Кассандра Клэр - Спасение Рафаэля Сантьяго

Магнус встал, осторожно двинулся вокруг пыли и мертвых, пока не оказался возле вампира, и тихо позвал:

— Рафаэль?

На звук голоса Магнуса Рафаэль поднял голову. Маг видел множество других вампиров с кожей белой как соль. Кожа Рафаэля оставалась по-прежнему коричневой, но в ней не было того теплого оттенка, как у его матери. Больше это не была плоть живого человека.

Рафаэля нельзя было спасти.

Его руки были покрыты грязью и кровью, как будто он совсем недавно вылез из своей могилы. Его лицо тоже было испещрено могильной грязью. У него были темные волосы, вьющаяся масса, мягкая на вид, по которой, должно быть, любила проводить пальцами его мать; которые она, должно быть, гладила, когда ему снились кошмары, и он звал ее; гладила легкими пальцами, когда он спал в своей постели, а она не хотела его будить; волосы, с которых она, наверно, сохранила детский локон. В этих волосах было полно могильной пыли.

На лице виднелись красные, мрачно сияющие дорожки от слез. На шее запеклась кровь, но Магнус знал, что рана уже затянулась.

— Где Луис Карнштайн? — спросил Магнус.

Когда Рафаэль заговорил, на этот раз на низком, мягком испанском, то он сказал:

— Вампир думал, что я помогу ему с остальными, если он превратит меня в такого же, как он. — Вдруг он засмеялся — звонкий, безумный звук. — Но я не помог, — добавил он. — Нет. Он этого не ожидал. Он мертв. Он превратился в пепел, который развеяло по ветру. — Он показал рукой на дыру в крыше.

Магнус испуганно замолчал. Для нового вампира было очень необычным подняться и в достаточной мере преодолеть голод, чтобы думать или что-то делать, помимо еды. Магнус размышлял, убил ли Рафаэль кого-то еще из своих друзей.

Он не спросил и не только потому, что это было жестоко. Даже если Рафаэль и убил, а потом переключился на своего хозяина и победил Карнштайна, то он, должно быть, обладал железной волей.

— Они все мертвы, — сказал Рафаэль, похоже, взяв себя в руки. Внезапно его голос стал четким. Темные глаза тоже были ясными, когда он поглядел на Магнуса, а потом медленно отвернулся от него, отбросив как что-то несущественное.

С постоянно растущим чувством тревоги Магнус видел, что Рафаэль глядел на ослепительно яркое отверстие в потолке — то, на которое он показал, когда сказал, что Карнштайн обратился в пепел.

— Они все мертвы, — медленно повторил Рафаэль. — И я тоже мертв.

Он выпрямился, потом изогнулся, как змея, и прыгнул.

Только потому что Магнус видел, куда смотрел вампир, он понял, что чувствовал Рафаэль — совершенное чувство холода отверженности, когда ты едва существуешь, и знал, что тот двигается достаточно быстро.

Рафаэль бросился к месту смертоносного света на полу, а Магнус бросился на Рафаэля. Он опрокинул парня на пол прежде, чем тот дотянулся до солнечных лучей.

Рафаэль издал бессвязный крик, как хищная птица, — порочный крик, в котором были лишь ярость и голод и который эхом отозвался в голове у Магнуса, отчего его охватил ужас. Рафаэль метался и полз к солнцу, а когда Магнус не отпустил его, то использовал каждую часть своей молодой силы вампира, чтобы вырываться, царапаться и извиваться. У него не было сомнений, угрызений совести, обычного дискомфорта молодого вампира со своей новой силой. Он пытался укусить Магнуса за горло. Он пытался разорвать его на куски. Бейну пришлось использовать свою магию, чтобы пригвоздить его конечности к полу, и даже с прижатым к полу телом Магнусу пришлось увернуться от щелкающих клыков Рафаэля и только так справиться с ним.

— Отпусти меня! — срывающимся голосом, наконец, закричал парень.

— Тише, тише, — прошептал Магнус. — Твоя мать прислала меня, Рафаэль. Успокойся. Твоя мать послала меня на твои поиски. — Он вытащил из кармана золотой крестик, который нашел, и вытянул сверкающий предмет перед лицом Рафаэля. — Она дала мне это и сказала спасти тебя.

Рафаэль дернулся от крестика, и Магнус поспешно спрятал его, но не раньше, чем парень перестал бороться и начал рыдать. Эти рыдания сотрясали все его тело, будто он сам мог причинить себе боль, своей новой ненавистной сущности, вырвать ее изнутри, если будет достаточно сильно дергаться и бушевать.

— Ты глуп? — выдохнул он. — Ты не можешь спасти меня. Никто не может.

Магнус ощущал вкус его отчаяния, будто оно было кровью. Магнус верил ему. Он держал мальчишку, новорожденного в мрачной грязи и крови, и жалел, что не нашел его мертвым.

Рыдания настолько вымотали Рафаэля, что он стал покорным. Магнус привел его к себе домой, потому что не имел ни малейшего понятия, что еще с ним делать.

Небольшой печальной массой Рафаэль сел на диван Магнуса.

Бейну было мучительно жаль его, но по дороге домой он остановился у телефонной будки и позвонил Этте в небольшой джаз-клуб, где она сегодня пела, и сказал ей не приходить к нему какое-то время, потому что ему нужно разбираться с ребенком-вампиром.

— Ребенок-вампир, да? — смеясь, переспросила Этта так, как могла бы посмеяться жена над своим мужем, который все время приносит домой странные предметы с местных антикварных рынков. — Я не знаю ни одного истребителя в городе, которого ты мог бы позвать для этого дела.

Магнус улыбнулся.

— Я могу и сам справиться. Поверь мне.

— О, обычно я так и делаю, — сказала Этта. — Хотя моя мама пыталась научить меня лучшим суждениям.

Магнус болтал с Эттой всего пару минут, но когда он вышел, то обнаружил Рафаэля, сгорбившегося на тротуаре. Парень зашипел, выпустив клыки, белые и острые как иглы в ночи, словно защищающая свою добычу кошка, когда Магнус приблизился. Человек в его руках был уже без сознания, белоснежный воротничок его рубашки окрасился в малиновый. Магнус вырвал его из хватки шипящего вампира и усадил в аллее, надеясь, что тот подумает, будто на него напали.

Когда он вернулся на тротуар, Рафаэль сидел, сжав ладони в клешни и прижав их к груди. На его губах еще оставались следы крови. Магнус чувствовал опустошающее его сердце отчаяние. Это был не просто страдающий ребенок. Это было чудовище с лицом ангела Караваджо.

— Ты должен был позволить мне умереть, — пристыженным, голодным голосом произнес Рафаэль.

— Я не мог.

— Почему нет?

— Потому что я обещал твоей матери, что приведу тебя домой, — сказал Магнус.

При упоминании матери Рафаэль успокоился, как тогда в отеле. Магнус видел его лицо в свете уличных фонарей. У него было невыразительное болезненное выражение ребенка, которого отшлепали — боль, недоумение и невозможность справиться ни с одним из этих чувств.

— А ты думаешь, она захочет, чтобы я вернулся домой? — спросил Рафаэль. — В-втаком виде?