Анастасия Воскресенская - Мельничный жернов

— Ты кто? Ты кто? — замахал он руками, снова опрокинув стакан, на сей раз почти полный. Василий Федорович не обратил на это никакого внимания, хотя поставил оба локтя в лужу коньяка. — Ты что здесь делаешь??? Ты ведь не человек?

Директор вскочил из-за стола, уронив с грохотом стул, рванул горло рубахи и вытащил на свет божий массивное распятие, судя по всему, мельхиоровое.

— Видишь? Видишь, что у меня есть против тебя! Не подойдешь, с-скотина. Я не дамся, я тебе не Борисыч!!!

— Стойте, стойте, — успокаивающе заговорил Виктор, пятясь к двери, поскольку разошедшийся Василий Федорович наступал на него. — Вы не поняли, я Кононов Виктор…

— Да хоть Никита Сергеич Хрущев! — крикнул директор, едва не срывая крест с цепочки. — Сгинь, пропади нечистая сила!

Осознав тщетность дальнейшего общения, командир «мангустов» вышел-таки из кабинета, уже у самых дверей прихватив давно надоевшую сумку с вещами.

«Н-да, — констатировал Виктор, когда за ним захлопнулась дверь и со скрежетом повернулся ключ в замке. — Пожалуй, с его точки зрения, нечистую силу изгнать удалось. Во всяком случае, меня он вытурил».

— Вот видите, я же вас предупреждала, — раздался в коридоре женский голос.

Кононов обернулся. Оказывается, давешняя воспитательница, окончив свои детоукладочные труды, решила вернуться, проверить, как дела у непрошеного гостя из компетентных органов.

— И часто он так? — поинтересовался Виктор. — Впрочем, судя по вашим словам, нередко. Почему же никто на него жалобу в таком случае не напишет?

— А смысл? — поинтересовалась женщина. — И главное, это ж с ним недавно приключилось, после всей этой истории. Так он никогда пьяницей не был.

— Какой истории? — с места в карьер рванул командир «мангустов».

— Как какой? — удивилась воспитательница. — Вы ж ее расследовать вроде приехали? Когда Несытин неожиданно скончался, а потом еще и эта история с Сафроновым и Дмитрием Борисовичем… Вам не кажется, что тут любой сопьется? Было дознание, его едва не уволили, к счастью, подтвердилась смерть от естественных причин в первом случае и убийство во втором. Теперь вот еще и вы заявились, только этого нам для счастья не хватало. И Филимонов опять же…

Говорила она искренне, и все же в каждом слове Виктору чудился какой-то подтекст, двойной смысл. Создавалось четкое ощущение, что она довольно многого недоговаривает. Если не о том, что знает, то хотя бы о том, о чем догадывается. Впрочем, Кононов не видел способа вывести воспитательницу на чистую воду немедленно, а если бы и видел, то не имел ни малейшей моральной готовности это сделать, посему спросил:

— А где мне сегодня ночевать?

— Вот это самое сложное, — поморщилась женщина. — Кстати, я-то вам не представилась. Я Анна Сергеевна, старший воспитатель. У девочек дежурю частенько. Так что если есть вопросы — то ко мне, ко мне обращайтесь. Ну так про ночлег. Кастелянши нет, и чистого белья я вам дать не могу, тем более что приказа о поселении не было и сегодня не предвидится. Я тут подумала, есть у меня ключ от одной комнаты на этом этаже, запасной. Там даже кровать стоит и тумбочка — в общем, все необходимое. Идемте. Да тут два шага буквально.

Анна Сергеевна подвела неожиданного гостя ко второй от входа двери на противоположной от кабинета директора стороне.

— Вот здесь вы и переночуете, — сообщила она, повернув в замке ключ и распахивая дверь. — Не шикарно, но жить можно. Я почти всегда на втором этаже ночую, только у меня, конечно, белье постельное есть.

До того как воспитательница включила в комнате свет, Виктор успел только отметить, что окно выходит в парк, на среднюю из трех аллей. Обстановка была прямо-таки спартанской. Металлическая кровать с сеткой. Пружинный матрас, впрочем, довольно новый. Тумбочка из ДСП, столик на четырех ножках и обитый клеенкой стул — ни дать ни взять дешевая советская гостиница.

— Спасибо большое, — поблагодарил он Анну Сергеевну, снова ставя проклятую спортивную сумку на пол и испытывая только одно страстное желание — снять тяжеленные военные ботинки и наконец-то лечь.

— Доброй ночи, — неуверенно пожелала воспитательница и скрылась за дверью, мягко затворив ее за собой.

Виктор стянул обувь, прямо так, не раздеваясь, плюхнулся на сыроватый, немного пахнущий плесенью матрас и моментально заснул.

Огромная луна светила на темный, дикий лес, но от ее серебристых лучей в чаще делалось даже темнее, такие черные, скрюченные тени отбрасывали нагие ветви деревьев. Ни травы, ни цветов — лишь опавшая сухая листва да сучки хрустели под ногами. Никита бежал все вперед и вперед, не разбирая дороги, желая только одного — выбраться, спастись из этого страшного места.

Он знал, что это сон, вот только чтобы проснуться, непременно надо выбраться на опушку. В таких снах снайперу «мангустов» было всего восемь лет, и оттого чащоба казалась особенно страшной и непролазной — короткие детские ноги цеплялись за поваленные стволы, крупные сучья. Лес ставил предательские ловушки, и мальчик то и дело растягивался во весь рост, пребольно ударяясь о выступающие корни.

И тут его окликнули по имени. В чаще аукались другие дети, стараясь отыскать друг друга и найти верную дорогу к спасению. Никита остановился, прислушался, стараясь точно определить направление, и поспешил на эти звуки.

Но вот что странно — чем ближе раздавались чистые детские голоса, тем темнее, непролазнее делался лес, тем труднее становилось пробираться вперед. Никита старался не обращать на это внимания, тем более что впереди показался просвет среди стволов. Лунный свет заливал небольшую полянку, и он уже не побежал, а скорее побрел туда.

Первое, что он увидел, раздвинув ветки и ступив на поляну, — это оскаленная волчья морда. Никита попытался закричать, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука, только хриплый стон.

Волк смотрел, не мигая, на мальчика с огромной каменной глыбы. Постамента? Да и сам волк тоже был каменным, просто неведомый скульптор умудрился изваять его так искусно, что ночью было очень легко принять его за живого.

Никита перевел дыхание и присел на землю, опираясь спиной о постамент. Детские голоса смолкли. Мальчик поднял голову и посмотрел на огромную луну, которая из синеватой сделалась сначала желтой, точно кусок масла, потом рыжеватой и, наконец, багрово-красной. И тогда из темноты донесся многоголосый волчий вой.

Вот теперь Никита заорал во всю силу легких и проснулся от собственного вопля, кашляя и хватая ртом воздух.

— Что стряслось? — сонно спросил Стас с соседней кровати. — Кошмары мучают?