Сергей Калашников - Жизнь на двоих

ГЛАВА 3

Да, мы, принцессы, избалованы и своенравны. А что поделаешь, если нас такими воспитывают? Капризными и взбалмошными, требовательными к окружающим. Таков уж наш удел, заставлять людей поступать правильно.

Подумав так, я тяжело вздохнула. Условности и традиции, правила и законы, писанные и неписанные — это настоящий груз. И тот, кто несет его денно и нощно, имеет право на небольшую передышку, тем более, что у моего поступка имеется сразу три оправдания. Первое я уже привела. Второе, пожалуй, ещё весомей. Мама больна, а лекари бубнят: «Лихорадка, да лихорадка», — и обречённо разводят руками. А святые отцы вторят им, убеждая меня в необходимости смириться с волей Господа нашего, без чьего соизволения не происходит ничто в мире нашем суетном.

Ага! Так я и поверила, что сколь бы угодно мудрый и энергичный разум в силах уследить за каждой букашкой, за каждым листочком в лесу. Тут за одними-то графами, которые все наперечёт, не уследишь, как мама говорит… бедная. Каждый день делает над собой усилие и занимается государственными делами. И слабеет прямо на глазах. И тут выясняется, что недалеко от города в королевском лесу живёт травница, о которой рассказывают друг другу шёпотом. И эта девушка — я вспомнила её руку с такой знакомой родинкой и изгиб брови из-под края платка — так вот, она очень похожа на меня.

То есть нужно непременно обратиться к ней за помощью для матушки, и убедиться в том, что у меня есть родная сестра. Не просто сестра, а близнец. Так уж учил меня папа, что на свете не бывает чудес, а только причины и следствия. И, если разобраться в причинах, то ничего удивительного ни в каком происшествии нет. Так вот, разобраться в том, как две дочери одной матери оказались разлучены, я и полагаю своим долгом. В конце-то концов, рано или поздно мне придётся садиться на трон, а чтобы править, надо понимать, что происходит у тебя под носом.

Такова третья причина ужасного поступка, который я сейчас совершаю. Есть правда и четвёртая, тоже весомая. Мне вдруг захотелось примерить на себя шкуру Ульяны. Почувствовать свободу от условностей двора, вдохнуть вольного воздуха леса, забыть ненадолго об этикете и осанке, о необходимости быть сдержанной и величественной.

Темный плащ с капюшоном и прихваченный на всякий случай женский кинжал, спрятанный в складках платья. Калитка в заборе дворцового сада и городская стена, в которой так много прорех, что я просто поражаюсь тому, для чего нужно на ночь запирать ворота. И яркая луна, осветившая пустынную ночную дорогу. Час ходьбы и я в нерешительности замерла на лесной поляне, глядя на маленький домик, окошко которого освещено изнутри. Почему-то тревожно на сердце.

Убедить сестру в том, что мы действительно дочери одной матери оказалось несложно. У неё есть глаза, которым она, как и я, доверяет. Не так уж сложно было упросить её помочь маме. Мне, правда, показалось, что идёт она на этот шаг не потому, что любит женщину, давшую ей жизнь, и уж тем более, не для того, чтобы оказать услугу самой королеве. Её зовёт лекарский долг и… любопытство. Зато мне предстоят три дня свободы и привольного житья в месте, где никому нет до меня дела.

Постель отправившейся в город сестры оказалась лишена обволакивающей мягкости пуховой перины, а одеяло показалось тяжеловатым, тревога поселилась в моем сердце, едва я погасила свечу, а уханье филина заставило сердце замереть от испуга. Потом ветер шумел в вершинах деревьев, и кто-то тихонько скрёбся в углу. Не знаю, спала ли я этой ночью или грезила, а, может быть, чутко подрёмывала, но утром, когда что-то легонько стукнуло за дверью, чувствовала себя отлично отдохнувшей.

Незнакомая девушка пропала из виду за поворотом тропы в тот момент, когда я, накинув шаль, только выглянула наружу. На крылечке стояли две крынки и что-то, завернутое в лист лопуха, лежало рядом. Молоко, творог и лепёшка. Тёплая мякинная лепёшка, сухой рассыпчатый творог и парное молоко, чуть остывшее, правда. Позавтракала, хотя, конечно качество хлеба оставляло желать лучшего. Отрубей в него добавили слишком щедро на мой вкус. Завтра, если проснусь достаточно рано, обязательно скажу об этом девушке, чтобы она указала на это своему повару.

Итак, что же я буду сегодня делать? Для начала стоит прогуляться. Надеюсь, Ульяна не станет мне пенять, если я возьму её лук и немного с ним поупражняюсь по дороге.

Никогда бы не подумала, что ходить по лесу свернув с тропы, настолько гадко. Приходится преступать через валежины, путаться ногами в траве, уворачиваться от торчащих во все стороны сухих сучьев. Хорошо, что я в одежде сестры и в её обуви. Благодаря косынке мои волосы не повыдерганы цеплючими ветвями и обрывки кружев не развешаны по всему пути следования. Хотя, это, скорее плохо, чем хорошо. Обходя бесчисленные препятствия, я закрутилась, потеряла направление и заплутала.

Знаю, что отошла недалеко, но в какой стороне осталась нужная мне полянка с домиком, ума не приложу. Понятно, что туда ведёт несколько троп, однако, как выйти на одну из них, представить себе не могу. Нет, это надо же так оплошать!

Пора сесть на пенёк и подумать, куда брести дальше.

— Здравствуй, Ульяна, — обернулась на голос и увидела всадника за своей спиной. Ха, это же Мотя-егерь. — Привёз к тебе Захарку. Он занозищу себе в ладонь загнал, — продолжил мой невольный спаситель. — Так ещё, негодник, испугался, что заругают и не сказал никому, она уже гноиться начала и даже руку дёргает. Ты уж помоги мальцу, а то обезручает, — поклонился и, не дождавшись ответа, тронул коня. Во как!

Я пересекла полянку и в том месте, где минуту назад стоял всадник, нашла внятную стёжку, по которой и отправилась в сторону, откуда приехал егерь. Ведь от избушки возвращался. Точно, пять минут ходьбы, и я на месте.

На крылечке сидел белоголовый мальчуган с бесцветными ресницами и бровями, одетый в полотняные порты на лямке наискосок через плечо. Босой и голопузый, он прижимал к себе одну руку, а второй держал лукошко с полудюжиной куриных яиц. Взглянув на его ладонь, я чуть не упала в обморок. Это заноза? Нет, это бревно, загнанное под кожу наискосок от самого запястья почти до основания указательного пальца. Вернее, наоборот, но от этого ничуть не легче.

У меня однажды тоже была заноза, которую придворные лекарь удалил иголкой после краткой получасовой молитвы, но что делать с этой щепкой, я не могла себе представить. Разглядывая этот ужас, я невольно сковырнула ногтем коросту у отверстия в коже и, как мне показалось, увидела там что-то белое. Ухватилась и попыталась потянуть, отчего Захарка взвыл дурным голосом.

Видимо, придётся прорезать кожу по всей длине, как-нибудь уж зарастёт. Свободная рука извлекла из складок платья кинжал, при виде которого этот пострелёнок заверещал и рванулся, оставив мне зажатой между моими красивыми ухоженными ноготками измазанную гноем и кровью щепку. Сознание ушло куда-то вправо.

Когда я пришла в себя, оказалось, что и пациент, и то, что я из него извлекла, куда-то пропали, чего нельзя сказать о лукошке с яйцами. Вернее, лукошко-то исчезло, а вот его содержимое лежало на досках крылечка, заботливо огороженное прутиками, чтобы не раскатилось. Это, получается, что со мной расплатились за оказанную услугу. Хм. А у лекарки не такая простая работа. Я имею в виду не знания, которыми надо располагать, а душевные силы.

Перерыв продуктовые запасы сестры, я с удивлением обнаружила только соль в берестяном коробе и несколько горшков с мёдом. И, хотя до обеденного часа было ещё далеко, несмотря на плотный завтрак, есть мне хотелось сильно. Плита сначала дымила, но сухие дрова разгорелись и разбитые на просторную сковороду яйца отлично пропеклись безо всякого масла, так что подкрепилась я основательно, вымакав разлившийся желток остатком утренней лепёшки. Не такая уж она грубая, как показалось мне поначалу.

Вышла на крылечко, глянула на солнышко и увидела топающего сюда парня. Похоже, это тот самый, который подходил к сестре перед тем, как я к ней впервые подъехала.

— Привет, Уля! — и кланяется.

Да что же это такое! Егерь кланялся, Захарка кланялся и этот юноша тоже. Причём все как-то почтительно это делают, а не подобострастно. Попробую-ка и я, чай не переломлюсь. Надо ведь вживаться в образ.

Поклонилась, пытаясь копировать то, что видела издалека, поглядывая на город с галереи.

— Доброго дня и тебе, — вот так, кажется, будет учтиво, жаль имени его не знаю.

— Батюшка мой велел мне мерки снять с твоей ноги, чтобы сапожки к осени пошить. Садись на крылечко.

Села. Визитёр устроился рядом на коленях, разул меня и, поставив оголённые ступни на лист бумаги, аккуратно обвёл их угольком, что принёс с собой. Было щекотно и, кажется, я идиотски хихикнула. Сам же, как я поняла, сын сапожника, работал неторопливо и старательно, рассказывая мне, что происходит в городе: отелилась корова у Луки, Емельян, наконец, зарезал своего забияку-петуха, у Степаниды выпал последний молочный зуб, Никодим никак не продаст бочки, что привёз давеча их Клотска, ближайшего от столицы города. Эх, говорят там такие ярмарки! До самого леса тянутся!