Нил Гейман - Лучшее юмористическое фэнтези. Антология

— Клянись! — прошептал в кладовой дворецкий Тумбс. — Клянись мне, Этель, — прошептал он храброй девушке, которая пыталась изобразить из себя горничную, — ты и словом никогда не обмолвишься о том, что я тебе расскажу, ни одному существу на свете!

Мелькали заглядывавшие в окна лица, появлялись написанные кровью слова. Где-то в глубинах подземелья одинокий упырь грыз что-то, некогда вполне живое. Рогатая молния вдруг проткнула непроглядную тьму. По земле ходили безликие. Короче, с миром все было в полнейшем порядке.

Богарт стоит перед барной стойкой, Хепберн разливает напитки. Кэри Грант сидит поблизости в кресле.[6]

— Ты должна выбрать, — говорит Грант, взгляд его жёсток.

— Я не могу! Не сейчас! — отвечает Хепберн, в отчаянии качая головой.

Богарт подносит стакан к губам и залпом выпивает виски. По его виду понятно, что он уже давно примирился с этим фактом. Он отдергивает рукав, будто бы посмотреть на часы, но взгляд его не отрывается от лица Хепберн. Темные большие глаза Хепберн полны слез.

— Черт. Пора, — шепчет он. — Я должен успеть на самолет.

Он направляется к выходу. Хепберн кричит ему вслед:

— Нет! Подожди! Мы должны…

Богарт останавливается перед вешалкой для шляп возле двери.

— Черт побери, не могу найти свою шляпу. Мы видим, что она висит там, рядом с ним.

— Мы пришлем ее по почте, — говорит Грант. Он смотрит в пол. Ему неловко.

— Не уходи вот так! Я… я могу объяснить! — говорит Хепберн.

— Не стоит. Зачем что-то объяснять человеку, который уже не здесь. — Он смотрит вдаль и говорит это задумчиво. — Думаю, человек, который живет в одиночестве, не является по-настоящему частью мира.

Богарт осторожно закрывает за собой дверь. Оставляет шляпу, которую подарила ему Хепберн в их лучшие времена, когда они отдыхали на Майорке. Звучит музыка.

Узнаёте, что это? Это сцена из «Голубой магнолии».[7] Когда-то давным-давно этот фильм считался классикой. Я имею в виду, настоящей классикой, одной из десятка картин, величайших на все времена, а не тем раздутым рекламой хитом сегодняшнего дня, который оставляет ощущение, что последние два часа ты провел в ванне, наполненной электрическим желе, глядя на стробоскопический источник света в эхо-камере.[8]

Да, это классика, с большой буквы «К».

Сейчас его таким уже не назовешь. Сейчас это упавший в цене образчик необременительного, кричаще безвкусного зрелища, задуманного с той единственной целью, что объединяет любые современные 3D фильмы, — развлекать.

И чья в том вина?

Я пишу это, чтобы признаться. Я должен поднять руку и покаяться. Я уничтожил «Голубую магнолию». Это моя вина.

Хепберн смеется, вручая Богарту шляпу.

— Думай обо мне, когда будешь носить ее, — говорит она.

Богарт надевает шляпу слегка набок. Впервые его лицо озаряет улыбка, и Хепберн в восторге обвивает его шею руками. Смеясь, они гуляют по раскаленным пыльным улочкам Майорки.

Сюзи, торговый представитель, была одета в дерзкий, красного цвета, кожаный костюм, который поскрипывал, когда поезд качало в туннеле из стороны в сторону. Вместе со мной она внимательно смотрела «Голубую магнолию», улыбаясь, когда герои разыгрывали перед нами свои роли на мягких спинках сидений, куда были вмонтированы мониторы. Позже я позвонил в магазин из конторы, и они устроили так, что она еще утром того же дня подсела в мой поезд, когда я направлялся из дома на работу. Сейчас она обернулась ко мне и убрала с лица прядь белокурых волос.

— Никогда не видела его раньше. Хороший фильм. Ее кожаный костюм поскрипывал, когда она говорила.

— Классика, — сказал я. — Ну так как, поможешь мне?

— Конечно. И тебе не нужны для этого дорогие модели. Даже упрощенная машина сможет удовлетворить все твои пожелания. У меня есть такая при себе.

Сюзи вытащила из кармана своего красного кожаного костюма синюю потрескивающую коробочку. Я с удивлением посмотрел на нее.

— Это «машина времени»? — спросил я шепотом.

— В некотором роде, — ответила она. — Нажимай на кнопку и думай, кем хочешь быть, пока не загорится свет.

Поезд дернулся, и она качнулась в мою сторону. От нее пахло духами и кожей.

Я протянул руку и осторожно взял аппарат. Его прикосновение к моей ладони было подобно ощущению, когда газированный напиток обжигает рот. Я хотел было нажать на кнопку, но Сюзи схватила мою руку.

— Оплата вперед, — сказала она. — Можно снять деньги с твоего счета?

— Да, — ответил я, затем нажал на кнопку и подумал, кем я хочу быть.

Загорелся красный свет.

— Ничего не произошло! — воскликнул я.

Все вокруг оставалось прежним: тот же покачивающийся в туннеле вагон, обитый мягкой кожей кремового цвета, те же ранние пассажиры, то же мелькающее движение за окнами.

Сюзи очаровательно улыбнулась.

— Не беспокойся об этом, — сказала она. — Никто никогда не помнит путешествия.

Это сработало: вечером я увидел подтверждение тому на канале 36Б. Я как раз собирался выпить за свой успех, когда зазвонил телефон. Внутри у меня все упало, едва я услышал голос на другом конце трубки.

— О Андерсон, это ты, — сказал я. Голос Андерсона был полон энтузиазма.

— Эй, Калверли, я видел тебя! Замечательная идея!

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — соврал я.

— О, ну не скромничай! Канал 36Б. «Голубая магнолия». В дальнем углу бара в классической сцене со шляпой. Ты просто сидел там и пил. Это было превосходно! Разве я не говорил, что это было превосходно, дорогая?

— Говорил, дорогой, — послышался голос на заднем плане.

Меня передернуло, когда я узнал интонации Эмеральд Рейнбоу, жены Андерсона. Я ответил осторожно:

— Рад, что тебе понравилось, Андерсон.

— Как тебе только в голову такое пришло? — спросил он как-то очень быстро.

— Ну… — начал было я, но он меня перебил. Андерсон никогда не давал тебе время ответить на вопрос.

— Ладно, не важно. Такая замечательная идея, мы думаем присоединиться! Я и Эмеральд Рейнбоу.

— Нет! Андерсон, это тихий бар! Смысл этой сцены в том, что все мы, люди, — одиноки. Ты подсядешь за мой столик, и мы будем вместе, — это разрушит весь эффект.

Наступила пауза. Я слышал, как Андерсон и Эмеральд Рейнбоу перешептываются. Похоже, они договорились. Андерсон вернулся к разговору:

— Знаешь, Калверли, Эмеральд считает, ты говоришь дело. Надо подумать об этом, но быстро. Мы уже заказали «машину времени» на утро. «Голубую магнолию» будут показывать завтра в тридцать пять часов. Не пропусти. Мы будем там.

— Андерсон! Нет, подожди!

В моем голосе звучала паника, но было поздно. Андерсон уже повесил трубку. Сидя на стуле, я наклонился вперед и упал головой на руки, осознав всю чудовищность того, что я сотворил. Никто так не уверен в таланте Андерсона, как он сам. Он считает, что у него отличное чутье на фильмы. Странно, что оно никак себя не проявляет до тех пор, пока он не прочтет рецензии.

На следующий вечер я сидел в камере развлечений за полчаса до начала фильма. Только я, бутыль ирландского виски, упаковка «феты», оливки и дурное предчувствие. Я ел сыр и выплевывал оливковые косточки в маленькое стеклянное блюдце, которое словно подрагивало в мерцающем свете проектора. Фильм начался в тридцать пять. Я был напряжен, потягивал виски, то и дело подливал себе. Потягивал и подливал. Пока все шло нормально, и я расслабился. Может, Андерсон передумал. Обычно его запала ненадолго хватает. Может, все еще обойдется.

Но я ошибался.

Действие дошло до сцены со шляпой. Богарт и Хепберн стоят у стойки, глядя друг на друга. Кэри Грант спокойно говорит со своего кресла:

— Ты должна выбрать.

Камера делает панорамный кадр комнаты, захватывая Гранта, Хепберн и Богарта. Если вы внимательно смотрите, то заметите меня, одиноко сидящего за столиком на заднем плане, потягивающего виски с выражением мировой скорби на лице. Камера отъезжает к Гранту и затем поворачивается в сторону Андерсона и его жены. Андерсон пьет коктейль, украшенный зонтиками. Оба они ухмыляются прямо в камеру.

Начинает звонить телефон. Все еще пялясь в экран, я со злостью хватаю трубку. Не может быть никаких сомнений, кто это.

— Андерсон! — кричу я.

— Ты нас видишь? Вон там, за столиком в центре. Ты нас видишь? Здорово, правда?

— Здорово! Андерсон, ты… идиот!

Вспоминая это сейчас, думаю, что тогда я был к нему несправедлив. На самом деле для Андерсона это было здорово.

Потом повисла пауза. Когда он вновь заговорил, в голосе его слышались обида и возмущение:

— Ты просто ревнуешь. Эмеральд Рейнбоу считает, что с коктейлем мы великолепно придумали.