Светлана Шипунова - Дыра

Некоторое время выброшенный из летательного аппарата лежал, не шевелясь и даже не открывая глаз. Но вскоре длинный нос его, успевший отвыкнуть от всяких ощущений, сам собой дернулся, потянул сырой запах мха и сразу же сильно и часто засопел, отчего нечаянно вдохнул мирно спавшую во мху букашку и тут же громко, с удовольствием чихнул. Вслед за этим несчастный выпростал вперед руку и стал шарить ею вокруг себя, как шарят слепые, наткнулся на пень и долго, словно не веря собственным ощущениям, его оглаживал. И только после этого решился открыть один глаз и стал бешено врашать им, силясь углядеть как можно больше, пока наваждение не кончилось. Наваждение, однако, не кончалось — он действительно лежал лицом вниз на лесной поляне, ранним утром, в тишине, среди забытых земных запахов, и вычихнутый им муравей полз у него по руке.

Тогда выброшенный из аппарата стал неуверенно подниматься — сначала на четвереньки, потом на корточки, потом распрямил коротковатые ноги и встал, тревожно озираясь по сторонам. Лес был совсем редкий и уже пожухлый, где-то невдалеке, внизу, проглядывала то ли река, то ли дорога, спуститься к которой не стоило труда — несколько хорошо протоптанных тропинок лежали прямо перед ним. Он старательно отряхнул с себя травинки, потом задрал голову и внимательно посмотрел в небо. Но ничего такого в нем не заметил, небо было нежно-розовое, высокое и совершенно чистое. Тогда он вздохнул глубоко, свободно, так, что даже голова закружилась, и неуверенно шагнул на одну из тропок.

В эту минуту из-за кустов вышла и стала поперек тропинки худая серая коза с веревкой на шее, он проследил взглядом за веревкой и обнаружил стоящую в кустах и с интересом наблюдающую за ним женщину. Как потом выяснилось, женщина эта давно тут стояла и видела все — как прилетела «тарелочка», как из нее выбросили кого-то и как этот кто-то сначала лежал совершенно без признаков жизни, так что она решила про себя: «мертвец», а потом вдруг зашевелился, встал и пошел прямо на нее.

Женщину звали Люба, а козу — Машка. Они были здешние жительницы, жили на самой окраине, в пятиэтажке, которой заканчивалась черта города, а дальше начинался лес. Машка была Любина кормилица, за что Люба относилась к ней с благодарностью и бережно, выводила погулять и попастись с утра пораньше, пока на Большой Свалке, мимо которой им приходилось идти, не появлялись бывшие домашние, но давно одичавшие собаки. С ними у козы были сложные отношения, она считала их дармоедами и норовила боднуть, а те в свою очередь злобно скалились и огрызались, мечтая когда-нибудь встретить эту козу одну, без хозяйки, и разобраться с ней как следует.

Летающих «тарелок» женщина Люба совсем не боялась: во-первых, она кое-что в них смыслила, а во-вторых, в последнее время они летали здесь так часто, что местные жители перестали обращать на них внимание, словно это были вороны или галки. Даже старое их название — НЛО — как-то стерлось, забылось, теперь их называли просто «эти».

— Что-то «эти» опять разлетались, видать, зима холодная будет, — говорили, глядя в небо, местные жители.

Но Люба никогда еще не видела, чтобы «эти» выбрасывали кого-нибудь на землю. В первый момент она подумала, что они выбросили-своего, но потом, приглядевшись, поняла, что на земле лежит ничком обыкновенный человек с головой, руками и ногами. Когда же он встал и двинулся прямо на нее, она увидела, что роста он среднего, возраста непонятного, сильно, видать, исхудавший, так как приличный когда-то костюм висел на нем обветшалым мешком, а из-под него выглядывали несвежая сорочка и такой пожамканный галстук, что можно было подумать, будто им подпоясывались или пытались на нем повеситься. Голова у человека была очень круглая, с большими залысинами. Щеки его, прежде, вероятно, пухлые, заросли темно-рыжей щетиной, которую он то и дело ощупывал. Словом, выглядел человек преотвратительно. Любу, однако, это совсем не напугало, даже наоборот, внутри у нее шевельнулось какое-то забытое чувство, может, жалость, и она постаралась как можно приветливее улыбнуться незнакомцу.

Что касается выброшенного, то, заметив на своем пути козу и женщину, он поначалу растерялся, так как поотвык видеть женщин и домашних животных, и уставился на них с тревогой, готовый, кажется, в любой момент пуститься наутек. Женщина была невысокая и худая, как коза. Она и одета была в длинную юбку из грубой, козьего цвета шерсти и такую же длинную кофту, висевшую на ней балахоном, на голове ее был низко повязан шерстяной платок, чуть светлее кофты, из-под которого торчал острый нос и темнели живые глаза. Из-за этого платка, скрывавшего лоб и волосы, возраст женщины определить было затруднительно, ей могло быть и тридцать, и тридцать пять, и все сорок. Несколько минут незнакомец затравленно смотрел то на женщину, то на козу и молчал.

— Здрасьте, — просто сказала Люба, словно это был ее сосед по лестничной клетке.

Незнакомец вымучил на своем лице довольно искусственную улыбку, которая кого-то смутно Любе напомнила, и сказал хриплым, как после долгой ангины, голосом:

— Это что, Земля?

— Земля, земля! — обрадовалась Люба.

— Это что, Россия?

— Она самая! — еще радостнее подтвердила Люба.

— Да, да, конечно, было бы странно… — пробормотал незнакомец. — А где именно я сейчас…

— Это Тихий лес, — с готовностью разъяснила Люба. — А вон там, посмотрите, нет, правее — там наш город, Тихо-Пропащенск, может, слышали?

Человек испуганно глянул вдаль, где в утренней дымке виднелось что-то темное, слитое в сплошную линию, неразличимое, и сказал:

— Да, да, я знал… Я всегда знал, что где-то есть такой город… Скажите, это очень далеко от Москвы?

— От Москвы-ы? — протянула Люба и тихо засмеялась.

Он не понял ее смеха и спросил еще, торопливо, словно боясь, что женщина с козой исчезнут:

— До аэропорта далеко отсюда?

— А у нас тут никакого аэропорта нет, — виновато сказала Люба.

— А поезда? Поезда ходят?

— Нет. Уже года два как не ходят.

— А что же ходит отсюда? Может, пароход какой-нибудь? — продолжал допытываться незнакомец.

— У нас тут ничего никуда не ходит.

— А вон там, внизу, это что, дорога?

— Дорога, — подтвердила Люба.

— И куда она ведет?

— Так, никуда…

Незнакомец беспомощно оглянулся:

— Какое хотя бы число сегодня?

— 23 сентября 1999 года, — сказала Люба.

— Как? Уже? Не может этого быть!

Он вдруг побежал назад, на поляну, где только что лежал ничком, потом куда-то вбок, потом снова назад, при этом все время размахивал руками и выкрикивал:

— Подонки! Негодяи! Ничтожества!..

— Да вы успокойтесь! — не выдержала этой сцены Люба. — Пойдемте со мной, я вас козьим молочком напою, отдохнете с дороги, чего тут, в лесу-то, душу надрывать?

Незнакомец еще раз оглянулся по сторонам, словно соображая, есть ли у него другой какой-нибудь выход, и, убедившись, что другого выхода нет, поплелся за Любой. Всю дорогу он что-то бубнил себе под нос, мотал головой, всплескивал руками и даже пару раз нехорошо выругался. Одним словом, неизвестный страдал.

Час спустя в маленькой однокомнатной квартире на последнем этаже крайней к лесу пятиэтажки сидели женщина Люба и ее лесной незнакомец и пытались выяснить, что к чему. Люба сняла козью кофту и платок и оказалась довольно молодой женщиной со светлой косой, тут же упавшей ниже пояса. Незнакомец, видимо, никогда такой косы не видевший, на секунду задержал на ней удивленный взгляд, но тут же и отвернулся. Сама Люба показалась ему некрасивой, какой-то уж слишком простой. Первым делом она налила гостю чашку теплого парного молока и сказала:

— Вот, попейте, это утреннее, самое полезное.

Коза Машка, привязанная на балконе, высунув морду между прутьев, внимательно следила за собиравшимися на Большой Свалке собаками.

Звали незнакомца Гога то ли Гоша — он как-то невнятно произнес, а фамилия… Вот фамилию он, оказывается, совсем забыл, но это ничего, утешала Люба, он вспомнит потом, сейчас главное не это, а то, что он вернулся.

— Не вполне, не вполне, — говорил Гога-Гоша, ерзая на табуретке. — Есть у вас карта?

Люба нашла в шкафу старый школьный атлас, отыскала нужную страницу.

— Вообще-то наш город на карте не обозначен, но это где-то здесь. — Она ткнула пальцем в невидимую точку.

Он взглянул с опаской и даже присвистнул:

— Мама родная! Так это ж край света! Ну подонки, ну негодяи!..

Люба вздохнула сочувственно, мол, что ж поделаешь, и подлила в чашку теплого козьего молока:

— Вы пейте, пейте, пока не остыло.

Он пил маленькими жадными глотками и украдкой оглядывал комнату. Комната была чистенькая, уютная, все в ней было расставлено и разложено строго по своим местам, нигде ничего не валялось и не висело, но что-то между тем странное было в этой комнате, а что — он еще не мог понять.