Симона Вилар - Ведьма и тьма

– Чего это он под стенкой-то лежит? – спросил один из кметей.

Но другие даже не спрашивали. Унесли Олега, все еще оглядываясь на чародейку. Она слышала, как один сказал:

– А княжич-то пострел! Ишь чего захотел… Но я его понимаю. Да только удова хотелка у него еще не выросла. Я бы подле такой крали до утра не спал. Эх!

А Малфрида подумала: «Уходить мне пора».

Когда она все же вспомнила, что Свенельд посылал ее к сыну Люту, весна уже была в разгаре. Отстроенный после давнего пожарища Искоростень смотрелся богато. Лют, в отличие от Олега, правил исправно, возводил вокруг града высокие валы с городнями наверху, строил срубные башни с шатровыми кровельками, на маковках которых красовались резные петушки. Да и люди тут ходили в нарядах киевской работы – сапоги городской выделки, шапки с тканым верхом, а у местных красавиц колты[123] не иначе как на Подоле умельцами-мастеровыми чеканены.

Сам Лют встретил чародейку приветливо. Настоящий красень – румяный, с холеной русой бородкой и раскосыми, как у Свенельда, зелеными глазами. Имя у него было жесткое – Лют, а улыбка хорошая, приветливая. Однако когда выслушал послание от отца, улыбаться перестал и поглядел странно.

– При всем почтении, чародейка Малфрида, у меня к тебе вопрос. Ты что, всю зиму, как медведь в берлоге, проспала? Тебя когда воевода Свенельд ко мне посылал? Половина солнцеворота прошла, а ты только ныне явилась!

Малфриде стало стыдно. Ответила дерзко, что во граде Овруче у княжича Олега задержалась, ибо сын Святослава никак не желал отпускать ее в Искоростень.

Ну, почти правда. Лют только кивнул. Похоже, он с Олегом Древлянским связи не поддерживал, избегал его, так как понимал, что тот опять требовать земли начнет. Потому только и сказал, что весть и без нее из Киева получил, благо, большак туда проторен и связь имеется.

– Ну а что было-то? Что случилось за это время? – тревожно спросила ведьма.

Долго слушала. И о том, как Свенельд пошел к порогам, как схлестнулся там с копчеными хана Кури. И неизвестно, сколько им пришлось бы еще ратиться[124], если б послы императора ромеев не вмешались и, богато одарив Курю, не уговорили того уйти от Днепра и не препятствовать возвращению русского князя. Ну а хану это только на руку: ему ведь со стадами кочевать надо, а не торчать на одном месте, ожидая, то ли появится Святослав, то ли нет.

– Выходит, все ладом? – обрадовалась чародейка. – А князь-то где? Есть вести от него?

Вестей от Святослава не было. Но когда Свенельд после ухода печенегов побывал на Хортице, то договорился, что, как только князь появится, в Киев вестовую птицу пришлют с известием, чтобы встречали.

– Какую еще вестовую птицу? – удивилась ведьма.

Она знала, что у ромеев было принято посылать почтового голубя, который донесет сообщение, обогнав любого конного гонца. Но на Руси такого обычая не было. Или уже появился?

– Да поп ромейский отцу моему их подарил, – с улыбкой пояснил Лют. – Был там посол от базилевса, сказывал же. Вот когда они со Свенельдом встречались на Хортице, он и передал ему птиц. Сказал: голуби те из Киева, и домой обязательно воротятся.

– Погоди, Лют Свенельдич. – Малфрида напряглась. – Что ты такое говоришь? Поп византийский на Хортице был? И Свенельд с ним? Может, они там еще и молились своему Богу?

– Да уж молились. Ты ведь знаешь, что Свенельд давно крещен, а этот поп… забыл, как его… Поп этот освятил там место, где отец решил новую церковь возвести. Может, памятуя заслуги родителя моего, князь не станет ее снова рушить. А людям будет где помолиться. Э, да что с тобой, Малфрида?

Лют даже попятился и невольно схватился за грудь, где висел на бечевке крест, – Свенельд позаботился и сына окрестить. И не будь этого, Малфрида прямо сейчас превратилась бы в ужасное чудище. А так – задышала тяжело, в лице ни кровинки, глаза зло сверкают…

Освятил землю на Хортице? На Хортице, которую она в свое время так надежно окружила чарами и дивами, заставив всю окрестную нежить нести службу охранную! Да если там молились, если освятили все… Сгинула наложенная ведьмой защита… И кто теперь станет охранять остров?

– Свенельд хоть оставил на Хортице стражу? – спросила она с трудом. – Там ведь дочь моя Малуша, внучки!

– А как же, оставил кое-кого, – заверил Лют.

Но Малфрида уже не слушала. Кинулась прочь, пронеслась по переходам терема, по гульбищам и широкому, выложенному дубовыми плахами двору.

Забравшись в чащу, подальше от людей, она наконец-то освободила силу. Резко подпрыгнула, перевернувшись в воздухе, но на землю уже не опустилась – только взмахнула черным вороньим крылом, набирая высоту, – и полетела.

Сколько летела, не ведала. Когда силы стали иссякать, села, вновь приняв человеческий облик. И мысли появились более четкие и спокойные: может, не туда спешит? Может, надо было в Киев направиться да оповестить всех, что на Хортице беда приключиться может? Но почему-то знала: не поверят ей, опять не поверят! Вон Ольга столько раз ее прогоняла, что о могуществе Малфриды-чародейки многие уж и позабыли. Да и захочет ли Свенельд слушать ту, которая даже простое его поручение выполнить не смогла…

Она отдохнула немного и приняла иной облик – соколом взлетела над лесами. Сокол – птица быстрая, далеко успеет пронестись на сильных крыльях. И вскоре сверху завиднелась светлая лента Днепра-Славутича. Полетела над ним, миновала высокую сигнальную башню Витичева, откуда дозорные русы следили за бескрайними степными просторами, чтобы в любой миг подать сигнал, запалив вязанку осмоленного хвороста, если появятся из полуденных степей темные полчища копченых. Но и с самой высокой башни не углядеть того, что может твориться на Хортице.

Находясь в чужом теле, невольно ему подчиняешься, и вот уже сокол стал сбиваться с пути, чтобы поохотиться в каком-то селении за курами. Поохотился, потом долго клевал кровавое мясо, набираясь сил. Лишь позже, вновь став собой, Малфрида смогла оглядеться. Узнала крепостцу у реки – частоколы на холме над Днепром, петляющий спуск к берегу: Чучин-град. Помнит его, проплывала тут некогда на ладье. Опять подумалось: «А может, к людям?» Но что она скажет им? А вдруг и тут христиане есть? Нет, ей силу терять нельзя, надо спешить, пока точно все не узнает.

Малфрида была утомлена до предела, но уснуть не могла. Тревога не давала расслабиться. И почему-то вспоминалось давнишнее: как нелюдь древняя предрекла страшное: «Кровью покроются кручи Хортицы. Погибнет тут воитель великий, коим Русь в веках гордиться будет и помнить». Неужели Святослав? Но ведь ушли же печенеги Кури? А сама-то она разве верит, что ушли? Отчего тогда знает, что Куря станет погубителем Святослава? Это было путано… но верно, верно! Она знала!

Тогда зачем спешит? Неужто Долю с Недолей[125] можно обмануть? Но ведь она, Малфрида, всю жизнь боролась, преодолевая самые сложные повороты судьбы. Нет, она еще поборется. К тому же она не только о судьбе князя печется. А Малуша, а девочки ее? Порой Малфриде казалось, что и не помнит их уже, как не помнит и о том, что одну из внучек хотела взять в ученицы. Но сейчас от мысли, что они могут оказаться в беде, рык из горла исторгался, когти появлялись, скребли стылую весеннюю землю.

Так толком и не выспавшись, Малфрида на следующее утро снова пустилась в путь. То собакой бежала, то галкой неслась, то тарпаном диким скакала, да так, что только комья грязи летели из-под копыт. Сколько длился этот путь без отдыха? Усталость нахлынула, когда наконец увидела раскинувшиеся вдоль Днепра пустынные степи. Ветер колыхал ожившие по весне травы, густо пахла жирная земля, разливы широкой реки далеко затопили низинный левый берег.

Малфриде показалось, что знакомы ей эти места, да и речка, впадавшая здесь в Днепр, тоже как будто знакома. Так и есть – Самарь-река, где когда-то останавливался караван судов княгини Ольги по пути в Византию. Сейчас все луга были затоплены, и колдунья едва нашла сухое место среди зарослей – и в сон провалилась. В глубокую темноту, которая заглатывала, укрывала и уводила за собой…

Сколько проспала – не ведала. Очнулась – солнце высоко, пригревает по-весеннему. Малфрида тяжело перевернулась, подняла руки – они сплошь в твердой чешуе, пальцы лап толстые и короткие, но с длинными кривыми когтями. А через миг – руки как руки, солнце сквозь пальцы сверкнуло, ударило в глаза. Малфрида встала, потянулась, разминая спину. После того как невесть кем побывала, тело казалось чужим, приходилось не единожды гнуться и кланяться, прежде чем возвращались прежние гибкость и сноровка. А еще она ощутила голод – сама не помнила, когда в последний раз ела.

По весне рыбы в реке вдосталь. Добыть пропитание легко. Особенно если рука по желанию становится длинной, а когти легко вспарывают скользкое рыбье брюхо. Еды сколько угодно, но Малфрида ела без особого удовольствия. Понимала, что надо спешить.