Виталий Вавикин - Электрические сны

– Не буду, – пообещала Двадцатая. Пообещала девушка, которая когда-то давно была Джейн.

Она не нарушала данное обещание почти пять лет, пока кое-кто не отыскал дверь в реальность. Мальчик был рожден в подпространстве. Его органы чувств работали не так, как у обычных людей. Сомнений не было – он не сможет вернуться. И ни отец, ни мать, тоже рожденные в рамках проекта, не смогут спасти его. Только Джейн. Только Двадцатая. Вот почему она покинула подпространство. Ее вело не любопытство, нет. Всего лишь забота. Обследование, которое позднее провела доктор Йоффе, узнав о выходке Джейн, не выявило отклонений.

– Больше так не делай, – по-матерински заботливо сказала доктор Йоффе.

– Буду делать, если от этого снова будет зависеть жизнь ребенка, – честно сказала Джейн. Нет. Не Джейн – Двадцатая.

Спустя два года у Двадцатой и Седьмого появился ребенок. Девочка. О беременности Джейн доктор Йоффе узнала, лишь когда скрывать это стало невозможно. До этого Джейн просто молчала. Казалось, что-то изменилось в ней, пока она носила в себе ребенка. Словно что-то проснулось. Какой-то далекий отголосок прошлого. Двадцатая стала другой. Ее звала реальность за пределами подпространства. Снова и снова она покидала подпространство, отправляясь через найденные двери в большой мир.

Отель «Омега». Двадцатой нравились его коридоры, запахи. Нравилась яркость его цветов. Нравился его свет. И ей нравилось вспоминать, что когда-то она сама была частью этой жизни. Страх и кошмары, связанные с Билли, стерлись, изменились. Она повзрослела и больше не была глупой и наивной. Теперь у нее была своя тайна, свои истории и своя темная комната, где хранятся ее трофеи.

Мысли об этом волновали, возбуждали. Двадцатая не знала, почему решила привести в свой мир Чарльза Маривина – одного из жильцов отеля «Омега». Не знала, почему убедила сестру Седьмого, отца своего ребенка, что ей нужен настоящий мужчина из реальности. Но Маривин запаниковал, покалечился. Нет, Двадцатая не вспоминала, что когда-то так же запаниковала, когда Билли привел ее в комнату своих трофеев, – ей было плевать. Для нее это была просто игра, просто прихоть. Лишь когда она узнала, что Маривин выжил после падения, это что-то всколыхнуло в ней – волны прошлого, накатившие на берег, где Джейн строила свои песчаные замки. Маривин кричал, стонал, бредил во сне.

– Придется ампутировать ему ноги, – сказала доктор Йоффе.

Двадцатая кивнула. Она оставалась в комнате, пока доктор проводила операцию. Боль Маривина трезвила, прогоняла призрак Джейн, призрак прошлого.

– Оставьте меня, я хочу умереть, – сказал Маривин, когда понял, что стал калекой. Душевные и физические страдания слились воедино.

– Вас вернут в отель, – сказала Двадцатая.

– Зачем? Как я буду теперь жить? – И он начал срывать с культей повязки и швы.

Двадцатая не двигалась, просто стояла и смотрела, как он причиняет себе боль, страдает и находит успокоение в муках. И так до тех пор, пока боль не стала невыносимой. Потом он отключился.

– Этот толстяк кажется хорошим претендентом, чтобы проверить на нем новый имплантат, – сказал Оз Литвак доктору Талье Йоффе.

Она не спорила. Сколько подпространств, подобных этому, построил уже доктор Литвак? Десятки? Сотни? Скольких людей, подобных Джейн и Руфи Лейбович, она задействовала в проекте? Тысячи? Десятки тысяч? Нет. Если сомнения и были, то все они остались в прошлом.

Крики Чарльза Маривина стихли. Талья Йоффе поместила в его голову имплантат «Амок-16» и блокировала часть мозга, чтобы он перестал чувствовать боль. За все это время Двадцатая не произнесла ни слова. Джейн в ее сознании, казалось, снова заснула. Заснула до тех пор, пока в подпространстве не появился законник по имени Хорас Клейн. Он показался таким живым, таким ярким и искрящимся, что ей захотелось оставить его в подпространстве. Пусть не рядом с собой, но разве здесь было мало других женщин?! Но Клейн ушел, оставил ее. «Почему же не ушла она, когда восстановилась после встречи с Билли?» – этот вопрос все чаще и чаще мучал Джейн. Или Двадцатую? Она уже не знала, кого в ней больше.

Дождаться ночи, покинуть подпространство, бродить по тихим коридорам отеля «Омега». Таким настоящим, таким ярким, сочным, живым.

Как-то раз Джейн отважилась на то, чтобы выйти из отеля на ночные улицы. Город был ей незнаком, но саму жизнь было невозможно забыть. Все эти запахи, звуки. Джейн хотела убежать. Просто уйти и никогда не оборачиваться. Она затеряется в этом мире. Потому что это ее мир. Она знает его, любит его. Она жила в нем, и он все еще живет в ней.

В тот день Джейн не сбежала лишь потому, что вспомнила о своей беременности. Ребенок, которого она родит, будет не таким, как она. Для него родиной станет подпространство, а весь этот свет… Он будет чужд ему. Джейн простояла на улице до утра, а когда начался рассвет, вернулась в подпространство.

Никто не знал, где она была и что планировала, да никому и не было до этого дела. Новое поколение, «дети Амока», как называл их доктор Литвак, редко интересовались судьбами других. Даже отцу ребенка Джейн не было дела до того, где она находилась. Он не думал об этом. Как не думал никто о ногах Чарльза Маривина, которые пришлось ампутировать. Культи просто лежали в углу, и никто не обращал на них внимания. Такой же Джейн ощущала и себя – отрезанная, выброшенная конечность, обреченная гнить, пока не превратится в прах. Но если сбежать из подпространства в реальность, то такая же судьба ждет ее ребенка. Поэтому Джейн осталась, снова став Двадцатой.

Дэйвид Лейбович. Мир менялся. И дело было не в росте, не в новых территориях, которые обеспечивало подпространство. Нет. Перемены лежали глубже. Дэйвид понял это еще ребенком, когда смотрел в глаза своей сестры – Руфи Лейбович, отправленной обществом в сумасшедший дом. Она не была первой в этой длинной процессии безумия и не была последней. Одна из многих.

Родители часто говорили ему, что она родилась здоровым ребенком, желая убедить его, что с ним подобного не случится. Но Дэйвид не верил. Дэйвид ребенок. Для него это было просто семейное проклятие. Иногда он просыпался в холодном поту, увидев очередной кошмар о том, что стал таким же, как сестра. Лишь многим позже Дэйвид узнал, что сестра участвовала в экспериментальной программе «Амок-12». Узнал после того, как получил оплаченное государством образование. Узнал от умирающей матери, поведавшей ему эту тайну в бреду обезболивающих препаратов. Никто не мог подтвердить ее слов. Никто не мог опровергнуть их.

«Если бы только отец был жив!» – думал Дэйвид, проводя перед компьютером десятки часов, ища в сети ответы. Детские страхи стать таким, как сестра, превратились во взрослую одержимость доказать, что сестра стала жертвой незаконного эксперимента. Способствовали этому и оставшиеся со времен учебы на факультете журналистики связи. Никто не спрашивал Дэйвида о сестре – люди считали, что он гонится за сенсацией. В какой-то момент Дэйвид тоже начал так думать. Сенсация – вот все, что ему нужно.

Чтобы узнать правду о сестре, ему потребовалось два месяца. Но этого показалось ему мало. Было что-то еще. Что-то из детства. Дэйвид не мог остановиться, не мог перестать искать. Но не мог и объяснить конкретно, что ищет.

– Сейчас ты начинаешь напоминать мне свою сестру, – сказала Тори Паркер, девушка, с которой они встречались еще со времен учебы в университете.

Дэйвид промолчал. Если бы сестра была жива, то он бы набрался смелости и встретился, но Руфь давно покинула этот мир. Остались лишь воспоминания. Остались лишь рассказы. Дэйвид достал историю болезни Руфи. Пытался встретиться с руководителями проекта «Амок-12», но все они либо умерли, либо исчезли. Проект числился закрытым и точка. Да и не было ничего особенного в этом проекте – так, по крайней мере, говорили бумаги, которые достал Дэйвид. Всего лишь ряд тестов на восприятие, но за пару безобидных тестов не оплачивают обучение брата и не берут на пожизненное содержание семью. Нет. Что-то здесь было не так. Тем более что проект «Амок», реализованный в правоохранительных органах, датировался более ранними сроками, чем проект, в котором участвовала Руфь. Найти заключение патологоанатома, проводившего вскрытие сестры, Дэйвиду не удалось, поэтому оставалось лишь одно – отправиться на кладбище и попытаться найти следы имплантата в голове Руфи.

Пробираясь ночью между могил с лопатой и фонариком, Дэйвид думал, что если его сейчас поймают здесь, то точно отправят в сумасшедший дом – это был единственный страх, который он испытывал. Не мертвецы, не ночь… Сумасшедший дом. Дэйвид поставил фонарь на надгробие и воткнул лопату в мягкую землю. Волнения не было. Дэйвид убеждал себя, что не было. Он старался не торопиться и ни о чем не думать. Смотритель кладбища, которому заплатил Дэйвид, сказал, что не станет делать обход до утра. Так что впереди целая ночь.