И аз воздам - Шопперт Андрей Готлибович

– А если не будут брать – отключим газ.

– Что вы сказали, граф? Газ?

Вот ведь блин. Но прямо сорвалось само.

– А если не будут брать, то не будем приглашать на бал. Прямо глядя в глаза, так и скажете: хотите быть приглашены – подумайте о сиротках.

– Петр Христианович, вы можете завтра на обед подойти ко мне в Зимний дворец. Обсудим все более подробно, может, даже план накидаем этого грандиозного прожекта.

– Знаете, Мария Федоровна… – Брехт замялся.

– Не хотите со мной увидеться? – отстранилась вдовствующая императрица.

– Что вы, ваше императорское величество, просто ваш сын и мой император вернул мне генеральское звание и вновь назначил шефом Мариупольского гусарского полка, и попросил быстрее отбыть к ним и навести там порядок и еще помочь цесаревичу Константину в организации торжеств коронационных.

– Наш Ангел велел, а я его уговорю оставить вас, Петр Христианович, ненадолго в столице. Костенька там без вас неделю-другую обойдется.

– Наш ангел?

– Это детское семейное прозвище Александэра. – Улыбнулась такой светлой – материнской улыбкой Мария Федоровна, но в то же время грустной.

Конечно, Екатерина чуть не в первый день еще не отмытого младенца к себе забрала от матери. Государя воспитывать. А потом и вскоре родившегося Константина. Не успела Мария Федоровна с ними материнским теплом поделиться.

Точно, до самого последнего императора останется в царской семье эта традиция давать детям прозвища домашние. А что, императоры не люди? У всех же в детстве были прозвища.

Когда императоры повзрослеют и отметятся делами, им уже народ заслуженные прозвища давать будет. Вон того милого мальчика Ники обзовут Палкиным. Александру Первому титул Благословенного преподнесет Сенат в 1814 году, за спасение Отечества от наполеоновского нашествия. И народ этот титул примет.

Одно интересное прозвище будет и у последнего русского императора Николая II. Обзовет его придворная камарилья Ананасом. Возникновение этого необычного прозвища связано с тем, что в своих речах Николай часто использовал сочетание слов:

«А на Нас выпало…»

«А на Нас свалилось…»

«А на Нас легло бремя…»

Ивашки с Семой Тугоухим добрались до Санкт-Петербурга через два дня после графа. Путешествовали неспешно, не загоняя коней, на дормезе. Для Семена успели вышивальщицы смастерить – построить фрак хороший, с камзолом, понятно, и он изображал из себя барина бохатого (дормез-то княжеский). Бохатого, но неразговорчивого. Французского дезертир не знает. Приехали и подкатили к дому на Миллионной, куда Петр Христианович опять заселился. Валериана Зубова в Питере не было, он уехал в Москву, помогать Константину готовить Первопрестольную к коронации.

После приема в Зимнем дворце прошло уже два дня, а ни от вдовствующей императрицы, ни от Александра вызова или приглашения не поступало. Петр отправил Ваньку-младшего следить за одним местом в Петербурге, а сам прошелся по петербургским ювелирным магазинам. По дороге зашел по сообщенному Беннигсеном адресу. Нужно было подкрепить свою идею по внедрению в войска новой тактики хоть парой бумаг, написанных авторитетом.

На Крюковом канале стоял длинный двух-этажный дом с двумя сиротливыми балкончиками. Номеров для домов еще не придумали, но дом не спутать, точно его Леонтий Леонтьевич описал. Дом принадлежал некоему Дмитрию Ивановичу Хвостову, которому посчастливилось жениться на княжне Аграфене Ивановне Горчаковой – дочери генерал-поручика Горчакова и любимой племяннице Суворова. Хвостов сейчас был супер-пупер какой шишкой. Ни много ни мало, а обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода. Это не главный по тарелочкам, но это человек, который имел непосредственный доступ к императору и являлся связующим звеном между Синодом и монархом. Если что, то через век именно таким «обер-прокурором» станет Победоносцев.

Дмитрий Иванович, кроме всего прочего, был еще и поэтом – графоманом, правда, в те годы слово «графоман» еще не употреблялось, назывался более красивый термин – метроман.

Кроме разруливания склок среди монахов, Дмитрий Иванович был еще и поэтом. Написал множество стихов, перевел на русский стихотворный большое количество импортных стихов, а еще писал пьесы, которые с переменным успехом ставили в театре. Говорят, что Суворов на смертном одре попросил мужа любимой племянницы не писать стихов, а если не получится не писать, то хотя бы не издавать их. Дмитрий Иванович предсмертную просьбу генералиссимуса не выполнит, он будет продолжать писать стихи, издавать их огромными тиражами за свои деньги и потом «дарить» – всучивать всем подряд. И станет объектом для насмешек всего Санкт-Петербурга.

Зашел граф фон Витгенштейн в этот гостеприимный дом по той причине, что именно здесь около года назад скончался Александр Васильевич Суворов. Ему для реализации плана по изменению тактики ведения войны нужен был доступ к архиву Суворова. Во-первых, жаль будет, если он сгорит в 1812 году, вместе со всей Москвой, а во-вторых, нужно добавить к этому архиву якобы записки самого генералиссимуса о «правильном» построении войск, об окопах, о правильном применении егерей, ну и… Много чего можно добавить.

Как это сделать? Да просто, сейчас есть в столице десятки людей, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что составляют прошения, пишут письма и завещания и т. д. и т. п. Каллиграфы! Писарчуки. Стряпчие. И можно вполне найти среди них человека, который за небольшую денежку превратит измышления Петра Христиановича в наследие Александра Васильевича. Подделает почерк. Что сделать потом с товарищем? Чтобы не захотел сей тайной поделиться? Не решил пока Петр Христианович, но, наверное, среди сей мафии писарчуковой есть такие, которые подделывают завещания. Преступники. Преступник должен сидеть в тюрьме? Или лежать на кладбище. Под гранитной плитой с надписью: «Никогда не упускайте возможности увидеть что-нибудь прекрасное, ведь красота – это почерк Бога. У усопшего почерк был еще лучше».

Но сначала нужно получить доступ от обер-прокурора к этому архиву. С Хвостовым Петр Христианович был знаком шапочно. Петербург это большая деревня, все друг друга знают. Не было приглашения. А может, и было? Давненько, должно быть, при встрече на каком-нибудь балу или приеме обмолвился сей господин, мол, заходите граф, будем рады… А если и не говорил, то не вспомнит об этом, а даже и вспомнит, то из вежливости не прогонит.

Брехт остановился перед дверью длиннющего двухэтажного дома на Крюковом канале и решительно постучал в нее подвешенным молоточком.

Дверь открыл ливрейный лакей, но из-за его плеча высунулась необычная рожица. Полная немолодая женщина в белом чепце улыбалась графу. Брехт ее не знал. Но каждый раз его в таких случаях посещала мысль, что, должно быть, именно этот кусочек памяти Витгенштейна ему и не достался.

– Кхм, ваше превосходительство? – поклонился лакей.

Что-то явно не так. Вот только что?

– Это дом обер-прокурора Дмитрия Ивановича Хвостова? – попытался улыбнуться даме в чепце Брехт.

– Ну, что вы, граф, это мой дом, – махнула на него ручкой из-за спины лакея дама.

Граф? Получается, что он с этой тетечкой знаком. А Хвостов? Беннигсен дал неверный адрес? Ну, номеров домов в привычном виде сейчас еще нет. Номера есть у участков, и они просто пронумерованы по нарастающей. По мере строительства. Рядом могут находиться дома 234 и 431. У этого дома как раз и был номер 234, и именно этот номер назвал ему генерал Беннигсен.