Александр Громов - Тысяча и один день

Холодное черное ничто отделено от меня лишь толстыми круглыми стеклами кабины диспетчера. Колючие звезды вонзают в меня свои иглы.

А вот и Солнце – раскаленная желтая дробинка над скалистым гребнем, достаточно яркая, чтобы слепить глаза, слишком маленькая и далекая, чтобы согреть. Но если смотреть на него долго, а потом зажмуриться, начинает казаться, будто от желтой дробинки и вправду идет тепло… очень скупо, но идет.

Это обман рецепторов. В кабинке диспетчера, как и в башенке дежурного по ту сторону скал, иллюминаторы особые, пропускающие только видимый свет. Сверхпрочные многослойные стекла могут выдержать удар метеора массой в один грамм, летящего со скоростью сорок километров в секунду, – и не пропустят ни тепловых лучей, ни ультрафиолета, ни рентгена. Как еще при такой прочности пропускают хотя бы видимый свет – загадка.

В солнечном луче на стекле ярко вспыхивают пылинки. Они не на этой, внутренней стороне, а на той, внешней.

Микроскопические фрагменты реголита, сметаемого с поверхности Ананке стартующими и садящимися кораблями, взмывают обширным облаком, часть его уносится в космическое пространство, часть медленно-медленно оседает по всему угловатому телу двенадцатого спутника Юпитера. Если, подлетая к Ананке, напрячь зрение, можно увидеть разреженный пылевой кокон, облапивший планетоид на манер атмосферы.

Отсюда его не видно. Вероятно, приборы могли бы зафиксировать слабенькое размазанное свечение, но глаз – малочувствительный прибор.

Чернота.

Юпитера тоже нет, сейчас он висит в точно такой же черноте где-то у меня под ногами, с той стороны Ананке. Пусть. Вряд ли меня обрадовал бы этот приплюснутый полосатый диск. Всего важнее, конечно, что он уже за барьером вместе со своим выводком галилеевых лун. Как раз в день мятежа последовала яркая вспышка на Каллисто – полыхнули безлюдные постройки давным-давно эвакуированной станции научников.

Как недавно это было… всего три дня назад.

И как давно. Вечность. Геологический зон.

Барьер никуда не делся – а кто в этом сомневался? Он по-прежнему надвигается на нас… вернее, это мы продолжаем лететь на него, как мошки на ветровое стекло.

Говорят, мой знакомец коротыш Саймон вчера по-собачьи завыл, проснувшись: ему, видите ли, снилось, что барьер рассосался сам собой.

Никому на свете я не рассказывал, что и сам не раз видел сны на этот самый сюжет. И никому не расскажу.

Быть может, я и сам завыл бы после такого сна, будучи наказан так, как Саймон? Суд старожилов не продлился и часа. Виновные дружно кивали на покойного Лучкина, и хотя самому глупому уборщику было понятно, что организатором бунта не мог быть один-единственный эксмен, что были ближайшие соратники, сподвижники и подручные, это мало кого волновало. Учинить следствие, доискаться и наказать, выбросив через шахту? И некогда, и незачем. Все получили поровну, даже тот негр, что сломал мне зуб, каждый мятежник тянул жребий с порядковым номером на эвакуацию – разумеется, лишь после погрузки в «Незабудку» и малые корабли тех, кто не участвовал в бунте… Шпоньку я отбил, а Саймон – тянул.

Завоешь тут, когда твой номер в числе последних…

Громоздкая туша «Незабудки» отбрасывает длиннейшую тень, корявыми изломами протянувшуюся по буграм и впадинам Ананке. Его собирали на земной орбите, и сесть он может только на такую космическую мелочь, как наша оливиновая каменюка. Хороший транспортник, хоть и не новый. Не слишком быстроходный, по расчетам, он подойдет к Церере лишь спустя шестнадцать суток после старта, – зато вместительный, а что сейчас важнее, говорить не приходится.

Сразу четыре гофрированных хобота присосались к шлюзам. Идет демонтаж ненужного оборудования, выгрузка излишков пищи (и на двухсотграммовом суточном рационе можно протянуть какое-то время), одновременно в воздушные цистерны закачивается воздух под предельным давлением… еще, еще воздуха! Третий день техники колдуют над системами регенерации, пытаясь повысить их производительность хотя бы на пятнадцать – двадцать процентов. Пусть даже за счет качества очистки воздуха и мочи – у нас контингент нетребовательный, перетерпит. История космонавтики еще не знала случая, чтобы корабль перевозил за один рейс две сотни пассажиров. Таких судов просто нет.

Теперь есть. Бенька Галаган, старший техник, отвечающий за переоборудование «Незабудки», клянется впихнуть в это старое корыто минимум двести двадцать чело… эксменов. Может быть, даже двести тридцать.

Нет, все-таки не эксменов. Человек.

Людей.

Позавчера в лазарете умер Семецкий, самый тяжелый из наших раненых. Его не было смысла грузить на «Магдалену»: пробитая стальной стрелой грудь, сожженная огнеметом спина – с такими повреждениями долго не живут. Перед смертью он пришел в сознание и, отодвинув принесенную заботливыми друзьями банку икры, попросил позвать меня. «Ведь я человек? – спросил он, и на губах его запузырилась кровь. – Скажи, Тим, я не эксмен?» «Ты хомбре, – ответил я ему, вспомнив вычитанное где-то слово. – Человечище». Он улыбнулся и покачал головой: «Беда… Нет, хочу быть просто человеком…»

С тем и умер – улыбаясь.

Мы люди с тех пор, как фактически взяли «Эгиду» в свои руки. Штаб Марджори почти не вмешивается. Разумеется, в бою штабной катер будет находиться позади стаи наших капсул и сожжет каждого, кто струсит и отвернет от барьера, но этим да еще управлением лазерными платформами и ограничится роль командования эскадры. Остальное сделаем мы сами.

Мы – люди. Даже те из нас, кто набьется в трюмы «Незабудки», как кильки в жестянку, – не эксмены. Кто вдохнул свободы и сумел не отравиться ею – уже человек.

Странно: я и завидую, и не завидую им. Через шестнадцать суток они доберутся до Цереры в сопревшей от пота одежде, невероятно грязные, голодные, полумертвые от удушья и жажды, остервенившиеся в неизбежных склоках, ненавидящие всех и каждого… но все же спасутся, по-видимому. У них есть шанс.

А у нас?

Не знаю. Никто не знает. На миг я ощущаю холод в животе – так было со мной давным-давно, в позапрошлой геологической эпохе, когда я только-только пришел в шоу «Смертельная схватка» и жутко нервничал перед первым выходом на ринг. Было – и прошло.

После того как Жак Ягуар в первый раз выбросил меня за канаты.

На ВПП (не взлетно-посадочная полоса, а взлетно-посадочное поле) все мирно, мертво. Тусклый металл крышек шахт припудрен серой пылью. На открытых посадочных площадках дремлют катера и небольшой грузовоз, над последним тоже поработала команда Галагана. «Незабудка» притянута к площадке тремя тонкими тросами, я вижу два, а третий скрыт за корпусом. Давно хочу спросить и все время забываю: для чего нужны эти тросы? Землетрясений здесь не бывает. Корабль тяжелый, от пинка не улетит. Может, чтобы не завалился при ударе шального метеорита?

Черт его знает. По-моему, авария из-за отказа одной из лебедок, тянущих эти тросы, куда более вероятна, нежели удар космического камешка.

Впрочем, нет, я ошибаюсь, и вот те пыльные обломки у края ВПП наглядно указывают мне на ошибку. Удары случаются. Иногда, очень редко, сбоит посадочная автоматика, и если пилот не успевает среагировать, капсула, промахнувшись мимо шахты, врезается в Ананке со скоростью небольшой, но достаточной, чтобы превратиться в исковерканную груду титана и плоти. Последний такой случай был полтора года назад, уже при мне.

Мы сами – космические камешки.

Взлетов нет, садиться тоже нечему, но диспетчер занят. Чем – не понимаю. Вероятно, тестирует вручную свою технику, не доверяя программе, – уткнулся в монитор и временами принимается вводить команды, долбя по клавиатуре, что твой дятел.

Не буду ему мешать. Я пришел сюда не ради дела, а для того, чтобы в последний раз взглянуть на базу с этого ракурса. С ракурса, который через несколько часов перестанет существовать. Вместе с базой, разумеется. Только круглый идиот может рассчитывать на то, что нам удастся как-то прогнуть барьер, а тем более разорвать его, – у нас вообще иная задача.

Ну что, насмотрелся?

Да.

Тогда не торчи здесь попусту.

Цок, цок – подошвы. Куда сначала – в штаб или проверить капсулу?

К капсулам. Ближе. Заодно загляну в «Незабудку», невелик крюк.

В проходах – не протолкаться. Ждут, волнуются.

– Куда лезешь, куда? Твой номер какой?

– Отрицательный. – И я работаю локтями.

– Чего-о?..

– Пропустите его, это Тим. Эй, не напирайте сзади! Убери локоть, ты, макака!..

Это не оскорбление. Макаками зовут техников-смотрителей базы, частенько лазающих по стенам и потолкам.

Меня пропускают, но неохотно, очень неохотно. Вот она, гарантия от мятежа – нумерация эвакуирующихся. Чем меньше порядковый номер, тем больше шансы. Во всяком случае, до двухсотого номера шансы верные, но и трехсотый еще может надеяться. Эта очередь сама подавит в зародыше всякую попытку бунта.