Аноним - Канал имени Москвы

Но самым известным элементом декора долгое время оставалась подвешенная к потолку на длинной цепи большая клетка с настоящим живым кроликом — талисманом заведения. Кролик, как помнил Фёдор, был абсолютно белым, в общем-то, чистеньким, с пушистой переливающейся шёрсткой и совершенно ненормальным именем Дюрасел. Всё было бы хорошо, только к концу вечера от клетки начинало изрядно попахивать. На аппетит и пищеварение кролик Дюрасел не жаловался, и за длинный день этот запах проходил все стадии своей остроты, зашкаливая где-то за отметкой «непереносимый». Вот тогда подвыпившие посетители не выдерживали, умоляя хозяина наконец сжалиться и пустить зверушку на рагу. Но вообще-то к забаве Сливня все относились с пониманием — талисманы на канале уважали.

А потом Дюрасел сдох. От старости, время пришло. Сливню даже в первое время приносили соболезнования, но трактирщик высказался в том духе, что да, помер мой Дюрасел, отлетел, как осенний листок, но он прожил счастливую жизнь, талисман как-никак, и сделаю-ка я из него чучело. Помещу обратно в клетку в полный рост на задних лапах и закачу по нему вечеринку, чтоб зверушка услышала её со своих кроличьих небес. Помянуть беднягу Дюрасела собрался полный трактир, но когда с соболезнованиями хозяину было закончено, кто-то заметил, что во всём есть свои плюсы: Дюрасел в новом виде выглядит столь же милым и гарантированно не столь же вонючим. Словом, вечеринка удалась, и с тех пор к видоизменённому талисману стали относиться даже с большим теплом, чем к Дюраселу времён безотказной работы пищеварительного тракта.

Фёдор прошёл «лаз» в кроличью нору — во дворе никого, — и двинулся к домику. Скинул с плеча баул с флягами, которые называли «четвертями», потому как вмещали по два с половиной литра каждая. Он решил оставить вещи во дворе и направился внутрь поискать хозяина — возможно, Сливень возился в подсобках.

(и о чём были странные слова?)

Фёдор осторожно толкнул дверь, где-то в глубине звякнул входной колокольчик, приглашая юношу в пустынный притихший полумрак — в трактире ни души. Лишь клетка с чучелом поскрипывает на цепи в своём привычном углу. Оно и понятно: народ затаился, хотя уже к вечеру появятся первые посетители, а завтра и все три ярмарочных дня здесь будет вообще не протолкнуться. Дмитровские капиталистые купчишки понавезут много чего в обмен на нашу рыбу, ещё, конечно, станут затариваться сидром многих сортов (и судя по цветению, к осени урожай обещает быть очень даже отменным), ну, и, разумеется, главный наш товар, так сказать, уникальный, не имеющий аналогов и конкуренции, — электричество. По мнению чужаков из глухих тёмных деревень, таинственная вещь, которую ворожат учёные. Собственно, ему, электричеству, Дубна и обязана покровительством Дмитрова. Ведь из-за него, как догадывался Фёдор, учёные и живут так вольготно в своих просторных коттеджах в древней тени реликтовых сосен. Местные любят посудачить о дмитровских благодетелях, хотя, на взгляд Фёдора, что-то здесь не так, и ещё далеко не ясно, кто в ком больше нуждается. Еда у нас почти вся своя. Крольчатинка и свинина. И лодки мастерить не перевелись умельцы. Ну, нет пахотных земель, с собственным хлебушком и любым зерном у нас плоховато, да и вообще земли мало — лишь узкие полоски вдоль рек и левого берега канала — всё учтено, нарезано под фермы и яблоневые сады. Зато есть что предложить взамен. У них ремесло, разнообразная гастрономия, промышленные и редкие товары, оставшиеся от великой прошедшей эпохи, у нас — электричество! Так что ещё далеко не ясно…

Фёдор теперь уже не без лёгкого оттенка гордости усмехнулся и подумал, что в ближайшие три дня весь канал покроется лодками, и назаключают людишки контрактов аж до следующей осенней ярмарки, и потекут в разные стороны звонкие рубли да полезные товары, следовательно, нужда в гребцах возрастёт. Может, и Фёдору улыбнётся удача? «Ведь, — юноша неожиданно вздрогнул, — о чём-то таком были неуловимые слова из странного сна».

Как только Фёдор подумал о сне, этот притихший было маячок тревоги вновь напомнил о себе. И что-то неуловимо переменилось в воздухе. Юноша непонимающе оглянулся, но в поле его зрения попала лишь знакомая клетка, пустые столы, длинные лавки… Фёдор сделал несколько шагов вперёд, к стойке, и остановился. Никого? Однако тут же пришло ощущение, что эта пустынность обманчива. Точнее, даже не так. Перемена была здесь с самого начала, она таилась, скрывалась от Фёдора, оттого руки и стянула гусиная кожа.

— Есть здесь кто? — позвал юноша тихо.

«Что-то я стал какой-то мнительный, — подумал он. — Это из-за странного сна?» И следом его мозг пронзила гораздо более чёткая, коварная и пугающая мысль: «А что в этом сне случилось с чучелом? Не намного ли это важнее сейчас для тебя? Со стоящим на задних лапах стариной Дюраселом? Ведь оно…»

— Дядя Сливень! — позвал Фёдор. — Меня тут батя прислал…

Ответом ему стала полная тишина. Только это неприятное ощущение не прошло. Напротив, оно сделалось острее. Скользкий холодок в спине, гнетущее ощущение чужого взгляда, что наблюдает за вами. Фёдор чуть повернул голову: «Так что случилось с чучелом во сне? Ведь перед самым пробуждением, там, в темноте, чучело белого кролика… Оно…»

— Оно ожило, — хрипло прошептал юноша. И тут же пришла уверенность, что за спиной творится что-то потаённое. Быстрое и скрытное движение, от чего по этой самой спине пробежали мурашки. Оно ожило. И сейчас Фёдор это увидит. Вот прямо сейчас воочию увидит тот самый кошмар, что уже обнаружило его периферийное зрение. Сон настиг его здесь…

Фёдор резко обернулся и… захлопал глазами.

— Фу ты господи! — облегчённо и слабо выдохнул он.

Юноша стоял в абсолютной тишине и смотрел на клетку, понимая, что и нагнал же он на себя страху. В клетке сидел живой кролик, вовсе не чучело. Тоже белый, но покрупнее почившего Дюрасела. Гораздо крупнее, хотя юноше всегда казалось, что Дюрасел, став чучелом, несколько увеличился в размерах. Видимо, когда Фёдор сюда входил, бросив беглый взгляд на клетку, зверюге просто вздумалось подняться на задние лапы,

(как и чучело Дюрасела, которое потом ожило)

вот он и решил…

(ожило.)

Просто спутал, нагнал страху. А сейчас кролик уселся к нему вполоборота и принялся сонно жевать траву. Фёдор снова сглотнул. Вроде бы он не был трусом, но… Всё равно что-то смутное и неприятное так и не желало окончательно выветриваться.

— Дядя Сливень! — на всякий случай снова позвал он.

Кролик никак не прореагировал на звук голоса, впрочем, как и трактирщик. Фёдор сделал шаг, протяжно заскрипели половицы. Ну, ладно! Надо со всем этим завязывать. Юноша быстро подошёл к клетке и постучал пальцами по прутьям: