Алесь Куламеса - Быть рядом

Кремень ударил по кресалу, брызнули искры, но оружие не выстрелило.

Дождь намочил порох! Ясь зарычал и отшвырнул пищаль в сторону. Упав на колени, вытащил из торбы рожок с порохом, а из кошеля на поясе трут и кремень. Прикрыв их, насколько получалось, от ветра и дождя, принялся высекать огонь.

Чудовище быстро приближалось. Хадкевич сжался и напряг мышцы ног.

Ещё немного.

Ещё.

Сейчас!

Святы Бож…

Шляхтича учили воевать с самого детства. Он прошёл столько битв, стычек, поединков, боёв и схваток, что видел и знал всё, что может случиться в бою. Расчёт был верен.

Но цмок оказался быстрее и опаснее всех прежних врагов разом взятых.

Одновременно с прыжком человека, тварь изогнула шею и, ещё в полёте достала шляхтича.

Адам упал, заливая мох кровью, хлещущей из разорванного живота. Цмок, пробежал ещё несколько шагов и ловко развернулся.

Хадкевич закашлялся кровью и подтянул к себе рогатину. Чёрная туша противника медленно приближалась. Шляхтич стиснул зубы и приготовился ударить.

***

– Храбрый шляхтич истекал кровью. Она хлестала фонтаном, доставая до самого неба. Но не таков был Адам Хадкевич, чтобы потерять твёрдость руки и крепость духа, нет не таков! – старик нетерпеливо косился на тарелку с дымящейся бульбой, посыпанной укропом, но речь его лилась плавно, как песня.

Я слушал.

– Когда цмок приблизился, и открыл зловонную пасть, Хадкевич приподнялся и что было сил ткнул его рогатиной, и пробил болотному гаду язык и шею. Цмок завыл страшно и тут же испустил дух. И тут, словно сам пан Бог захотел посмотреть на храброго вояра, тучи над Гнилым углом разошлись, и на шляхтича упали лучи солнца. А спустя мгновение ясновельможный пан Адам Хадкевич, истребитель нечисти и защитник христиан, умер.

Дед перевёл дух и не удержался – захватил таки крепкими пальцами самую маленькую картофелину и, почти не жуя, проглотил.

– Слуга Хадкевича отрубил цмоку голову и вместе с телом хозяина привёз в деревню. Хлопы схоронили шляхтича со всеми почестями, а голову цмока нанизали на кол и воткнули у околицы. Слуга же, не выдержав смерти господина, спустя три дня утопился в болоте.

Старик ещё немного покрутил ручку лиры, выжимая из неё жалостливые звуки, потом отложил инструмент и принялся за еду.

Я поблагодарил деда за рассказ, расплатился за еду и вышел из шинка. В лицо ударили лучи яркого майского солнца.

Почти такие же, как тогда на болоте.

Да, старик многое рассказал правильно, почти ничего не приукрасил, но вот конец истории…

Хозяин не ударил цмока.

Потому что я отогнал болотного гада, прицепив на бердыш и запалив промасленную тряпку, которая лежала в торбе и служила для ухода за пищалью.

Цмок яростно рычал и изгибал шею, пытаясь обогнуть завесу из огня и дыма. Но Всевышний сберёг меня, и тварь отступила – развернулась и нырнула в ближайшее окно. Через несколько мгновений – три удара сердца, не больше – чёрная блестяща спина мелькнула в воде за деревьями и скрылась.

Подхватив хозяина, я поволок его к лесу. Забравшись поглубже, чтобы цмок не смог до нас достать, я осмотрел господина. В большой рваной ране виднелись внутренности, ручьём текла кровь.

Я навидался подобного, когда воевал с татарами, – их сабли вспарывают животы с одного удара. Такие раны очень опасны и далеко не всегда даже самый искусный и опытный лекарь или ведун-травник может спасти человека.

Нужно спешить – шансов мало, но брезговать ими не стоит. Я подхватил хозяина на руки и осторожно понёс к лошадям. Там положил его на землю и стал делать носилки, чтобы примостить раненного между конями.

Хозяина трясло, его лицо побелело. Кровь текла меньше, но всё же достаточно обильно, чтобы самое позднее к вечеру свести шляхтича в могилу. Надо было спешить.

И тут господин заговорил. Его голос был слаб, я не всегда разбирал слова и тогда мой несчастный хозяин кашлял кровью и повторял снова:

– Нельзя мне в деревню, никак нельзя. Цмок кровь мою попробовал, теперь не отстанет. Придёт за мной. А там же люди. Он нападёт и на них, понимаешь? Нельзя мне в деревню, Ясь, никак нельзя….

Я молчал. Господин снова и снова повторял одно и то же.

Я безмолвствовал. Господин говорил.

Он ничего не обещал этим людям. Он даже не собирался побеждать цмока, когда ехал на это болото. Но умереть побеждённым мой шляхтич не хотел. Не хотел и не стал.

И тогда я сдался.

Господин рассказал, что и почему нужно делать. Я не смог ему возразить. Я повиновался.

Пришлось вернуться на болото, собрать наше оружие. Мне повезло – цмок не появлялся.

Дождь стихал.

Вернувшись с оружием, я перетащил хозяина к тропе. Дал ему в руки саблю и щит, уложил под елью.

Уложил так, чтобы перед господином открывался вид на болото. Сам же спрятался в стороне, за деревьями. И натянув кунтуш на голову, укрыв под ним от дождя пищаль с новым, сухим порохом, принялся ждать.

Я ждал, смотрел, как тяжёло – с хрипом, рвано, судорожно – дышит умирающий хозяин, и по моим щекам текли холодные слёзы. А я не мог их унять.

Не мог и не хотел.

Дождь перестал, и в воздухе запахло гнилью. В верхушках деревьев путался слабый, раненный ветер. Адам Хадкевич лежал бледный, его бил озноб. Мох вокруг ели стал бордовым. Я глотал слёзы, но продолжал ждать. Упорно, истово, отчаянно.

Вскоре над болотом поднялся туман. Он лениво плавал надо мхом, не решаясь выползать в лес. Я откинул кунтуш – теперь уже порох не отсыреет.

Со стороны болота раздался всплеск. А потом в молоке тумана появилось тёмное пятно. Раскачиваясь, как маятник, оно приближалось.

Цмок шёл на приманку.

Хозяин очнулся. Его глаза ярко заблестели, он сплюнул кровь и, сжав рукоять сабли, прикрылся щитом.

Тварь пошла быстрее, волоча чёрное брюхо по мху. Господин оказался прав – уж если цмок попробует крови, то жертву в покое не оставит.

Я приготовился.

Цмок выполз на дорогу и остановился, дымя ноздрями. До шляхтича ему оставалось всего несколько шагов, но болотный гад не решался их сделать. Он ворочал головой туда-сюда, будто высматривал ловушку.

Хозяин с трудом повернул голову, посмотрел мне в глаза и чуть заметно кивнул.

Я задержал дыхание, уловил момент между ударами сердца и выстрелил. По округе, срывая птиц с деревьев, прокатился грохот.

Пуля угодила цмоку прямо в шею, вырвав здоровенный кусок мяса. Тварь завыла, начала метаться, вырывая лапами куски мха и заливая всё вокруг чёрной кровью.

Потом передние лапы цмока подкосились и он, протяжно завыв, рухнул на дорогу. Я подскочил и тремя ударами бердыша перерубил ему шею.

В тот же миг тучи над болотом разошлись, и красное вечернее солнце выжгло туман.

Мой господин вытер с лица кровь цмока, снова посмотрел на меня, улыбнулся.

И обмяк. Умер.

А я опустился рядом и долго сидел так, ничего не делая.

Потом, когда солнце село, погрузил тело господина на лошадь, к себе в седло привязал голову цмока с обрубком шеи и двинулся в деревню. Ехал долго – будто путь от селения до болота вырос втрое.

Хлопы обрадовались несказанно. Они нацепили голову цмока на шест, воткнули его у колодца и устроили пляски.

Я не танцевал – готовил господина к погребению: обмывал и переодевал. Когда закончил, уже светало.

Солнце ещё не добралось до зенита, когда из ближайшего села прибыл батюшка. Он отпел хозяина, и мы схоронили его на деревенском погосте, под высокой берёзой. Надо было бы отвезти господина на родной хутор-застенок, да тот два года тому назад сожгли крымчаки.

После похорон солтыс придержал меня за рукав:

– Это.. Мы ж о цене не столковались.

– И что?

– Шляхтича схоронили, – зачастил солтыс, – всё справили, как следует. Попа вызвали, гроб я хороший дал. Поминки даже организовал. Даже службу заказал – отпоют шляхтича, помолятся за упокой. Ты не волнуйся, отработают на все деньги, я договорился. Будет ему на том свете хорошо и покойно. Примет его пан Бог, как родного примет!

– Чего ты хочешь?

Управляющий вздрогнул, растерялся, но тут же делано вздохнул, опустил плечи:

– Поиздержался я, понимаешь? Оставишь мне коня хозяйского, чтоб убытки покрыть? Ты не думай, я с животиной всегда добрый, не обижу. Или пищаль оставь – хорошее оружие в хозяйстве пригодится. А тебе одному всё одно много будет. Ну, согласный?

– Забирай. Моего коня и мою пищаль.

Управляющий скривился, но хлопнул всё же по плечу, разразился длинной благодарностью. Я скинул его руку и пошёл к деревенским, которые уже выставили столы посреди улицы и поминали моего господина.

У колодца, на самом видном месте, торчала голова цмока. Вокруг уже роились мухи.

Деревенские предлагали мне остаться. Обещали невесту сыскать, всем миром, толокой, хату поставить. Но остаться – означало платить за землю, воду, сенокосы и даже за право придти в церковь. И платить всё тому же болтливому солтысу.