Евгения Изюмова - "ТРИНАДЦАТЬ ПОДВИГОВ ЕРОФЕЯ"

Очнувшись, Геракл, не без внушения Геры, конечно, от горя пошёл в услужение к мерзкому слюнтяю Эврисфею, царю Микен и Тиринфа: так он хотел заслужить прощение богов за детоубийство. И если бы Гера предполагала, что Геракл станет блистательным и знаменитым героем Эллады, то не толкнула бы она ненавистного отпрыска Зевса к Эврисфею, ведь именно по его повелению Геракл и совершил свои бесподобные двенадцать подвигов. Например, голыми руками он задушил Немейского льва, вычистил Авгиевы конюшни…

Но Геба не знала о ненависти матери к своему любимому и тихо страдала от невозможности выйти замуж за смертного жителя Эллады. Вот ради счастья дочери Гера и решила помириться с Гераклом, который из-за неё претерпел много лиха, и вознести его на Олимп.

Короче говоря, на Олимпе, как в сказочном Багдаде времён Алладина, все было спокойно, на земле - тоже.

Ерофей в одиночестве бродил по огромному дворцу Зевса. Гермес где-то шлялся, боясь появиться на Олимпе, поскольку своим жульничеством не раз оставлял могучего папашу в «дураках» во время игры в карты. Впрочем, у него и своих дел, в основном амурных (не зря он был приятелем Эрота), было полным полно, наверное, он, как и отец его, Зевс, тоже запутался в именах своих многочисленных отпрысков.

Ерофей пытался несколько раз вызвать своего товарища-гуляку свистом, но тот игнорировал вызовы, а Зевсу Гермес был не надобен. И Ерофей затосковал: скоро уже два месяца, как он живет на Олимпе, хотелось увидеть родных, друзей, и бессердечную Изольду. Да и на учёбу пора: последний год перед получением диплома. Но без Гермеса ему не вернуться домой, никто на Олимпе, даже самые могущественные боги, не могли проделывать таких фокусов со временем и пространством, как беспутный шатала Гермес - живая машина времени.

Ерофей отправился к Зевсу. Тот сидел, как обычно в последнее время, в компании с Герой, играя с ней в карты. Ему нравилось играть с женой, поскольку мудрая Гера поддавалась своему грозному супругу и часто проигрывала, рассудив, что громовержца оставлять в дураках лучше в жизни. Зевс же, обыграв жену в карты, радовался, как малое дитя.

- О, мой юный герой, какая нужда привела тебя ко мне? - спросил громовержец, не отрывая взгляда от карт.

- Я хочу домой! - заявил с порога Ерофей.

- «Не хочу я каши манной, мама, я хочу домой…» - пропел Зевс: этой песне громовержца тоже научил Гермес. - Ваша карта бита! - это уже Гере. - Но ты же не совершил ещё тринадцать подвигов, я не могу допустить, чтобы ты покрыл себя бесчестием… - это Зевс сказал опять Ерофею, по-прежнему не глядя на него, но тут Гера лихо побила все карты тучегонителя, и тот свирепо рявкнул в сторону Ерофея. - И вообще у меня нет времени!

- Ах, так? - вскипел Ерофей. - Тогда я ухожу! - и вышел вон, постаравшись как можно громче хлопнуть массивной дверью, которая была больше похожа на ворота, поэтому Ерофею пришлось мобилизовать все свои силы.

Ерофей быстро собрал потощавший рюкзак, схватил палатку и пошёл к Аресу, чтобы тот переправил его в Элладу - уж на современную землю Арес мог доставить кого угодно. Бог-воитель с радостью выполнил просьбу Ерофея, ещё раз, прощаясь, заверил, что если кто Ерофея обидит, то дело в таком случае будет иметь с Аресом.

И вот Ерофей вновь брёл под сенью лавровой рощи, несчастный и обиженный, с тоской на сердце и слезами на глазах - здесь-то, вдали от всех, можно и носом похлюпать. Вдруг впереди зазвучала нежным переливом свирель, и Ерофей поспешил, однако, соблюдая осторожность, на звуки. Он выбрался на край большой поляны, в центре которой среди травы торчали чьи-то рога, там-то и пела печально свирель. Ерофей неосторожно наступил на сучок, и тотчас на поляне возникло страшилище: вроде бы бородатое лицо и тело - человеческое, да на голове - рога, на ногах - копыта.

- Мамочка моя! - остолбенел Ерофей от страха, а рогатое чудище, учтиво склонив голову в поклоне, приветливо произнесло:

- Приветствую тебя, юный смертный. Я знаю: ты - Ерофей, чудесный герой и друг отца моего Гермеса. Я же - бог Пан.

Ерофей недоверчиво посмотрел на Пана: чтоб у такого красавца как Герка, да такой уродливый сын? Быть того не может!

- Может, - возразил Пан. - Я услышал твои мысли, и это - лучшее доказательство, что Гермес - мой отец.

И Пан рассказал грустную историю брошенного нерадивой матерью малыша, родившегося безобразным. Закончил он так:

- Отец мой, благородный Гермес, отнёс меня на Олимп, и там я был воспитан. Однако не по мне шумная толпа, и хоть я часто бываю в свите великого из пьяниц и проказников бога Диониса, всё же предпочитаю сень лесов и тихую игру на свирели, кою сделал я сам.

Ерофей знал историю свирели Пана, сделанную из тростника, в который превратилась нимфа Сиринга, возлюбленная Пана, отвергшая его любовь. Однако Ерофей смиренно всё выслушал. А потом спросил:

- А знаешь ли ты, любезный Пан, как отыскать Гермеса?

- Конечно. Я просто сыграю на свирели, отец тот час же явится. Он любит меня.

Так и получилось.

Гермес возник из ничего рядом с ними, жующий и с чашей в руке.

- Опять от дела оторвали? - съехидничал Ерофей.

Гермес хохотнул довольно: «А то!»

- Ты где, бродяга, пропадал? - возмущённо заговорил Ерофей. - Не дозовёшься тебя! Мне уже домой пора, поехали!

- Зевс тебя не хочет отпускать, - прожевал, наконец, Гермес. - И впрямь: чего тебе надо? Сыт, пьян, нос в табаке. Впрочем, ты не куришь, - вспомнил он.

- Да надоело! - взвинтился Ерофей. - Домой хочу!

- Вот свершишь все подвиги, тогда я смогу тебя переправить обратно, раньше не могу: заклятие такое.

Они уселись на траву и стали считать, сколько подвигов совершил Ерофей. Вышло одиннадцать, если считать даже то, как Ерофей отрезвил Зевса. А чем не подвиг? Такое на Олимпе пока никому не удавалось.

- Ну, вот видишь? За тобой ещё два подвига. Терпи.

- Не хочу терпеть! Пошли скорее подвиги совершать! - вскочил на ноги Ерофей и нервно забегал вокруг приятеля.

Но тронулись они в путь лишь тогда, когда Пан гостеприимно накормил Ерофея в своём доме, похожем на шалаш. Ерофей сначала отнекивался от угощения, но Пан так печально вздыхал, так умоляюще глядел, что сердце у парня не выдержало, и он уселся за трапезу.

Когда они покинули дом Пана, Ерофей попенял приятелю:

- Что же ты? Не видишь, как он страдает по Сиринге? Не можешь сделать что-нибудь с Эротом так, чтобы он влюбился в какую-нибудь дриаду, а она - в него? Всё-таки лесная дева, не речная, ему с ней было бы лучше. Ведь он же, хоть и урод, а обаятельный и добрый.

- Ладно. Я подумаю, - пообещал Гермес. И воскликнул. - Эврика! Уж раз мы заговорили о влюблённых, то айда на остров циклопов к Полифему. Он там сидит несчастный и ослеплённый Одиссеем. И мне как-то неловко перед ним, поскольку Одиссей - мой родственник. Да и Полифем - не чужой. Поможем ему, вот тебе ещё один подвиг.

И они тут же оказались на мрачном скалистом острове, где на берегу моря сидел огромнейший волосатый, как обезьяна, циклоп и сотрясал воздух визгливыми дикими звуками, которые извлекал из свирели, похожей на бревно.

- Вот и наш красавец, - шепнул Гермес. - Но, по правде сказать, я даже не представляю, как сможем помочь ему. Вот я балда за это!

Ерофей подумал и сказал:

- Слушай, а почему никому в голову не пришло сделать Полифему новый глаз? Ведь вы, боги, такие могущественные.

Гермес пожал недоумённо плечами: в самом деле - почему?

- Хм… Асклепий-врачеватель, сын Аполлона, весьма искусен в лечебных делах, вероятно, поможет.

Асклепий жил в большой пещере на склоне Пелиона. В пещере по стенам висели пучки трав, на уступах лежали всякие предметы, необходимые врачевателю. Встретил он путешественников с радостью.

- О, мой великолепный дядя! - рассыпался Асклепий в любезностях. - Я очень рад вас видеть, - и тут же засуетился, готовя угощение.

Ерофей со страхом озирался кругом. Может, и великий лекарь этот Асклепий, но смахивает на колдуна: заросший до плеч волосами, седая борода до пояса, а глаза совсем не старческие. Правда, на земле Ерофея тоже поразвелось колдунов - экстрасенсами сейчас они зовутся. Признаться, Ерофей не верил в их силу, хотя насмотрелся в Тихгоре всякого волшебства (cтранно: здесь, на земле олимпийцев Ерофей вспомнил всё, что приключилось с ним во владениях Сатаны). Но взгляд хозяина пещеры не шёл ни в какое сравнение даже с немигающим взглядом Кашпировского, который дурил головы современникам Ерофея, затеяв лечебные телесеансы. Асклепий, казалось, видит всё насквозь.

Однако Гермес держался с Асклепием безбоязненно, и Ерофей успокоился: уж, наверное, если хозяин и колдун, то белый и не способен делать гадости. Ерофей в беседе с Асклепием не участвовал, сидел себе смирно и маленькими кусочками поглощал основательный ломоть копченого кабаньего окорока. Зато Гермес болтал без умолку, рассказывая о событиях на Олимпе и передавая приветы от бесчисленных родственников - олимпийцев и простых смертных. Слушая сплетни Гермеса, Ерофей скептически подумал: «Развели тут семейственность…»