Уильям Гибсон - Комната Скиннера

Скиннер вынырнул из своих грез о велосипеде, покрытом ракушками, и увидел, что девушка вернулась. Она повесила его кожаную куртку на отведенный ей крючок и села на корточках на простой туристической пенке, служившей ей постелью.

Велосипед. Ракушки.

Воспоминание: Фасс цепляет своей удочкой и вытягивает покрытый водорослями велосипед. Всем весело. Фасс забирает велосипед себе. Позже он построил кафе или скорее пивнушку на 3 табурета. Она далеко выступала за край моста и держалась только на клее и скобах. Он торговал холодными мидиями и мексиканским пивом. Стены оклеили открытками, а велосипед повесили над стойкой бара. Фасс даже спал за стойкой, пока однажды утром бар вместе с ним не отвалился от моста. На его месте остались только скобы, раскачивающиеся на ветру и несколько досок прибитых к железной стене парикмахерской. Люди приходили, стояли на краю, и смотрели вниз на воду.

Девушка интересуется — не голоден ли он. Он не голоден. Спрашивает — ел ли он. Он не ел. Она открывает низкий металлический сундучок и выбирает консервы. Он смотрит, как девушка качает примус.

Он просит чуть приоткрыть окно. Оно круглое, в дубовой раме и чуть качается от сквозняка. Он предлагает поесть.

Ей хочется рассказать о своем визите в отель, но ей не хватает слов, чтобы описать свои впечатления. Она кормит его супом, ложку за ложкой. Потом помогает ему добраться до старого китайского переносного туалета, стоящего за ситцевой занавеской с розами. Она черпает воду из бака на крыше и выливает её туда. Гравитация довершает процесс. Тысячи длинных гибких трубок, петляя и перекручиваясь, спускаются вниз в чреве моста, выбрасывая жидкие отходы в воды залива.

— Европе… — робко начинает она.

Он поднимает голову, смотрит на неё, у него во рту ложка с супом.

Она чувствует себя круглой дурой. Он глотает суп.

— Европе что? — иногда он проявляет завидную цепкость, когда она задает ему вопросы, но сегодня она не очень понимает, каким должен быть вопрос.

— Париж, — говорит он, и по его глазам видно, что мыслями он далеко отсюда. — Я там был. И в Лондоне тоже. На Грейт-Портланд Стрит. — Он кивает, будто соглашаясь с чем-то. — Перед девальвацией…

Из окна тянуло сквозняком. Она подумала о том, чтобы вылезти на крышу. Подняться на крышу можно по сделанным из доски и покрашенным под цвет стены перекладинам. На одной из них висит полотенце Скиннера. Потом надо отодвинуть засов, поднять головой люк, первое, что ты увидишь там, будет птичьим пометом. На самом деле там нет ничего особенного. Плоская крыша из рубероида, пара вертикальных стоек: на одной висит рваный флаг конфедерации, на другой — потертый оранжевый флюгер.

Когда он опять засыпает, она закрывает примус, отскребает котелок, моет ложку, выливает бульон в унитаз, вытирает посуду и убирает её. Потом она надевает свои высокие кеды и зашнуровывает их, надевает свою куртку и проверяет, как держится нож, заткнутый за пояс.

Она спускается через люк в полу, нащупывая ногами ступени лестницы. Затем она осторожно, чтобы не разбудить Скиннера, закрывает люк и начинает спускаться по стене пилона, утыканного заклепками, вниз к желтой корзине подъемника. Оглянувшись вверх, она видит кусок стального кабеля в промежутке между комнатой Скиннера и туго натянутой, сверкающей плоскостью пластиковой пленкой, стеной теплицы. В свете галогеновых светильников растения отбрасывают причудливые тени.

Подъемник жалобно скрипит, когда она спускается вниз, мимо проплывает лестница, которой она больше не пользуется, куски пластика, фанеры, листы крашеного металла, выломанные из корпусов сломанных холодильников. Доехав до конца пути, она выбирается из люльки. По направлению к ней по узкому проходу идет сутулый негр в рваном твидовом плаще, Скиннер зовет его Африкой. Он несет детектор чего-то и черную коробку, из которой свешиваются черные и красные провода с зажимами. Сломанная пластиковая оправа его очков перевязана магнитофонной лентой. Проходя мимо неё, он робко улыбается, бормоча что-то о щетках.

Она спустилась вторым лифтом, в стальной клетке, вниз на первый уровень и пошла в сторону Окленда, мимо гардеробов со старой одеждой и одеял, на которых был разложен всякий хлам из города.

Когда она встретила в кофейне Марию Пас, за окнами уже начинал сереть рассвет. Кофейня была похожа на палубу старого парома, широкие ровные доски, покрытые темным потрескавшимся лаком. Казалось, кто-то отпилил кусок от старого, изношенного судна, и привязал его к мосту. (Ближе к Окленду бескрылый остов 747-ого служил кухней для девяти тайских ресторанов.)

У Марии Пас серо-синие глаза и татуировка ласточки на внутренней стороне левой лодыжки. Она курит «Кулс», одну за другой, зажигая их блестящей хромом зажигалкой «Зиппо», которую она достает из ридикюля. Каждый раз, когда она ею пользуется к приятным ароматам кофе и яичницы примешивается острый запах бензина.

Она сидит с Марией Пас, пьет кофе, смотрит на клубы дыма от её сигареты. Она расспрашивает Марию Пас о Скиннере.

— Сколько ему лет? — спросила она.

— Ему… Я не знаю.

— И он живет на седловине кабеля на первом пилоне?

— Да.

— На верху башни… что ты знаешь об этом?

— Нет.

— Он там с тех самых пор, как люди пришли из города и поселились здесь.

— А почему они пришли?

Мария Пас взглянула на неё поверх пламени зажигалки.

— Жить негде было. А мост был закрыт уже три года…

— А куда делись машины?

Мария Пас засмеялась.

— Слишком много машин. Для них прорыли туннель под бухтой. Для машин, для поездов на магнитной подушке… Мост слишком старый. Его закрыли перед девальвацией. Нет денег. Однажды пришли люди. Не было никакого плана, никакого сигнала. Просто пришли. Сначала лезли по сетке. Потом она упала. Блоки сбросили в океан. Полезли на самый верх. Смеркалось, люди были там, на мосту, пели, и весь мир на них смотрел. Японские пневмоподъемники, еда и лекарства. Страна в смятении. Простите, но никаких водометов, — улыбается Мария Пас.

— А Скиннер? Ты думаешь, он тоже пришел тогда?

— Может быть, он и правда такой старый, как ты думаешь. Ты сколько уже живешь на мосту?

— Три месяца.

— А я здесь родилась, — ответила Мария Пас.

Сегодня городам хватает своих собственных проблем. Время было сложное, в США был спад экономики, активно критиковалась сама идея национальных государств. Захватчикам позволили остаться. Среди них нашлось немало предпринимателей, политиков, художников, мужчин и женщин, полных энергии и таланта. Мир заворожено смотрел, как они обустраивались на мосту. Из Японии прибывали морем грузы с клеем. Бельгийские промышленники прислали в подарок целый корабль углепластиковых балок. По стране на раздолбанных грузовиках колесили поисковые команды, возвращаясь нагруженными бракованными стройматериалами.

Мост и его обитатели превратились в аттракцион для туристов.

Она возвращается ранним утром, когда рассвет пробивается сквозь заменяющие стекла куски пластика, подрагивающие на ветру. Мост никогда не спит, но в это время он затихает. Мужчина раскладывает рыбу на деревянной тележке с колотым льдом. Тротуар под ногами усеян обертками от жвачки и растоптанными окурками. Кто-то где-то что-то поет пьяным голосом. Мария Пас уходит с мужчиной, которого она дожидалась.

Она размышляет об услышанном и пытается представить молодого Скиннера в кожаной куртке, тогда ещё новой и блестящей, среди тех, кто захватил мост той ночью.

Она вспоминает тех европейцев в отеле на Гири.

Дойдя до первого подъемника, клетки из прутьев по сути, она села в неё, облокотившись спиной, и начала подниматься по залатанному туннелю. Мимо неё проплывают крошечные комнатки, в которых проходит частная жизнь её соседей. Наверху, в свете висящего на длинном желтом шнуре светильника, она видит Африку в его твидовом пальто, сидящим на корточках около мотора подъемника. Вокруг разбросаны обрывки промасленной бумаги. Негр сконфуженно смотрит на неё.

— Мне надо было его почистить, — извиняется он.

— Ничего, я залезу, — она идет к лестнице. Скиннер учил её всегда держаться одной ногой и одной рукой на лестнице, не думать, где находишься и не смотреть вниз. Это длинный подъем, наверх, к изгибу гладкого кабеля. Скиннер, должно быть, делал это тысячи раз, не считая ступени и не думая. Она залезает по первой лестнице, и аккуратно, чтобы не упасть, перебирается ко второй, более короткой, которая ведет собственно в комнату.

Скиннер ещё спит, когда она залезает через люк. Она по возможности старается двигаться тихо, но позвякивание заклепок куртки беспокоит его, или пробуждает какие-то воспоминания. Он что-то говорит хриплым спросонья голосом. Ей кажется, что он зовет женщину, но это точно не её имя.