Роман Афанасьев - Дикая Охота

— Кто здесь? — Кобылин резко обернулся и, цепляясь за решетку, поднялся на ноги.

— Браток, — донесся из темноты дрожащий голос. — Браток!

Алексей оттолкнулся от решетки и побрел на голос, идущий от пола. Шел он медленно, пробуя ногой пол перед собой, и все же едва не споткнулся о ворох тряпья, на котором лежал человек. Заслышав стон из-под ног, Кобылин медленно опустился на колени и нашарил в темноте чье-то плечо.

— Ты кто? — спросил Алексей, напрасно щурясь в попытке рассмотреть своего сокамерника.

— Миха, — хрипло отозвался тот и приподнялся.

В предплечье Кобылина вцепились тонкие, но сильные пальцы. Пленник приподнялся, и в полутьме появились очертания его бледного лица. Сальные волосы, отросшая борода, опухшие губы и синяк под глазом — Кобылин вздрогнул. Он словно в зеркало посмотрелся.

— Дрался у Бобров? — коротко спросил он.

— Ага, — выдохнул пленник. — Три дня… Три дня тут. Воды нет?

— Нет, браток, — печально отозвался Кобылин.

Глаза окончательно привыкли к полутьме, и теперь охотник смог лучше рассмотреть фигуру своего соседа по заточению. Тот оказался щуплым мужичком лет сорока, закутанным в драное тонкое пальто еще советских времен. Походил он на бомжа, и не было никаких сомнений, что сюда он попал так же, как и сам Алексей.

— Ты держись, братан, — сказал Кобылин, оглядываясь на решетку. — Кто-нибудь придет.

— Придет! — с внезапным жаром прошептал Миха, цепляясь за руку охотника. — Они придут! Увели Саню. Саню увели! И все!

— Вон оно как, — буркнул Алексей, — ну-ка, погоди.

Отцепив от себя слабеющие руки сокамерника, он сел на пол и принялся ощупывать свои карманы. Они, как и ожидалось, зияли пустотой. Пропали и деньги, и бутылка. И даже шарф — дырявый сальный шарф, что не раз использовался в качестве носового платка, — и тот сняли. Не было и старенького ремешка. Тихо матерясь себе под нос, Кобылин нагнулся и ощупал разношенные кроссовки. Шнурки тоже пропали.

Процедив сквозь зубы очередное ругательство, Алексей распрямился и принялся шарить руками по полу, пытаясь нащупать хоть что-нибудь полезное: камень, обрывок веревки, палку, осколок стекла. Ползая на карачках по ледяному бетонному полу, он сосредоточенно сопел, мечтая наткнуться на обрезок свинцовой трубы. Но наградой ему была лишь груда старых тряпок, видимо бывших когда-то рубашками и простынями. Ткань уже подгнила и рассыпалась в руках, так что толку от нее не было никакого. Сплюнув, Кобылин принялся стаскивать с себя куртку, и в это время его новый знакомый сдавленно забулькал.

— Идут! — услышал Алексей. — Идут!

Охотник замер. И в самом деле, из полутьмы со стороны решетки раздался тихий шорох, словно вдалеке распахнулась дверь. А потом — глухой перестук шагов по бетону. Двое, понял Кобылин. В мягкой удобной обуви вроде кроссовок или ботинок с резиновой подошвой. Шли уверенно, не таясь, ровно и твердо, выполняя привычную, хотя и немного нудную работу.

Кобылин скинул куртку через голову, рывком поднялся на ноги и закачался. От резкого движения закружилась голова, и боль, как раскаленный штырь, пронзила затылок. Невольно застонав, Кобылин оперся рукой о стену и сделал пару неуверенных шагов к двери. Потом, закусив губу, постарался втиснуться в темный угол. Но не успел. Перед решеткой вдруг выросла широкоплечая темная фигура, и тут же загремела связка ключей. Глухо звякнул амбарный замок, решетчатая дверь оглушительно загрохотала, и в тот же миг в темноте вспыхнул яркий свет.

Кобылин, вжимавшийся в стену около входа, невольно зажмурился — после темноты свет самого простого фонарика бил по глазам не слабее полуденного солнца. Подслеповато щурясь, он краем глаза заметил темную фигуру, шагнувшую в камеру, и бросился в атаку.

Простой удар ногой в колено, нанесенный сбоку, должен был выбить или сломать сустав. Алексей не раз прибегал к этому трюку, отработал его до автоматизма, но не учел того, что обычно гораздо крепче держался на ногах. Стоптанный кроссовок лишь скользнул по голени тюремщика, а потерявший равновесие Кобылин влетел прямо ему в руки. Вцепившись в чужое пальто, он вжал голову в плечи, пытаясь прижаться к врагу и не дать ему нанести удар с размаха, но ноги заскользили по мокрому полу, и Кобылин повис на плече великана, как на вешалке.

Тот развернулся и коротко, деловито засадил кулаком в бок Алексею. Охотник закашлялся, ослабил хватку, и тюремщик свободной рукой отшвырнул его в сторону, как нашкодившего котенка. Кобылин заскользил по полу, зашатался, схватился рукой за решетку… И в тот же миг перед глазами расцвел огненный цветок.

Очнулся Алексей на полу. Сильно болели челюсть и затылок. Перед глазами еще плавали светлые пятна, но охотник сразу же перевернулся на живот и попытался встать — из чистого упрямства. И только услышав затихающий крик, понял, что опоздал.

Комнатка, превращенная в камеру, уже опустела и погрузилась во тьму. Тюремщики забрали Михаила и утащили его куда-то дальше по коридору. Судя по крикам, они не слишком церемонились с пленником и ничуть не скрывались. Это было плохо. Значит, здесь никто не услышит чужих криков и они тут не в новинку.

Морщась от боли, пронзившей затылок сияющей молнией, дотянувшейся до самых глаз, Алексей встал на четвереньки и подполз к куче тряпья. Нашарив свою куртку, он сел на пол и завернулся в нее, как в одеяло. Кобылина трясло — от холода и от боли. Зубы выбивали барабанную дробь, хриплое дыхание с трудом вырывалось из сведенного судорогой горла.

— Никогда, — отстучал зубами Кобылин, — больше никогда… Зараза…

Согнувшись пополам, он сблевал на груду вонючего тряпья и застонал от боли в сведенной судорогой спине. Постанывая, отполз подальше, отшвырнул в сторону куртку и стал на четвереньки, упираясь ладонями в ледяной пол.

— Ладно, — прошептал он. — Ладно. Десять минут.

Он знал, что времени у него немного. Если увели одного, значит, скоро придут и за вторым. Скоро. Возможно, прямо сейчас…

С трудом оторвав правую руку от пола, Кобылин сунул два пальца в рот, и его желудок сжался в комок, выплескивая все, что в нем еще осталось. Из глаз хлынули слезы, боль, словно огромный топор, раскалывала голову надвое. Чудовищное ощущение — полузабытое, из прошлой жизни, такое знакомое и такое неожиданно новое. Тогда так бывало часто. Тогда.

— Выдержу, — прохрипел Кобылин, отплевываясь. — Давай. Назло…

Опустошив желудок, Алексей отполз в сторонку, нашарил свою куртку и дрожащими руками натянул ее на плечи. Застегнув молнию, Кобылин обхватил себя за плечи и откинулся на пол, содрогаясь от крупной дрожи. Он прикрыл глаза и постарался дышать ровно. Знал — времени осталось мало, всего ничего, скоро придут и за ним. Все, что он хотел, — пятнадцать минут. Всего четверть часа покоя, чтобы никто его не дергал, не трогал, не касался. Тогда, быть может, удастся отдышаться, хоть немного…