Татьяна Томах - Время в ладонях

Старичок протянул к Сане сухую костлявую ладонь — не то предлагая рукопожатие, не то выпрашивая денег.

— Ну же, — подтолкнул франт.

Саня, чувствуя себя наполовину во сне, наполовину — внутри некого идиотского розыгрыша, протянул свою руку навстречу старику. Собрал пальцы в горсть, будто удерживая в ладони невидимое и зыбкое. Воду? Воздух? Время? И медленно наклонил горсть над жадно раскрытой стариковой ладонью. Пальцы неожиданно обожгло холодом и Саня едва удержался, чтобы не закричать и сразу не отдернуть руку.

— Благодарю, — величественно сказал старик, и высыпал на пластмассовый лоточек возле окошка с десяток блестящих жетонов.

«Новичкам везет» — вспомнил Саня, сдерживаясь, чтобы не прокричать это во все горло. «Везет!»

Он торопливо нагреб в карманы прохладных блестящих монеток и быстро, опасаясь передумать, двинулся к выходу.

Впервые он сумел уйти сразу после выигрыша.

Наверное, потому, что был напуган. Ему хотелось убраться отсюда поскорее.

Картинки на автомате были чудные: некоторые двигались; одна милая женская фигурка все время горела в огне. Мультик? Но почему, когда эта фигурка выпадала, вроде как пахло дымом?

Где заканчивается зал, Саня так и не сумел разглядеть, хотя прошел вглубь. Потом, когда вокруг оказались одни автоматы, он остановился, вдруг испугавшись, что не сможет вообще выбраться обратно. К тому же, вдалеке, у высокого, выдающегося из ряда, агрегата, ему причудилась какая-то странная и вроде бы даже не совсем человеческая фигура.

Ладонь, из который он высыпал в руку старику невидимое, до сих пор болела. Иногда вспыхивала холодом, будто ее опускали в ледяную воду.

О том, что же такое он отдал старику в обмен на десяток жетонов, Саня старался не думать. Тем более о том, как такое вообще возможно.

Бежать, — решил Саня. Отдам долг Тимуру, и забуду об этой ночи. И вообще завяжу с игрой.

На пороге он обернулся.

Зал, как зал. И чего страшного? Разве что огромный. Ну, автоматы чудные. Надо как-нибудь потом разглядеть внимательнее. Вон там — совсем древний раритет, деревянный, резной, со скрипучим барабаном; и типчик рядом с ним подстать агрегату — похож на потрепанного ковбоя из вестернов.

Ладно, потом, — улыбнулся Саня, трогая наполненные звонкой тяжестью карманы, удивляясь, чего это он так хотел сбежать отсюда минуту назад.

А, может, вернуться? Он задумался, перебирая пальцами выигранные жетоны. Наткнулся на телефон. Анька! Лицо вспыхнуло от стыда, будто пахнуло жаром от невидимой печи. Анька не спит, сидит над чашкой с остывшим чаем, смотрит в темные окна. Однажды он застал ее такой, когда заигрался и вернулся за полночь. Открыл дверь, вошел, крадучись, как вор, надеясь, что Анька уснула.

Анька сидела в темноте, ее глаза были покрасневшими от слез.

— Почему ты не позвонил? — глухо спросила она. — Я думала, что-то случилось. И телефон не отвечает.

Он долго просил прощения. Изобретал лихорадочно что-то на ходу про ненормальных клиентов и срочный заказ, который печатали вместе с шефом, а потом отвозили. Про телефон, забытый в офисе. Анька смотрела мимо, в темные окна и молчала. То ли слушала, то ли нет. То ли верила, то ли видела насквозь Санькино вранье. Странно думать, что ты можешь наврать человеку, с которым живешь уже много лет. И не просто так живешь, а как говорит заезженная, но оттого не менее верная фраза: душа в душу. Значит, не только тела переплетаются друг с другом, засыпая; но и души, где-то там, в своем невидимом мире, соединяются вместе, прижимаются к друг другу, становясь, пусть на короткое время, одной единой душой — живой, теплой и, наконец, цельной и совершенной. Наверное, поэтому, когда объятия тел размыкаются, остается это неосязаемое прикосновение душ. И потому близкие любящие люди чувствуют друг друга на расстоянии и умеют разговаривать мысленно.

Странно думать, что ты можешь что-то спрятать от такого человека, какую бы толстую и прочную стену из лжи не построил. Если только он сам решит не заглядывать сквозь эту стену…

С тех пор Саня старался слишком поздно не возвращаться. И предупреждать, когда задерживался.

К тому же врать по телефону, не видя Анькиных глаз, было проще.

— Скажите, — спросил Саня: — а можно…. Часть деньгами, а часть…

— Временем?

— Да.

— Пожалуйста, — старичок ловко вынул из-под стола калькулятор. — Тэк. Ваш индивидуальный курс на сегодня… Восемь тридцать две. Итого. Смотрите.

— Так мало? — удивился Саня. — А что такое индивидуальный курс?

— Тэк. Тридцать пять лет; отец умер от цирроза печени…

— Причем здесь…

— Жена, дочь, думают о вас в среднем две из трех минут; коэффицент удовлетворенности работой — ноль четыре, идекс Доу-Джонса на сегодня…

— Погодите, — взмолился Саня, запутавшись. — А это все, ну… важно?

— А вы как думали, молодой человек? Еще нужно добавить поправку на северный ветер, влияние Гольфстрима и сегодняшний коэффицент вырубленных лесов… Вам прочесть лекцию об индивидуальных эмоционально-экономических показателях, или я могу вернуться к работе?

— Извините…

— Так что?

— Постойте! А… А почему так отличается курс, по которому вы у меня… э… взяли время… и теперь?

— Потому что, молодой человек, — старичок аккуратно поправил очки, посмотрел круглыми совиными глазами сквозь толстые стекла, напомнив Сане университетского математика на лекции. — Потому что курс, то есть, цена, более всего определяется не объективной стоимостью, а спросом и предложением.

Саня взял весь выигрыш деньгами.

Выбравшись из казино на светлеющую утреннюю улицу, оглянулся недоуменно на неприметную железную дверь. Потрогал набитый деньгами карман. Что это было? Сумасшедшие, которые дают деньги в обмен на пустоту, пересыпанную из одной ладони в другую? Ведь не могут же они в самом деле забрать у Сани два месяца его жизни? Или могут?

Первым делом он отнес долг Тимуру. По дороге даже сумел справиться с искушением завернуть в призывно сверкающий сарайчик игровых автоматов возле метро. Хотя, честно сказать, в этом была не его заслуга — он как раз подумал, что с такой суммой, которая сейчас оттягивает карманы, шанс на джек-пот очень даже неплох. Основная причина была в том, что после того казино забегаловка возле метро казалась ненастоящей. Младенческой забавой. Песочным детским замком на фоне настоящего.

Возле дома Саня зашел в круглосуточный супермаркет, накупил всякой роскошной всячины — ярких фруктов, соленой форели, икры, соков, бутылку хорошего шампанского, игрушек для Иришки.

Обрадовал Аньку рассказом о премии за сверхурочную работу.

Вечером они допоздна засиделись за столом, уставленном деликатесами. Слушали старую любимую музыку. Потихоньку пили шампанское, иногда звонко стукаясь боками хрустальных звонких бокалов: «За тебя, за нас, за наш дом…» Вспоминали, как ездили в свадебное путешествие в любимый Анькин Египет. Перебивали друг друга: «А помнишь…» — «А ты…», переглядывались, весело смеялись.

Иришка, наплескавшись в ванной с новыми разноцветными уточками, уже давно спала в обнимку с белым медвежонком, счастливо улыбаясь и крепко прижимая подарок к себе, будто кто-то собирался его отнять.

— У нас теперь все будет хорошо, да? — вдруг тихо спросила Анька.

— Да, — пообещал Саня, задыхаясь от нежности и чувства вины. Обнял жену, и они так долго сидели рядышком, слушая, как переплетаются волшебные переливы флейты с плачем гитарных струн и задумчивым рассказом про двух добрых сфинксов, оберегающих влюбленных.

Это был один самых лучших вечеров в Саниной жизни. Наверное, потому, что тогда он всерьез поверил, что с игрой покончено, и дальше действительно будет все очень хорошо…

На следующей неделе Саня узнал, что на работе намечается сокращение. И его фамилия в первых строчках списка. Это было неудивительно — на Санином счету значилось несколько неприятных историй: пару раз не довез заказчику деньги, опаздывал на назначенные встречи, иногда и совсем не приходил. То, что с этого месяца он принял решение работать идеально, не отвлекаясь на игру, сейчас не имело, конечно же никакого значения.

Домой возвращаться не хотелось. Нужно было или снова начинать врать, или… «У нас теперь все будет хорошо?» — и робкая надежда в Анькиных глазах…

Через две недели было Анькино день рождения, и Саня уже наобещал, что они поедут в Египет. Договорились, что мама посидит с Иришкой…

Он брел по улицам, не разбирая дороги. Асфальт под ногами опять казался зыбкой тонкой пленкой, натянутой над бездонной трясиной. Пленкой, которая вот-вот порвется…

И не заметил, как оказался напротив выщербленных ступнек и неприметной железной двери.

Охранник пропустил Саню без единого слова, швейцар приветливо кивнул, как старому знакомому.