Александр Сивинских - Проходящий сквозь стены

Пытаться лезть напролом? Бессмысленно. Во-первых, не такие ослы на этой лужайке пасутся, чтобы упустить из виду существование ловкачей вроде меня. Все стены, двери и даже оконные стекла армированы медной мелкоячеистой сеткой, сквозь которую пропущен слабый электрический ток. Асинхронный. Насколько мне известно, действует это простенькое устройство при контакте с нашим братом комбинатором наподобие мясорубки. Каких-нибудь двенадцати вольт вполне достаточно, чтоб за секунду превратить организм диффундирующего комбинатора в беспорядочный набор молекул. В прах и пепел, из которого уже ни один волшебник, будь он хоть прославленным «живым божеством» Саид-Бабой[13], не сотворит чего-нибудь путного. Во-вторых, я был так измотан последними событиями, что не сумел, наверное, продраться и сквозь мокрый газетный лист.

— Ш-шайтан, — сказал я, имитируя шефов говор. — Как же быть?

Немного погодя мне пришла в голову идея. Голова к тому времени напоминала расколотый глиняный горшок без крышки, наполненный всякой плесневелой дрянью, в которой шныряют мокрицы, таракашки да уховертки, поэтому идея в плане разумности была соответствующей. Я решил подглядеть в щелочку, нельзя ли этаким мышонком шмыгнуть в кабинет шефа и по стеночке, по стеночке добраться до кофейного столика. Мне подумалось, что коньяк, даже самый скверный, может вполне успешно быть использован в роли снотворного. Тем более что остаться его должно почти полбутылки. Кабинет напоминал развалины сгоревшего дома. Головни, дым, треск и мерцание углей. Посреди этого ужаса царил закопченной каменной горой мой начальник. Высоченный, несколько отяжелевший атлет с мрачной, но мужественной и красивой, как у человекобыков древнего Шумера, внешностью. По его окладистой завитой бороде пробегали багровые искры, высокий лоб светился, точно раскаленный чугун, из ушей и ноздрей извергались струи перегретого пара. Он говорил — нарочито медленно, веско, повелительно. Слова, казалось, падали в пепел под ногами Сулеймана свежеотлитыми свинцовыми бляшками. Того, к кому (или к чему?) он обращался, в темноте за дымом я почти не видел. Однако то, что сумел разглядеть, заставило меня почему-то обмереть от страха. Страх был абсолютным. Пещерным. Детская боязнь темноты и того-что-сидит-под-кроватью. Повторяю, целиком я этого не видел, но впечатление запомнилось надолго. Впечатление о чем-то тонком, коленчатом, подвижном, похожем на геодезический штатив из бамбука или, может, на гигантское насекомое наподобие палочника. Было это высоким, метра два, матово-черным и как будто многоглазым. Штук восемь лаково поблескивающих багровых точек, расположенных в верхней части «штатива» полукругом, вполне могли быть органами зрения.

— На лбу у него увидишь надпись: «Змет», — вещал ифрит, — что значит: истина. Уничтожь первую букву. Сотри, соскобли первую букву, чтобы получилось: «Мет», — смерть, и он обратится в глину. После чего ты разобьешь его тем молотом, что я дал тебе. Черепки же с остатками надписи соберешь и принесешь мне. Тогда я, быть может, явлю свою милость и отпущу тебя. Но не надейся понапрасну. Помни: я переменчив в решениях, гнев мой на тебя за твою измену может вспыхнуть с новой силой. Горе тебе ослушаться меня и горе тебе обмануть меня. А сейчас поспеши. Очень поспеши, раб, пришедший не вовремя и отвлекший меня от важного и насущного.

Черный упал ничком, сложился вдвое, точно перочинный нож, потом еще раз вдвое, и его не стало. Сулейман как-то совсем несолидно дернул согнутой в локте рукой, воскликнул: «Вот так я вас натягиваю, чурок!» — и даже подвигал бедрами влево — вправо, будто танцуя рок-н-ролл.

Потом он почувствовал мое присутствие. Медленно выпрямился, расправил напряженные плечи. Замер. «Ой-ой», — подумал я.

— Говори. — Он вполоборота повернул ко мне голову.

— Кто это был?

— Не твое дело. Паучок Ананси. Я не велел заходить, так?

— Не так, — огрызнулся я. — Было сказано: все, исчезни. Я и исчез тогда. Сейчас… — Ладно, — оборвал он меня, коротким рывком завертывая голову еще дальше.

Одну только голову. Словно сова.

— Чего тебе? Коньяку?

Вот же телепат!

— Коньяку. — Я потупился.

Видеть его лицо, вывернутое на сто восемьдесят градусов, было невыносимо. Больше всего меня коробило почему-то от зрелища лежащей на плече бороды.

— Бери. — В живот мне ткнулась бутылка, я обеими руками прижал ее к себе. — Сыру не осталось.

— Угу, — сказал я. — Насрать. Я есть не хочу. Да и выпить не особо. Заснуть бы.

— Заснешь, — пообещал Сулейман.

Растолкал он меня раным-рано. Голова гудела, но скорей от недосыпа. Похмельные мучения меня обычно минуют. До сих пор миновали. Возможно, я просто ни разу не напивался по-настоящему.

— Быстро умывайся и сразу ко мне.

— Кофе будет?

— Обязательно. — Судя по его довольной роже, ночное бодрствование оказалось плодотворным. — Кофе, круассаны, камамбер и рошфор. Все, что вы, французы, любите на завтрак.

— Да какой я, к лешему, француз…

— И то верно. — Тогда — квашеная капуста, гречка и квас.

— Эфенди, — тоскливо сказал я. — За последние двое суток мне удалось проспать в общей сложности часа этак четыре. Поэтому чувство юмора атрофировалось у меня полностью. Если про кашу и квас — шутка, считайте, что я рассмеялся. Если же серьезная альтернатива кофе и круассанам, то пусть лучше будут все-таки круассаны. С шоколадным кремом.

— Гы, — довольно сказал Сулейман. — В смысле: бьен[14].

Слегка посвежевший после холодного умывания, я вошел в кабинет, неся в опущенной руке остатки «Борисфена». Никаких следов ночных безобразий. На кофейном столике парит огромная джезва, стоят корзиночка с рогаликами, масленка, кувшинчик для сливок, розетка с колотым сахаром. Две чашки, два блюдца, две ложечки. На масленке — весь изукрашенный бухарский нож, давний предмет завистливых воздыханий Железного Хромца Убеева. За столиком, сложив ноги по-турецки, восседает радушно жмурящийся Сулейман Куман эль Бахлы ибн Маймун и прочая и прочая. Расчесанная шелкова бородушка — во всю грудь. Кудрявится.

— Садись, дорогой, немножко кушай, пожалуйста. Я опустился на пушистый, как шуба персидского кота, ковер, поерзал, устраиваясь, и принялся молча есть. Раз у шефа прорезался акцент, значит, дела наши на мази. Ну и замечательно.

— Зачем ты принес сюда это жалкое пойло? — Он потыкал пальцем в коньяк.

— В кофе накапаю.

— Убери, пожалуйста. Неужели мы лучше не найдем? Вот, посмотри, — он жестом факира сунул руку под халат, — «Камю». Очень неплохой «Камю». Почти твой ровесник. Семнадцать лет выдержки и куча регалий. А вообще-то, к спиртному привыкать не стоит. Даже в малых дозах.

Обе бутылки растаяли в воздухе. Я обреченно вздохнул.

Сулейман налил себе кофе, закатывая от удовольствия глаза, сделал первый крошечный глоток. Пряча усмешку, покосился на меня и пробормотал: «Шарман!»

Я сосредоточенно лопал рогалик. Когда его чашка опустела (я приканчивал вторую), он несколько раздраженно поинтересовался:

— Э, дорогой, разве тебе совсем не интересно, чем старый ифрит занимался, пока ты там храпел во всю ивановскую?

— Помнится, не мое это дело.

— Ах, ах, какой обидчивый юноша, да?

— Нет, эфенди, — сказал я. — Просто мне действительно не хочется знать подробностей. По вашему лицу вижу, что порядок полнейший, все в ажуре. А какими путями сия радость была достигнута…— Я мотнул головой. — Да вы ведь и сами не скажете.

— Всего, конечно, не скажу, — посерьезнел он. — Но кое-что тебе знать следует. Алеф, то бишь первое. Этой ночью погиб не только Сю Линь, но и его дядюшка.

— О?!

— Несчастный случай. Господин Мяо, пребывая в лисьей шкуре, мышковал на своих излюбленных угодьях где-то в районе Синих Столбов. Угодья охраняются как целомудрие султанской невесты — мышь не проскользнет, да? — но всех случайностей не предусмотришь. В одной норке вместо хозяйки-норушки пряталась змея. Прямо в морду ему вцепилась, очень крепко. Как капкан. Зубы разжать долго не могли, пришлось сначала голову ей оторвать. Будь это обычная гадюка, старичка бы спасли, факт. А то оказалась, понимаешь, фер-де-ланс. Южноамериканская, да. Даже я про такую раньше не слышал. Китайцы — тем более. Пока серпентолога разыскали, пока привезли, то да се — господин Мяо уже отходить начал. Паралич дыхания. Ну, возились, натурально, до последнего, шурум-бурум всякий делали. Трубки в горло толкали, электричеством били. Колдовали немножко. Противоядие заказали в Боготе. — Он поймал мою руку с булочкой, посмотрел на часы. — Угу, курьер, должно быть, уже на подлете. Да только зачем оно теперь, противоядие? Таксидермист им хороший нужен. Чучело красиво набить. Потому что Мяо сейчас не похож ни на зверя, ни на человека. «Нечто» какое-то с антарктической станции.