожал, как в лихорадке. Ему вдруг показалось, что страшная женщина чего-то ждет, как-то выделяет его средь остальных. Словно в ее глазах именно он имел нечто уникальное, особенное. Неподвластное и непонятное прочим, сколь бы велики ни были их достоинства.

И на языке Гаваля сами собой родились правильные, истинные слова, которые прозвучали в тишине заброшенного кабака, словно гром колокола, как зов Судьбы:

— Но… все же… Есть на свете то, что сильнее золота и железа. Даже смерти.

Хель не кивнула, но лишь опустила веки, соглашаясь, и менестрель прижал к сердцу сжатые кулаки, чувствуя, что готов разрыдаться от слепящего, восхитительного и устрашающего понимания истины.

— Нет такого дивного дива, — настаивал Марьядек. — Нет!

— Есть, — произнес Гаваль, теперь уже со всей искренностью поражаясь, как столь простая, очевидная мысль не пришла в головы спутников.

— Есть, — повторил он. — Одолеть смерть способна… мечта.

«Странным был тот привал и удивительным оказался разговор в полуразрушенном доме, средь промозглой сырости и осеннего хлада.

Мы гонимые изгои, говорила Хель. Изгои, которые нигде и никогда не обретут покой. А, коль нам отказано в малом, теперь мы заберем все. Тогда впервые и было сказано прямо: должно разрушить Империю, чтобы построить на ее пепелище другую, новую, которая станет лучше. И пусть Господь простит наших врагов, ибо мы — не простим.

Тогда было спрошено у нее: где наши вассалы, могучие и верные слову, где злато и серебро, что купят нам союзников и войска? Чего стоит император, кутающийся в рванье у чахлого огонька? Нам понадобятся воины. Армии, чья поступь сотрясет Ойкумену на восемь сторон света, до самых краев Богом сотворенного мира. Но нет у нас ни воинов, ни казны, ни сподвижников!