Александр Громов - Тысяча и один день

Сразу бы нам догадаться…

Шлюз заперт, колотить в гулкий металл бесполезно, и мне приходится телепортировать сквозь него. Большой кучей, чуть ли не по потолок, навалены какие-то блоки и целые шкафы с аппаратурой дублирующих систем вперемежку с тоннами обрезанных кабелей, какие-то трубы, куски металла и предметы неясного назначения. Ремонтникам на Церере придется попотеть не одну неделю, прежде чем «Незабудка» вновь превратится в полноценный корабль. Змеятся шланги, воняет газовой сваркой, повсюду разбросаны упаковки с сублимированной пищей. Беня Галаган – потный, грязный, с всклокоченными лохмами и вытаращенными глазами – выскакивает прямо на меня из гофрированного хобота грузопропускника.

– Минут через тридцать – сорок можно начинать грузиться, – вопит и брызгается он прямо мне в ухо, не дожидаясь вопроса. – Все путем! Иди, успокой там…

– Сам иди. Двести тридцать влезут?

– Не знаю!

– То есть?

– Понятия не имею! – орет Беня. – Катился бы ты отсюда, а?

– Все меня сегодня гонят, – жалуюсь я.

– И поделом! Ты где должен быть?

– Успею. Есть еще время.

– У тебя есть – у других нет. Правда, проваливай, проваливай…

Он порывается куда-то бежать, но я ловлю его за рукав.

– Что-то у тамбура мало народу скопилось, человек триста всего…

– А остальных мы заперли в столовой. Во избежание. Да не хватайся ты, отцепись…

– Интересно, – задумчиво говорю я, – кто их выпустит, когда погрузится первая партия?

– Ты и выпустишь. Шучу. Тебе какое дело? Спроси За-глобу, это его забота. Пусти!

Вырвавшись, Беня исчезает за кучей мусора, по пути увернувшись от вылетевшего из грузопропускника стеклянного шкафа с медицинскими инструментами, и через секунду я слышу, как он матерно обкладывает кого-то по ту сторону кучи. Распустились. Громко дзенькнув, шкаф ложится на кучу, куча начинает оседать.

Значит, Марек Заглоба, старожил из старожилов, сам решил выпустить тех, чьи шансы на спасение призрачны. Ох рискует… Сметут они его.

Хочется верить, что он понимает, за что взялся.

Интересно, почему мне ничуть не страшно? Холода в животе давно уже нет, взамен него пришло и угнездилось странное ощущение нереальности происходящего. Ни дрожи, ни жалости к себе. Будто глядишь на себя со стороны, на свое отражение в зеркале и думаешь: нет, это не я, это не со мною…

Разве кто-нибудь сочувствует своему отражению?

Папиллятор, открывающий мне доступ в шахту, помнит только четыре индивидуальных отпечатка: мой, коменданта и двух техников из числа старожилов, специальным приказом Марджори прикрепленных сдувать пылинки с моей капсулы. Один из них во время мятежа получил заточку в живот и скончался на следующий день, второго я только что прогнал на «Незабудку», как он ни протестовал. По большому счету ему тут уже нечего делать. Отказ стартовой автоматики – вещь малореальная.

Тесно капсуле в шахте, не нужно мостика, чтобы перекрыть зазор между двумя люками, – шагай из коридора прямо в рубку. Хочешь – задраивай оба люка вручную, хочешь – набери команду, хочешь – дождись команды извне. Рубка тесная, на одного пилота. Панели управления, приборы, анатомическое кресло. Капсула смутно похожа на самые первые космические корабли конца Темных веков, только побольше, – такое же подобие шара на торце цилиндра. Под полом рубки – титаново-бериллиевый корпус ходовой части, поворотные дюзы плазменных двигателей, лючки и люки для техников и две утопленные в корпусе ядерные ракеты трехсоткилотонного эквивалента. Они умные… как бульдоги. Захватив цель, ни за что ее не выпустят. – Тук-тук. Занято? Она еще шутит.

После мятежа штабные ходят по базе только группой и лишь в случае крайней необходимости. Командующая Четвертой эскадрой вице-адмирал Марджори Венцель вообще не покидала Бабельсберга.

Нет, все-таки Марджори. Просто Марджори. Она правильно понимает то, что поняла Присцилла и отказалась принять Иоланта: после мятежа ее роль в «Эгиде» свелась почти к нулю. Предстоящей операцией занимается командиры эскадрилий и звеньев, эвакуацией базы – несколько техников-старожилов под руководством Галагана и Заглобы. Не место и не время что-либо менять.

Я тоже не был в Бабельсберге со дня мятежа. Марджори не звала меня, а навязываться я не решился. Хотя… мне не хватало ее, и не просто как замены сексатору. Влюбленность? Такая, как в старых запрещенных романах? Нет, пожалуй. Не было ее между нами. Наверное, осталось что-то недоговоренное, а что – не поймешь, когда отношения рвутся вот так, одним взмахом…

Покинув анатомическое кресло, я высовываю голову в коридор сквозь два люка. Так и есть: Марджори пришла не одна, с ней охранница. Разумно.

Где-то неподалеку отсюда вдруг раздается стоголосый рев, приглушенный переборками. Наверное, началась посадка в «Незабудку».

– Капсула в порядке, Тим? Строгий деловой тон.

– Должно быть еще кое-что, – напоминаю я.

– Вот.

Небольшой белый чемоданчик с красным крестом использован явно для маскировки. В нем отнюдь не то, что продлевает человеку жизнь, а совсем наоборот. Девятимиллиметровый автомат полицейского образца с двумя запасными рожками. Широкий и длинный нож-пила. Четыре гранаты: две яйцеобразные, наступательные, безосколочные и две цилиндрические, с нервно-паралитическим газом. Специальная сбруя на тело, где все это удобно размещается. Ну и, конечно, дыхательный аппарат для Вязкого мира и на случай применения мною газовых гранат – с виду почти как стандартный, но с увеличенным баллончиком.

– Минут на сорок хватит?

– Хватит на час.

Что они себе думают: чужаки подарят мне время на сотню попыток абордажа? Подобраться бы на дистанцию телепортации, о большем я не прошу.

– Все-таки возьми эластик, – настаивает Марджори.

– Хорошо.

Я принимаю в люк аккуратно свернутый скафандр наилегчайшей модели, выполненный из полупрозрачного материала. В открытом космосе человек в нем замерзнет насмерть в считанные минуты. Раздувшаяся оболочка вряд ли позволит шевельнуться и заведомо не спасет от проникающей радиации. В скафандре нет ни рации, ни маячка. Все, на что он способен, это не дать мне умереть от взрывной декомпрессии, если я промахнусь при телепортации. Полезное качество, но покупается оно ценой увеличения сопутствующей массы. Семь килограммов скафандра, автомат, гранаты, нож… нет, предельных двенадцати килограммов, пожалуй, не наберется, но кто может знать, останусь ли я в хорошей форме к моменту апофеоза «Эгиды»? Нет, скафандр мне не нужен.

– Ты наденешь его?

– Обязательно.

Я убедительно киваю. Стоит успокоить Марджори.

– Спасибо, что принесла. Я хотел зайти сам.

Марджори лезет ко мне в люк. Вдвоем в капсуле тесно, зато снаружи вряд ли слышен шепот:

– Что ж не зашел?

– Еще есть время…

– И ты нарочно его тянул?

– Может быть… Знаешь, я тебе благодарен. Очень.

– Как своей первой женщине?

– Да.

– Думаешь, будет и вторая? Хороший вопрос…

– Спроси меня об этом часа через два.

Она молчит, и я напрасно пытаюсь угадать ее настроение.

– У меня катер наготове, – говорит она наконец.– Ты ничего не скажешь мне напоследок?

– Хорошо, что ты пришла меня проводить, – бормочу я.

– И только-то? – Она изучает мое лицо. – Тогда придется сказать мне. У нас получилось, Тим… То есть я думаю, что получилось. Хотела сделать тест, но все тянула… пока твои орлы не разгромили лазарет. Но знаешь, таких задержек у меня еще не было…

До меня доходит не сразу, а когда все же доходит, я выпаливаю самое неподходящее:

– А если опять родится эксмен? Ты рожала только дважды, тебе не разрешат коррекцию пола плода. Да и поздно уже, наверное. А если дознаются, чей это ребенок?..

– Плевать. – Марджори хищно улыбается. – До родов мне ничего не грозит, жизнь будущей матери и плода священна, а дальше… либо что-то изменится, либо не будет никакого «дальше». Я даже вряд ли успею родить. Ты понимаешь? В любом случае прежнего мира уже не будет.

Киваю. В горле стоит ком. Вот и досказали недосказанное.

– Не принимай близко к сердцу, – усмехается Марджори. – Я хочу, чтобы ты знал, вот и все.

Что мне ответить ей? Что?

Рад ли я? Не знаю. Горд ли хоть немножко тем, что могу стать единственным на Земле отцом? Тоже не знаю.

Ничего не знаю.

Металлический цокот вовне избавляет меня от ответа, но заставляет выглянуть из люка. Что-то шумно становится в коридоре. И сейчас же взвизг:

– Не стреляйте!

Это Шпонька. Вид у него изрядно обалделый. Так, видно и есть, иначе бы он не выскочил сломя голову прямо на автомат охранницы.

– Что?!

– Заглоба… – Шпонька глотает воздух. – Он выпустил тех… запертых!

– Что-о-о?!

– То самое!

Шум – как от приближающегося горного обвала. Охранница начинает пятиться. Она вовсе не уверена, что сумеет остановить вырвавшееся на свободу стадо безоружных, но обезумевших эксменов, озабоченных сейчас только одним: успеть прорваться, распихать конкурентов, затоптать слабых, растерзать тех, кто мешает занять, захватить, выгрызть место в корабле, катере, учебной капсуле-спарке, где угодно. Вытянуть счастливый билет.