Николай Бахрошин - Марьинская Аномалия

В голове отпустило и прояснилось. Он уже знал, что будет делать. Как призрак ночи. Как ниндзя. Неуловимый, безжалостный и беспощадный.

Стремительным рывком преодолев крыльцо и двор УВД, он так никого и не встретил. Но это его больше не удивляло. Даже когда услышал в отдалении частую и беспорядочную пальбу, он тоже не удивился. Все понятно. Все так и должно быть. Наши идут, наступают, фак ю, непобедимые рейнджеры, гордо думал Джейсон, пробираясь по безлюдным городским улочкам. То-то все попрятались. Он на ходу прихлебывал из бутылки и радовался. Слезы счастья сами собой текли по небритым щекам. Он дождался.

На окраине города Джейсон купил пива и еще одну водку. Почему-то все киоски и магазинчики по пути не работали, только один был открыт. Продавщица, подавая пластиковый баллон, посмотрела на него диким взглядом. Губы у нее дрожали. Джейсон, как мог, попытался ей объяснить, что американская демократия – это гут, парламент из вери вел, вива ля либерти, цурюк, цурюк бир, фак ю. Продавщица с треском захлопнула перед его носом окошко киоска. Патриотка, наверное.

Тоже можно понять. Он и сам патриот. Он за свою страну любому горло перегрызет, он такой. Джейеон чувствовал, что на старые дрожжи его уже хорошо ведет. Но за победу – святое дело!

«Этот День Победы порохом пропах», – напевал он вражью, но душевную песню, выбираясь из города по задворкам огородов.

На опушке подступающего к Марьинску леса Джейоон устроил себе временный КП и выпил пива. Хотел чуть-чуть, но двухлитровый баллон ушел как-то незаметно. Хорошо, что водка еще оставалась.

Что было дальше, он не очень отчетливо помнит. Замкнуло его. Бывает. Помнит только, что он все шел и шел, а рейнджеры все не появлялись и не появлялись. В памяти еще осталась бензоколонка, где какие-то люди заправляли черную «Волгу». Он спросил одного, в США, мол, в какую сторону идти, а тот его послал по матушке. Патриоты, фак их в бога душу…

Пол Джейсон протрезвел внезапно, рывком. Обнаружил себя бредущим по обочине какого-то загородного шоссе. В кармане он выявил бутылку водки, пистолет Макарова и немного денег. Тут же глотнул и приободрился.

Вдоль дороги стояли обычные российские леса. Было пустынно и тихо. Только навстречу ему шел какой-то замшелый дед, бодро постукивая посохом, не очищенным от березовой коры.

– Здорово, дедуня, – окликнул его бывший Петрович.

Дед остановился, перевел дух и внимательно посмотрел на него. Совсем старый дед, на лице как будто плесень зеленая. Бывает же. А глаза молодые, ехидные такие глазки.

– Здорово, коли не шутишь, – отозвался дед. – Здорово, американский разведчик, – сказал дед.

Джейсон удивился, но не слишком: слухи в Марьинске всегда расходились быстро.

– Наши далеко? – по-деловому спросил его Джейсон.

– Ваши-то? – удивился дед. – Далеко, милый, ох как далеко. За морем-окияном аж.

– А я где?

– Так ить на шоссейке, – подсказал дед. – Верстах в десяти от Марьинска.

Джейсон немного подумал. Вернее, просто помолчал для приличия, потому что ни одна конструктивная мысль, кроме того, что неплохо бы выпить водки, в голову не приходила.

– Выпить хочешь, дедушка? – спросил он.

– Выпить-то? Выпить кто же не хочет? Это я завсегда с моим удовольствием, – оживился дед, демонстрируя в улыбке желтые и крупные, как у лошади, зубы. Зеленая плесень у него на лице словно бы ожила и задвигалась.

Они выпили по нескольку глотков, передавая друг другу бутылку. Закурили, как полагается.

– Вот ты, милый, шпион правильный, – сказал вдруг дед. – С уважением, значит, к старому. Водки дал, хотя самому всегда мало. Пожалуй, пущу я тебя. Иди себе.

– Это как? – не понял Джейсон.

– А вот так. Морок меня зовут, дед Морок, слышал, нет?

Разведчик отрицательно помотал головой.

– Да где тебе, – дед не обиделся, – у вас на Оклахомщине про таких и не слышали. Здесь теперь тоже не знают, забыли. А я уже восемьсот годов вожу людишек вокруг да около себя. Морок я, морочу, значит, головы, завожу живые души в леса-болота. И татарву водил, и ляхов водил, и германцев, кого не водил только. Энти вот, на черной «Волге», тоже думают, что приедут. Шасть-шасть теперь туда-сюда. Нет бы выйти из машины, поклониться старому, рюмочку поднести, хлеб-соль на закусить, глядишь, и проехали бы…

Дед мелко захихикал, затрясся весь.

Надо же, как у него башню-то снесло с десятка глотков, удивился Джейсон. Татары, ляхи, восемьсот лет трудового стажа, черная «Волга» какая-то. Определенно, водку паленую подсунули.

– А куда мне идти, дедушка Морок? – осторожно, как у сумасшедшего, спросил он.

– Ты бы, милый, через лесок, вон туда, – показал посохом дед. – Там верстах в пяти железная дорога. Дальше знаешь как.

Джейсон действительно знал, как дальше. Было у него законспирированное окно на литовской границе. Только откуда об этом знает замшелый сумасшедший дед? Может, тоже наш? Только прикидывается. Впрочем, думать еще и об этом с похмелья сил не было.

– Ну, бывай здоров, дедуля, спасибо тебе.

– И тебе не хворать, американский разведчик.

А может, и не наш, соображал Джейсон, углубляясь в лес и ориентируясь на звук локомотивного гудка. Может, из английской резидентуры. Союзник, значит, по НАТО.

Остатки водки в бутылке согрели его и ободрили.

Больше в Марьинске про него не слышали.

До Марьинска запыленная «Волга» ФСБ добралась только на исходе третьего дня пути, когда все события в городе уже закончились.

За долгую дорогу Аня пришла к выводу о русском подобии Бермудского треугольника. Не зря же говорят – марьинская аномалия. Трошкин отстаивал идею искривления пространства, а полковник, блистая физическими формулами, рассказал о наложении временных измерений. Оказалось, в далеком прошлом он учился на физика-теоретика. Генерал Кабзюк свое мнение не высказывал. Но было видно, что ему тоже есть что сказать.

– Много я в свое время народу положил в землю, ох много, – пару раз повторил он глухо, словно бы для себя.

Когда впереди вдруг показались низкие, покосившиеся домишки окраины города, опытный чекист майор Трошкин готов был упасть головой на руль и зарыдать от счастья. Младшая по званию Аня, девчонка совсем, не смогла сдержать радостных возгласов. У генерала и полковника был такой вид, будто бы они готовы к ней присоединиться, несмотря на весь прошлый опыт оперативной работы.

Потом выяснилось, что матерый шпион Петрович уже сбежал от обалдевшей местной милиции. Те отговаривались от московского начальства каким-то вздором о кикиморах, змей-горынычах и черных до неприличия людях. Столичное начальство, к удивлению самих милиционеров, слушало всех внимательно и даже не перебивало.

Вечером, умываясь перед сном, майор Трошкин обнаружил у себя в шевелюре первые седые волосы. Но, как оказалось, главные неприятности для него только начинались.

Потом, когда прошло уже много времени, Трошкин часто вспоминал свою злополучную встречу на бензоколонке с бомжом-разведчиком, которого он не только отпустил своими руками, но и откровенно послал куда подальше. Глядя из окна нового кабинета на неприветливые, но не лишенные своеобразной суровой красоты берега моря Лаптевых, век бы их не видеть, капитан, бывший майор, часто застывал над служебными документами и протяжно вздыхал. Составляя очередную справку о политических настроениях среди оленеводов Крайнего Севера, Трошкин сызнова переживал, как отпустил врага Родины своими руками, подвело, обмануло его чутье чекиста. И как генерал Кабзюк потом не стал по этому поводу выбирать выражения, а воспользовался своими обычными, проверенными в боях. А сам, между прочим, в это время в сидел в салоне и даже не трепыхнулся. Нашли, словом, крайнего. Именно тогда в его документы просачивались специфические выражения поднадзорных оленеводов, вроде «мало-мало», «совсем беда, однако» или «бачка, водка давай». За что ему регулярно выговаривали из областного управления.

В столичном аэропорту Шереметьево-2 было прохладно. Несмотря на удушающую жару снаружи, кондиционеры вполне справлялись. Хоть и пишут теперь, что здание аэропорта морально устарело еще до его постройки, дядя Сидор в нем никакой моральной старости не замечал. Скорее, наоборот. Ему здесь все нравилось. Все наше и как будто уже не наше, как будто до желанной заграницы уже рукой подать, вот сразу за летным полем она и начнется. А ведь и начнется, что там какие-то два часа в самолете.

Мелодично тренькали звонки объявлений, вокруг, громко и непонятно переговариваясь, расхаживали развязные иностранцы, суетились наши, всем своим видом показывая, что тоже не лаптем щи хлебают. Сегодня дядя Сидор смотрел на всю эту перелетную суету благожелательно. Он чувствовал себя молодым и сильным, почти как в незапамятные времена, когда мелкий вор Федька Ломакин тырил на краснодарском базаре лопатники у зазевавшихся лохов.