Игорь Мерцалов - За несколько стаканов крови

— Противозаконном? — удивленно переспросил его собеседник. — А что нынче можно назвать противозаконным — в стране, где закона не осталось?

— Закон есть всегда, — веско сказал Персефоний.

Про себя он подумал, что, кажется, верна промелькнувшая в его голове догадка: человеку нужен сообщник для какого-то преступного дела, причем сообщник, которым можно (а скорее, даже необходимо) пожертвовать.

Человек усмехнулся.

— Просишь не называть тебя сынком, а сам говоришь, будто младенец. Закон — это хозяин, который зависит от своих слуг. Если короля делает свита, то закон делают его исполнители. А я что-то ни разу не видел их за работой с того самого дня, как графство Кохлунд превратилось в независимое государство.

— Боюсь, наш разговор ни к чему не приведет, — сказал Персефоний, стараясь взглядом выразить то, что не позволил себе выразить тоном. — Даже если бы вы перестали мне «тыкать» и тем самым возбудили желание выслушать вас, мы едва ли придем к соглашению, ибо наши взгляды в корне разнятся. Я считаю, что закон самоценен. Я гражданин, и закон существует для меня — а стало быть, я сам и есть его первый исполнитель…

Человек нетерпеливо махнул рукой.

— Довольно, приятель, довольно! Философствования юнца — это то, что меньше всего способно мне помочь. Там, снаружи, караулят два типа. Они ждут меня, чтобы перерезать глотку. Войти за мной в кабак они не посмели: народу многовато, да и вышибала тутошний — тертый калач. Однако я не могу вечно сидеть здесь. Мне нужна помощь, чтобы выжить.

— То есть вы хотите, чтобы я убил этих двоих?

— На твое усмотрение, сынок. Мне важно остаться в живых, а каким путем — не имеет значения.

— Что вы им сделали? — помедлив, спросил Персефоний.

Человек насмешливо приподнял бровь.

— А тебе не все равно? Или, по-твоему, веская причина оправдывает самосуд? Любопытное толкование закона из уст молодого идеалиста.

— Нет, я не это имел в виду, — смутился Персефоний.

— Понимаю. Только мне без разницы, сынок, что ты обо мне думаешь. Но я предлагаю тебе сотрудничество — причем, по счастью, строго в рамках закона. Говори скорее: согласен или нет.

Персефоний помотал головой.

— Бросьте шутить, сударь, все это пустой разговор. Вам помощь нужна прямо сейчас, а договор мы не составим и не заверим раньше, чем выберемся отсюда. В суде это может быть истолковано каким угодно образом, вплоть до сговора с целью покушения на убийство ни в чем не повинных граждан.

Персефоний умолчал о том, что, скорее всего, отвязавшись от преследователей, его визави вообще забудет о всяких обещаниях. В независимом государстве обман и надувательство встречались на каждом шагу.

— Черт возьми, приятель, а просто так, без бумажки, ты не способен помочь человеку в беде?

— Почему же, способен, — пожал плечами Персефоний. — А здесь точно есть такой человек?

Его собеседник тяжко вздохнул.

— Да, и это я. Только вот не знаю, чем тебе доказать свои слова. Разве что выйти наружу и позволить прирезать себя — может, тогда ты поверишь?

Многие упыри прекрасно умеют отличать правду от лжи. Персефоний еще не умел. Во всяком случае, не умел делать это всегда без ошибок. Однако ему, вопреки первому впечатлению, начинало казаться, что человек, пожалуй, не обманывает… то есть — обманывает, конечно, но не в том, что отчаянно нуждается в помощи ради спасения жизни.

Пока Персефоний размышлял, его собеседник, устав от сомнений упыря, вдруг взял его рюмку, опростал ее на пол, поставил перед собой, а потом, вынув из-за пояса нож, полоснул себя по ладони. Тяжелые капли часто-часто застучали по дну рюмки. Вожделенный запах чуть не свел Персефония с ума.

— Клянусь своей пролитой кровью, что заключу с тобой договор при первой же возможности, — быстро заявил человек, морщась. Крови уже набежало с треть рюмки, но он не останавливался, пока не наполнил ее наполовину. Потом, игнорируя недоуменные взгляды посетителей, замотал рану платком и, пододвинув рюмку упырю, сказал: — Угощайся. Можешь считать это авансом.

Персефоний сглотнул. Голод мучил его уже не первый день и даже не первую неделю. Чем только не приходилось перебиваться в последнее время! Чистая кровь стала казаться невозможным сном — но сон вдруг воплотился в реальности, а упырь страшился поверить в него…

И все-таки он опрокинул рюмку. На душе стало скверно: он чувствовал, что уже продался человеку, независимо от того, что будет (если будет) сказано и занесено на бумагу в конторе нотариуса, продался с потрохами. Но, с другой стороны, бросать отчаявшегося в беде нельзя, и, если впереди ждет драка, нужно подкрепить силы.

— Меня зовут Тучко. Тучко Хмурий Несмеянович. Главным образом я хочу знать, где сейчас эти двое, что следят за мной. Терпеливо ждут где-нибудь напротив входа, или разделились, или еще что-нибудь придумали… И не стало ли их больше. А дальше — по обстоятельствам.

Персефоний вышел на свежий воздух и, якобы разминая затекшую шею, осмотрелся. Ночная улица была освещена всего двумя фонарями: один висел над входом в кабак, второй был установлен над перекрестком справа.

Под первым похрапывал трижды обобранный пьяница, под вторым жался к стене околоточный, не рискующий покинуть круг света.

Если верить освещенным участкам, жизни в городе почти не осталось. Но острые чувства упыря пронзали ночную тьму и обнаруживали в ней бурную деятельность разумных и неразумных существ.

В простенке между кабаком и разгромленной во время народных ликований табачной лавкой позвякивали пересчитываемые монеты и сиплый голос вещал: «Кто на стреме стоял — тому четверть…»

По другую сторону, у складского забора, слышались торопливые тяжелые шаги, сосредоточенное сопение и пыхтение, порой — скрип досок и сдавленная ругань застрявших. Судя по звукам шагов, это были пять или шесть гномов, а судя по глухим шлепкам, раздававшимся после каждого преодоления дыры в заборе, они нагружали повозку рулонами ткани.

В кирпичном здании напротив под странно смотревшейся вывеской «Тихiй приютъ!» играли в карты и курили заморскую дрянь. На углу две девицы пытались продать себя подгулявшему лешему. Чуть дальше два кота бранились из-за селедочных голов.

А за другим углом «Приюта» стоял человек, нервно наблюдавший за кабаком. Он был более вислоухий, нежели вислоусый, но в остальном очень походил на Хмурия Несмеяновича: та же необременительная прическа, та же одежда, и повадка почти та же, хотя и чувствовалось, что повадка его — отраженный свет, не более. В Тучко бродила стихия, а в этом что-то шакалье мерещилось, словно постоянная готовность к прыжку соединилась в нем с постоянной готовностью удирать без оглядки. Время от времени вислоухий трогал рукоять заткнутого за пояс двуствольного пистолета.

Персефоний вернулся в кабак и рассказал Хмурию Несмеяновичу об увиденном.

— Хомка! — узнал тот по описанию знакомое лицо. — И один, так? Отлично, мимо него мы пройдем.

— У него двуствольный пистолет.

— Вот как? Скверно… Ладно, посмотрим, что с другой стороны.

Он встал, они вместе направились к черному ходу. Хмурий остался внутри, упырь вышел наружу.

Здесь, за замусоренным двориком, тянулись грязные закоулки, в которых вяло шебаршились обыватели, еще не поверившие в то, что скатываются в нищету, но уже обреченные перебирать отбросы. В однообразный приглушенный шум сливались усталые шаги, звуки стирки, плач младенца, шорох крыс, скрип колодезного ворота, постукивание сапожного молотка и прочая, и прочая.

Под навесом примыкавшего к кабаку дровяного сарая на колоде сидел человек — еще один слепок с Хмурия Несмеяновича, только вислыми у него были не усы и не уши, а уголки рта. Он выглядел совершенно спокойным, по Персефонию скользнул равнодушным взглядом и прикрыл глаза, словно собирался подремать. Но Персефоний не обманулся: конечно, этого человека насторожит поведение упыря, который только выйдет, рассмотрит его и вернется в кабак. Придумать же заранее убедительный повод для короткого моциона он не смекнул и решил действовать по наитию.

Подойдя к человеку, он сказал:

— Доброй ночи, сударь! Это ваш товарищ на той стороне стоит, подле девок?

— Ну, коли подле девок, то, наверное, мой, — усмехнулся человек, поднявшись на ноги и отступив, так что между ним и упырем оказалась колода для колки дров. — А тебе-то что?

— Да он просил вам передать, что видел еще одного вашего товарища, тот из кабака вышел с кем-то незнакомым.

— Вот как? И что дальше?

— Да ничего. Вот, меня попросили, я передал. Мне нетрудно.

— Он, значит, попросил, а ты передал — за спасибо?

— За спасибо и двугривенный, — улыбнулся упырь.

— Понятно. Ну, коли тебе и впрямь нетрудно, так ты и ему от меня словечко передай, ладно? — попросил человек и запустил руку под куртку. — Вот тебе еще монетка, пойди и скажи ему…