Максим Далин - Владыка Океана

Они пели заклинания, конечно. И вся эта черр-рнуха сработала, государи мои, хотя больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы из всей их мерзкой суеты ничего не получилось.

Они расступились, и я медленно пошел из комнаты. Какая-то сила, которая завелась внутри меня, просто переставляла мои ноги по своему усмотрению — я шел, как заведенный механизм, и мне плакать хотелось от ярости и унижения. Летиция улучила момент и прикоснулась к моей правой руке — от ее пальчиков боль чуть утихла, но кроме этого ничего не изменилось.

Я медленно шел по коридору, потом так же медленно, осторожно спускался по лестнице, потом шел по двору, чувствуя всем телом, как холодно, какой ледяной ветер дует с океана — и все подонки так же медленно, продолжая подвывать в такт, провожали меня.

А я уже догадывался, куда меня ведет. К входу в подземелье.

Пока я спускался по этой бесконечной лестнице, для меня прояснилось очень многое, господа. Вся нелепая блажь о власти, силе и прочей тщеславной ерунде вылетела у меня из головы. Не был я властелином, кандидатом во властелины я тоже не был. Летиция об этом знала — не могла сказать прямо по какой-то причине, скрытой от меня, но намекала, а я блажил, просто блажил…

Дурень.

А само святилище все светилось голубым — газовые фонари на стенах излучали свет яркий и мертвенный, как, бывает, светятся кометы в плохих оптических системах. В первый миг мне показалось, что стекло, через которое в мой прошлый визит сюда виднелась океанская вода и три удивленные рыбы, сменили на выпуклое желто-зеленое зеркало с длинной черной трещиной посередине, но спустя самое небольшое время я понял, что это…

Ну да, господа. Да. Неописуемо громадный глаз, который заглядывал внутрь этой каменной дыры. Глаз какой-то хладнокровной твари, вроде рептилии, или…

Да. Или глаз Морского Дьявола. Вот что я подумал. Холодный взгляд, исполненный жестокого нечеловеческого разума. И этот взгляд вперился в меня и рассматривал мою сущность, запертую в теле, как в клетке — я ни секунды не сомневался, что он ее видит.

Митч воздел руки и забубнил громче, прочие подхватили, только Летиция молчала — и я сам, Боже милосердный, сам лег на этот ледяной камень, в это самое углубление, вырезанное будто специально для моего тела. Было дико холодно и больно — но голова работала превосходно. Я бесился от совершенно безнадежной злобы — на судьбу ли, на дьяволопоклонников ли, на собственную ли глупость — право, до сих пор не пойму хорошенько. Но уж на их ложь-то точно! Ах, они никогда не приносили тут людей в жертву этой твари с глазами размером с звездолетный иллюминатор!

Я еще успел подумать, что дорогое удовольствие — разыскивать человека на другом краю Галактики, тратить на него кучу денег, обхаживать всеми мыслимыми способами, и все это только ради того, чтобы его убить. Мне это даже успело показаться глупым — но ведь мне, господа, с самого начала казалось, что существуют некоторые факты, которых я даже представить себе не могу.

Или — у меня просто не хватило храбрости додумать до конца некоторые мысли. Потому что случилось самое худшее из возможного — меня собирались принести в жертву, да, но в особо извращенной форме.

Убийство по сравнению с той процедурой, которую они задумали, выглядело в моих глазах пикником на побережье.

Под их вой и скулеж, в котором уже появились нотки чего-то вроде истерики, из стены рядом с иллюминатором вышел тот, кого они не рисковали называть, а здешнее традиционное «Он» даже вслух произносили как бы с большой буквы.

Призрачная, полупрозрачная, но все же невероятно отчетливая фигура родоначальника Эдгара олг Маритара бади Халис эд Норфстуд ми Альбиара а Феорри ыль Годми-Педжлена и Сальова, Владыки Океана. Тень мертвеца — вот что это было.

Дьявольски старый, господа. Чудовищно старый. Сизо-голубоватый, светящийся каким-то неоновым светом. С той самой улыбочкой, сладенькой, жестокой и похотливой — как приснился мне. И пока он реял в воздухе, приближаясь ко мне, распространяя запах гниющих водорослей и плесени, потирая призрачные ладони, все его… как это говорится… вассалы повалились на колени. Кроме Летиции, государи мои. Кроме Летиции.

Вот тут я понял все до самого конца. До тончайших частностей.

Я не мог раньше додуматься до такой дикости. У меня, друзья мои, просто воображения не хватало. Но теперь все детали будто осветились — так стало ясно и прозрачно.

Никаких родственников, никаких предков, никаких дядюшек и дедов. Он был один-единственный на все времена, кошмарный Эдгар, Владыка Океана, хозяин замка, как с самого начала проговорился Митч — его, по всей вероятности, доверенный слуга.

Симпатичные лица на портретах принадлежали тем ребятам из побочных линий нашего, будь он проклят, княжеского дома, которых он убивал, чтобы заполучить их тела — продлевал свою трижды поганую жизнь. Даже не убивал, не то слово — просто их души, их рассудок, память, все, что у них было личного, уходили куда-то туда, на небеса, или куда положено уходить душам, а Эдгар занимал тело, как трофейные крылья. Как чужую машину — чтобы приобрести человеческое естество. Именно этим и объясняются странные даты на могилах: Эдгар бросал состарившееся тело, чтобы взять себе новое, а прежнее, как изношенную одежду, закапывали, отмечая лишь, сколько лет ее носил этот ворюга, этот убийца…

Владыка Океана, будь он проклят дважды и трижды. Надеюсь, господа, ему понравилось в аду.

И когда он подобрался ко мне вплотную, бормоча какие-то пошлости насчет того, как мое тело может нравиться женщинам и каким здоровым я выгляжу, когда рассматривал меня, как… не знаю… как некое лакомство — с какой-то развратной жадностью… Вот тогда я раскаялся во всех грехах, которые только смог припомнить — потому что явственно понял: сейчас меня не станет.

А встанет с алтаря Эдгар, Эдгар с моим лицом и телом. И Летиция предназначена для него.

Вот в это-то время, когда я от отчаянья пытался молиться, взывал ко всем известным мне силам и просил только возможности действовать самостоятельно… О, я тогда уже совершенно потерял надежду как-то выбраться из этой ловушки, государи мои, но вдруг случилось нечто вроде чуда!

Мои руки лежали в углублениях камня, в этаком тщательном горельефе — каждый палец отдельно. Я не мог повернуть головы, но по тому, как горела моя правая рука, легко было догадаться, что камень в перстне не просто светится, а сияет — мне даже мерещились синие отсветы на потолке. Призрак Эдгара наклонился над алтарем и положил свои руки на мои — не плоть, а пронзительный обжигающий холод, будто от сухого льда, такое это было ощущение. И в этот самый момент Летиция пронзительно закричала:

— Отец, он не Эдгара, он мой! — и кинулась к алтарю.

Она сделала что-то, чего я не видел, потому что перед моими глазами была только физиономия Эдгара, но расслышал короткий стук и ощутил горячий тупой удар куда-то в ладонь. Совсем не больно, господа, право, во всяком случае — на тот момент абсолютно не больно, особенно по сравнению с прежней дикой болью. Зато я увидел, как чудовищно исказилась физиономия духа, ужасно, как скорчивший гримасу череп, но главное — вдруг появилась свобода движений, государи мои!

Свобода! Будто с меня свалились какие-то невидимые цепи!

Я рванулся изо всех сил и вскочил с алтаря, как-то пролетев привидение насквозь. На миг меня окатило диким холодом и раздался скрипучий вопль или визг, который тут же стих — а потом по воздуху поплыли рваные клочья сизого тумана, еле сохраняющие форму рук, кусков призрачного тела, косм седых волос…

Компания Митча прижалась к стене и смотрела на меня бешеными глазами, а он сам, тряся челюстью, выпучившись выразительнее прочих, молча разводил в воздухе руками. Я съездил ему кулаком по физиономии — увы, удар отдался во всем теле такой неожиданной жгучей болью, что в глазах потемнело.

А Митч только мотнул головой — и вдруг истерически захохотал, размазывая по роже невесть откуда взявшуюся кровь и указывая пальцем на что-то позади меня. К моему крайнему удивлению Летиция тоже рассмеялась — просто весело, без всякого намека на истерику. Я обернулся. О, господа!

На алтаре, где только что лежал я, сидел пропавший тритон. Он облизывался раздвоенным языком и был страшно похож на детский ночник — полагаю, вы видели такие забавные лампы в виде всяческих зверушек и птичек, со светящимися животиками. Его живот сиял ровным голубым светом, таким ярким, что рядом можно было бы, кажется, прочесть газету. Но сияние постепенно угасало.

— Ужасно, — пробормотал отступник Клейн. — Он же сожрал… теперь уже ничего нельзя сделать…

А моя рука тем временем заболела как-то иначе — жгучей ломящей болью на месте кольца. И я поднял ее к глазам — но не особенно им поверил.

Я увидел то, о чем вы все, полагаю, давно уже догадались. Не было больше ни кольца, ни пальца, на который его надели. И текла кровь — слабее, чем можно было ожидать. А все эти подонки таращились на меня с тоскливой безнадежностью на синеватых мордах — дуэнья рыдала.