Андрей Белянин - Летучий корабль

– Соль…

– Что «соль»?

– Я те говорю, солью корабль летучий загрузить надобно. Соль – вещь древняя, чародейная, все, что ни есть в земле, на соли держится. Без соли и щи не щи, соль звери лижут, солью Господь кровь человеческую напитал… От того сила в ней великая! Кощей соли чистой, ровно солнца ясного, боится. Жжет она его аж до костей. На соляной склад идти надо, там ее немолотой полно. Набрать кусков поболее да и вдарить дружно – сядет кораблик! И Кощей в нем смирным будет, как овечка стыдливая…

– Несколько притянуто за уши, на мой взгляд, но… что мы теряем? Давайте попробуем соль.

– И стрельцам еремеевским накажи, тем, что в подмоге стоять будут, – пущай пищали свои тоже солью зарядят…

– Ага, и целят ниже поясницы!

– Да прекратишь ли ты язвить, участковый?! – деланно возмутилась Баба Яга, а потом расхохоталась вместе со мной. Страшно не было ни капельки! После столкновения с гражданином Бессмертным у ворот нашего отделения меня уже мало что могло напугать…

Вскоре заявился сияющий царь, опасность предстоящего задержания радовала его возможностью совершить святую месть во имя усопшей рабы Божьей Ксении. Несмотря на христианское воспитание, наш государь ни в какой мере не сдерживал себя заповедью «Не убий!», искренне считая, что к царям на небесах счет особый и его проступки будут разбираться по иной, специальной шкале. Самое поразительное для меня заключалось в том, что все (даже церковники!) эту трактовку Святого Писания воспринимали безоговорочно. Нет, таким уж закоренелым сатрапом вроде Ивана Грозного наш Горох не был, но публичные казни в его правление были, чего греха таить, на большую площадь перед царским теремом временами выкатывали дубовую плаху, ставили помост и… Зачем я вообще все это говорю? Если честно, то судьба преступницы Олёны не выходила у меня из головы. Ее вина казалась очевидной, и даже самый мягкосердечный прокурор не нашел бы основания для послабления приговора. На счету этой девушки четыре трупа! Трое отравлены цианидом, одна заколота кинжалом. Побои, полученные мной и моими сотрудниками, тут уже не котируются. На «вышку» потянула бы и одна кража сверхсекретных чертежей, а смерть подружки царя… Горох собственноручно задушит меня, если я только заикнусь о «пожизненном заключении». И ведь самое смешное, что я практически готов это сделать…

Еремеев ждал меня на Колокольной площади, скучающий Митька топтался рядом. В храме он был, все, что мог, выяснил, кому-то, естественно, поугрожал тюремным заключением, но важную информацию выбил – отец Кондрат возвращается. По идее, вообще мог прибыть сегодняшним утром, но, видимо, что-то задержало в дороге. Жаль, его помощь могла бы оказаться неоценимой… В прошлом деле с Черной Мессой этот отважный поп, собрав целый хор местных батюшек, умолил святого Иоанна Воина вступиться за Лукошкино, и тот поразил своим копьем самого Вельзевула. Сейчас небольшое, компактное чудо тоже было бы очень кстати…

– Пора, сыскной воевода.

– Пора, Фома… – Я взглянул на наручные часы. – Давай уточним детали. Где Баба Яга?

– На соляном складе, по ее приказу три подводы солью битой доверху грузят. Будет здесь в аккурат к нашему выходу. Просила напомнить про подружку твою… Дескать, девка неглупая, так что долгих разговоров с ней не веди – раскусит враз!

– За это можете быть спокойны. Где у нас царь?

– Да вон на той крыше сидит, видишь – из-за печной трубы нога в сафьяновом сапоге выглядывает? Он себе самую длинную веревку взял, хочет первым на летучий корабль крюк забросить. Охотнички его, из ловчего отряда, по двое разместились, в шести местах прячутся.

– Правильно, при одновременной атаке мы его возьмем. Главное, чтобы канаты удержали корабль на то время, пока его будут закидывать кусками соли. А где твои?

– Десяток вон в том переулочке, с ведрами наперевес ждет. Еще дюжина с пищалями заряженными на соседней улице скрывается.

– Заряжали солью?

– Только солью, крупной, дробленою. Не сомневайся, участковый, старались, как могли…

– Из лавки точно никто не выходил?

– Ни души.

– Тогда… с Богом! – Я решительно шагнул к воротам, но Еремеев удержал меня за рукав:

– Погодь, Никита Иванович, спросить хочу… Девица твоя, Олёна, значит… Точно ли к этому делу причастная? С ней-то как быть?

– Как со всеми… – твердо решил я. – Желательно взять живой, но, как ты понимаешь, ей терять нечего, и ножом она пользоваться умеет.

Фома кивнул, он редко задает много вопросов. По установленному сигналу все наши собрались, приготовившись к активным действиям.

А ничего не подозревающий народ сновал по улицам, толпился на площади. Бегали коробейники, торгуя вразнос всякой мелочевкой, степенно прохаживались торговцы сдобой, обвешанные целыми гирляндами бубликов, кренделей и баранок. Носились неугомонные мальчишки, грудастая цыганка что-то втолковывала молодице с ребенком на руках. Жизнь шла своим чередом. Если бы хоть на секунду можно было предположить, что какая-то мелочь сорвется, продуманный план рухнет и ополоумевший Кощей, размахивая мечом, вырвется за ворота… От таких мыслей становилось холодно спине, и я ускорил шаг. Долго стучать в ставни на этот раз не пришлось, приветливый голос Олёны ответил мне почти сразу:

– Никита Иванович? Бегу, бегу, уже открываю.

– Здравия желаю. Простите, что вновь вынуждены побеспокоить, но необходимо подписать кое-какие бумаги. Это относительно несчастного случая с Настасьей…

Калитка у ворот скрипуче отворилась, пропуская нас внутрь. На первый взгляд никаких изменений во дворе кожевенной лавки не было, разве что куча опилок стала вроде бы вдвое больше. Плохо, десяти ведер с водой может не хватить, а устраивать серьезный пожар никак не входило в наши намерения.

– Олёна, вы не против, если я пройду в горницу? Все-таки возиться с бумагами удобнее на столе, чем на колене.

– А… я… это… – запнулась она, и мне пришлось, приобняв ее за плечи, почти силой развернуть к дому. – Сотник Еремеев, ждите меня во дворе! Мы с Олёнушкой долго не задержимся.

Фома незаметно подмигнул, принимая нарочито равнодушный вид. Мы шагнули на крыльцо и вошли в зажиточный просторный дом. Кожевенная торговля наверняка давала возможность хозяину жить в сытости и достатке. Мебель была добротной, сундуки большими, печь в изразцах, а посуда на столе расписная. Вот только бардак повсюду такой, словно уборку здесь делали в позапрошлом году. Прежде чем опуститься на лавку, мне пришлось шугануть с нее наглых раскормленных тараканов.

– Я же… предупредить хотела, у нас тут…

– Что вы, не стоит! Извиняться должен я, обычно мы предупреждаем граждан о визите участкового заблаговременно или вызываем к нам в отделение. Да вы присядьте, Олёна…

– Я постою. Что ж за дело у вас ко мне, Никита Иванович? – Девушка прижимала спиной дверь, и в черных, бархатных глазах уже не было теплоты. Видимо, Яга права, артист из меня никудышный…

– Олёна, я хочу услышать правду.

– Какую правду? Про… Настьку мельникову?

– И про нее тоже, – решился я, отступать было некуда, она знала, зачем я пришел. Но, боже мой, как же мне хотелось, чтобы все это оказалось неправдой… – Следствие располагает неопровержимыми уликами вашего участия в целом ряде преступлений, совершенных на территории города Лукошкино.

– Продолжайте, продолжайте, мне интересно…

– Мы знаем, что вы украли царские чертежи с планами строительства летучего корабля. Знаем, кто заказал это преступление, и знаем, как были ликвидированы все свидетели, видевшие вас в лицо. По счастливому стечению обстоятельств уцелел только дьяк Филимон Груздев. Убрать его вовремя вы не успели и были вынуждены инсценировать нам «драку» с разбойницей Настасьей. На деле она просто открыла вам калитку на условный стук и пыталась помочь скрыться. За это вы хладнокровно закололи ее и вместе упали в чан для замачивания кож. Предыдущие смерти проводились с применением цианистого калия. Скажите, вам что, так нравится убивать?

– Убивать – сладко… – тихо ответила Олёна, и от этого ласкового голоса меня невольно бросило в дрожь. – Настырный ты человек, сыскной воевода, коли след берешь – так не теряешь. Сам таким уродился или служба заставила?

– Давайте отложим вопросы, не имеющие отношения к делу, – вежливо попросил я. – Вам придется пройти со мной в отделение, вот ордер на обыск и арест. В доме останется Еремеев, а поисками вашего нанимателя мы займемся завтра.

– Ох ты, страсти какие… И не стыдно будет вам, здоровым мужикам, девицу беззащитную через весь город волочь?

– Собирайтесь.

Я сознательно не назвал имени Кощея Бессмертного, соврав, что «искать его будем завтра»… Мне было нужно тихо, без криков и истерик, убраться со двора. Надеюсь, Фома нашел возможное убежище Кощея, потому что после нашего появления на улице во двор бросятся бабы и стрельцы с ведрами в обеих руках. Эх, не помню, кто из великих полководцев жаловался на мелкие, несущественные детали, легко ломающие самые продуманные планы всех великих сражений… Это очень утешает, когда у тебя самого все вокруг идет наперекосяк. Ну, во-первых, ожидающий во дворе Еремеев явно ничего не нашел. Выражение лица растерянно-виноватое, лежбище Кощея не обнаружено, и на операцию с фальсифицированным пожаром можно времени не тратить.