Роджер Желязны - Роза для Экклезиаста

Шатаясь, я добрался до своих вещей в углу комнаты, сел на ящик с микрофильмами и закурил сигарету. Что я им могу сказать? Как отговорить расу, решившую покончить жизнь самоубийством?

И вдруг…

Возможно ли? Подействует ли? Если я прочту им книгу Экклезиаста, если я прочту произведение литературы более великое, более пессимистичное, и покажу им, что суета, о которой писал Экклезиаст, вознесла нас к небу, поверят ли они, изменят ли свое решение?

Я погасил сигарету о мозаичный пол и отыскал свой блокнот. Холодная ярость переполняла меня.

И я вошел в храм, чтобы прочесть черную проповедь по Гэллинджеру из книги Экклезиаста. Из Книги Жизни.

М'Квайе читала Локара. Роза, привлекавшая взгляды, стояла у ее правого локтя. Все дышало спокойствием.

Пока я не вошел.

Сотни людей с обнаженными ногами сидели на полу. Некоторые мужчины были такими же крошечными, как и женщины.

Я шел в башмаках.

Иди до конца. Либо все потеряешь, либо победишь всех.

Дюжина старух сидела полукругом за М'Квайе. Матери.

Бесплодная земля. Сухие чрева, сожженные огнем.

Я двинулся к столу.

— Умирая сами, вы обрекаете на смерть своих соплеменников, — закричал я, — а они не знали жизни, которую знали вы, ее полноту — со всеми радостями и печалями. Но это неправда, что вы должны умереть.

Те, кто говорит так, лгут. Бракса знает, потому что она под сердцем носит ребенка…

Они сидели, словно ряды будд. М'Квайе отодвинулась назад, в полукруг.

— …моего ребенка! — продолжал я. Что подумал бы мой отец об этой проповеди? — И все ваши молодые женщины могут иметь детей. Только ваши мужчины стерильны. А если вы позволите врачам из следующей экспедиции землян осмотреть вас, то, может быть, и мужчинам можно будет помочь. Но если и это невозможно, вы можете породниться с людьми Земли. Мы не ничтожные люди из ничтожного места. Тысячи лет назад Локар нашего мира в своей книге доказывал ничтожность Земли и землян. Он говорил так же, как и ваш Локар. Но мы не сдались, несмотря на болезни, войны и голод. Мы не погибли. Одну за другой мы побеждали болезни, голод, войны и уже давно живем без них. Может быть, мы покончили с ними навсегда. Я не знаю. Мы пересекли миллионы миль пустоты, посетили другой мир. А ведь наш Локар говорил: «К чему волноваться, ведь все суета сует».

Я понизил голос, как бы читая стихи.

— А секрет в том, что он был прав! Это все гордыня и тщеславие. Но суть рационального мышления заставила нас выступить против пророка, против мистики, против бога. Наше богохульство сделало нас великими, поддержало нас, и боги втайне восхищались нами.

Я был словно в огне. Голова кружилась.

— Вот книга Экклезиаста, — объявил я и начал. — Суета сует, — говорит проповедующий, — суета сует и всяческая суета…

В задних рядах я заметил безмолвную Браксу.

О чем она думает?

И я наматывал на себя часы ночи, как черную нить на катушку.

Поздно! Наступил день, а я продолжал говорить. Я завершил Экклезиаста и продолжил Гэллинджером.

И когда я кончил, по-прежнему стояла тишина.

Ряды будд не пошевелились за всю ночь ни разу.

М'Квайе подняла правую руку. Одна за другой матери повторили ее жест.

Я знал, что это значит.

«Нет», «прекрати», «стоп»! Я не сумел пробиться в их сердца. И тогда я медленно вышел из храма. Около своих вещей я рухнул. Онтро исчез. Хорошо, что я не убил его.

Через тысячу лет вышла М'Квайе. Она сказала:

— Ваша работа окончена.

Я не двигался.

— Пророчество исполнилось. Люди возрождаются. Вы выиграли, святой человек. Теперь покиньте нас побыстрее.

Мой мозг опустел, словно лопнувший воздушный шарик. Я впустил в него немного воздуха.

— Я не святой, а всего лишь второсортный поэт.

Я закурил.

Наконец:

— Ну ладно, что за пророчество?

— Обещание Локара, — ответила она, как будто в объяснении не было необходимости. — Святой спустится с неба и спасет нас в самый последний час, если все танцы Локара будут завершены. Он победит кулак Маллана и вернет нас к жизни.

— Как?

— Как с Браксой и как в храме.

— В храме?

— Вы читали нам его слова, великие, как слова Локара. Вы читали, что «ничто не ново под солнцем», и издевались над этими словами, читая их, — и это было новым. На Марсе никогда не было цветов, — сказала она, — но мы научимся их выращивать. Вы — Святой Насмешник, — кончила она. — Тот, Кто Издевается в Храме. Вы ступали по святыне обутым.

— Но ведь вы проголосовали «нет».

— Это «нет» нашему первоначальному плану. Это — позволение жить ребенку Браксы.

— О!

Сигарета выпала у меня из пальцев.

Как мало я знал!

— А Бракса?

— Она была избрана полпроцессии назад танцевать — в ожидании вас.

— Но она сказала, что Онтро остановит меня.

М'Квайе долго молчала.

— Она никогда не верила в пророчество и убежала, боясь, что оно свершится. Когда вы появились и мы проголосовали, она знала.

— Значит, она не любит меня и никогда не любила.

— Мне жаль, Гэллинджер. Эта часть долга оказалась выше ее сил.

— Долг, — тупо повторил я. — Долгдолгдолгдолг! Трам-тарарам!

— Она передает вам прощальный привет и больше не хочет вас видеть… мы никогда не забудем твоей заповеди, — добавила М'Квайе.

Я вдруг понял, какой чудовищный парадокс заключается в этом чуде. Я сам никогда не верил в свои силы и никогда не поверю в мир, сотворенный даром собственного красноречия.

Как пьяный, я пробормотал:

— М'Нарра.

И вышел в свой последний день на Марсе.

Я победил тебя, Маллан, но победа принадлежит тебе. Отдыхай спокойно на своей звездной постели. Будь проклят!

Вернувшись на корабль пешком, я закрыл дверь каюты и проглотил сорок четыре таблетки снотворного.

Когда наступило пробуждение, я был жив.

Корабельный лазарет. Корпус корабля вибрировал. Я медленно встал и кое-как добрался до иллюминатора.

Марс висел надо мной, как раздутое брюхо. До тех пор, пока не размазался и не заструился по моим щекам.