Андрей Белянин - Опергруппа в деревне

– Неужто стрелять будешь?

Я кивнул.

– Глупышка… – Она скакнула поближе, едва не обжигая меня смрадным дыханием. – Наигралась я, навеселилась, пора ноженьки поразмять, Русь посмотреть… Не возражаешь?

– Возражаю, – хрипло выдавил я. – Вернитесь в гроб.

– А не то? – игриво продолжила она, клацнув зубами едва ли не перед самым моим носом.

– Стрелять буду, – предупредил я, срывая с плеча тлеющий погон.

Как она расхохоталась… Я никогда – ни раньше, ни потом – не слышал более самодовольного и противного смеха! Мне было нечего терять, тяжёлая пищаль качалась в руках из стороны в сторону…

– За Ягу, за Митю, за… – С третьей попытки порох вспыхнул, и отдачей от выстрела меня едва не свалило с ног.

Карга расхохоталась ещё громче, но… что-то вспыхнуло двойною искоркой у неё в брюхе. Смех оборвался… Искорки разгорелись в две нестерпимо яркие вспышки света, и грохот второго взрыва отшвырнул меня в необъятные дали…

Утро. Солнышко щекочет нос. Петушиный крик, как же я рад его слышать! Получается, что есть жизнь после смерти! Медленно раскрыв глаза, я с удивлением обнаружил себя в нашем временном доме, на знакомой лавке, и тихий Назим, напевая что-то азербайджанское, пришивал к моему выцветшему кителю новый погон.

– Никитушка, – раздался скрипучий голос Яги. – Встал, что ли, сокол наш ясный? А мы уж не будили, дай, думали, хоть выспится сыскной воевода…

Я едва не заревел от умиления. Бабка, чуть поцарапанная, с перевязанной ногой, на костыле, но ЖИВАЯ, осторожненько присела рядом.

– Ты уж не серчай на меня, дуру пенсионную. Ить как я не догадалася, что Кощей об обычной жемчужине речь вёл. Жемчуг-то речной, он и песчинка, и перламутр, стало быть, и солнце, и луна, и земля в нём есть, и в воде растёт… А ты хитёр, прознал, да со мною не поделился? Ну да ништо, вам, молодым, слава нужнее.

– Как Митька? Как остальные? Как… – порываясь встать, забормотал я.

– Да живы все, – спокойно кивнула наша эксперт-криминалистка. – Кого помяло, кому почки отбило, руку-ногу повывихнуло, но покойников-то и нет! Разве жену Кощееву уж не в один гроб не сложишь – разнесло по ветру пылью мокрою… Так ить её, злыдню, и не жалко!

Через пару часов наша горница ломилась от гостей. Пришло едва ли не всё село плюс: дьяк со Шмулинсоном, кузнец с дочкой, Митя с мамой, Еремеев со стрельцами – все сидели у нас, празднуя победу, и ещё пару соседских столов пришлось вынести во двор. Кстати, таинственным частушечником оказался… сам староста! Ни за что бы не подумал, солидный мужик, должность, семья, дети, а нате вам – поэт!

В общем, мы гудели до вечера, несмотря на то что без бинтов ходил один я. Повезло. Бывает же такое, два взрыва, царапины, ожоги, но ничего серьёзного. А вот все прочие, поголовно, хвастались боевыми ранами, белыми перевязками, двойными костылями, перемотанными головами и ногами в свеженаложенных шинах. Эдакая лихая русская пьянка в прифронтовом госпитале. Вот бы Олёна увидела меня в таком «загипсованном» обществе… Типа отдых в тихой деревне, ага!

Уже поздно вечером, когда все разошлись по домам, наша бессменная троица села подвести итоги этого путаного дела.

– Ну что я скажу, сослуживцы… Кощею мы вдругорядь нос утёрли – и сами живы, и от супруги евонной мир избавили. Не вернуться ему к нам царём-освободителем, сами распрекрасно управилися…

– Что с близнецами? – спросил я.

– Жить будут, – поморщилась Яга, поглаживая забинтованную ногу. – Заклятие спало с них, да ума не прибавило. Чую, в недолгом времени они опять народ удивят. Шалопаи и есть…

– А пауки?

– И впредь будут энту избу на отшибе сторожить, как со времён давних привыкли. Не след людям случайным могилу Карги-Гордыни видеть, мало ли какое-сякое колдовство там у гроба осталося…

– Алекс Борр на месте?

– А то, – подал голос Митяй, баюкая перемотанную руку. – За ним стрельцы бдят, завтра же в царёву канцелярию под арест отправят. Ужо получит своё, преступный элемент… Каторга по нему аж изрыдалась вся!

– Я тоже намерен вернуться в Лукошкино, может, завтра и махнём с еремеевцами? – прямо предложил я.

– Отчего ж нет, – охотно согласилась Яга. – В родной терем пора, на своей печи кости греть поприятнее будет.

– А это… нельзя нам так сразу-то… – неожиданно засуетился наш младший сотрудник. – Ить мы же не всё доделали, вона дьяк жаловался, будто бы в доме мышкинском нечистая сила завелась. И день и ночь по комнатам запертым стучит да стонет…

– Да тьфу на тебя, любопытного, – жутко смутилась бабка. – Не сила энто нечистая, а сам боярин. Лекарствие я ему дала обещанное, вот и… стук да стоны! А двери, ясное дело, от таких, как дьяк, запирать надо.

– Ну, тогда домой?

– Не могу я, Никита Иванович… я жениться обещал. Остаюся я.

Яга молча встала и начала убирать посуду. По справедливости, и вправду рассуждать больше было не о чем. Они оба молодые, деревенские, внешне составят достойную пару, а работа в селе всегда найдётся. Я-то ведь сам тоже скоро женюсь, чем он хуже… Да и Маняша хорошая девушка. Наша, милицейская.

– Никита Иваныч! Бабуля! – Митька широко улыбнулся. – Да будет вам, шуток, что ль, не понимаете… Повременить мы договорилися, чувства проверить, гороскоп брачный составить!

– Я те щас пошучу, – раздельно процедила бабка, берясь за помело.

Глядя на их радостную беготню по всей горнице, я привалился спиной к тёплой печке и благодушно пожелал сам себе «спокойной ночи»…

P.S. Сюрпризы нас ждали в родном отделении. Вот хоть не уезжай, ей-богу. И, главное, от кого! От надёжи-государя, царя-батюшки, чтоб его, всеми любимого…

Одной из характерных черт творчества Андрея Белянина является интертекстуальность, что, впрочем, симптоматично для времен постмодернизма. Обращаясь к чужому тексту, писатель расширяет границы своего собственного, расставляет для читателя определенные маяки-ориентиры, подсказывая ему, как именно следует понимать произведение. Для астраханского фантаста неизменным кладезем реминисценций является фольклорно-сказочная стихия. Оно и неудивительно, потому как большая часть созданного писателем относится к сказочному жанру. Взять хотя бы его знаменитую трилогию «Меч Без Имени», а также «Джека Сумасшедшего короля», обыгрывающих сюжеты западноевропейских сказок. Или «Багдадского вора» с «Посрамителем шайтана», опирающихся на мир «Тысячи и одной ночи». Ну и конечно же самый популярный среди читательской аудитории цикл «Тайный сыск царя Гороха», уходящий корнями в национальный русский фольклор.

Очередное произведение из серии книг о приключениях молодого москвича Никиты Ивашова, нежданно-негаданно оказавшегося во главе всей милиции царства славного Гороха, обыгрывает известный сказочный сюжет о спящей красавице. Можно сделать ехидное замечание, что мотивчик-де не совсем русский, что тут «немецким духом пахнет». Но отчего же сразу поминать о Белоснежке и семи гномах, вдохновивших гений Пушкина на создание «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях»? А как же «Спящая красавица» француза Перро? Или англосаксонские предания о спящем в полом холме воинстве короля Артура. А наша родная былина о Святогоре-богатыре? Нет, тут мы имеем дело с общим для сказок многих народов мира сюжетом. Но для романа Белянина отправной точкой послужил, несомненно, знакомый всем нам с детства пушкинский текст.

Пусть Пушкин – это наше все, однако ж литературных комплиментов из него в книгах астраханского фантаста не так много. Видимо, оттого, что в наследии «солнца русской поэзии» встречается не так много юмора. Тонкая ирония, едкий сарказм – да, а вот безудержного веселья, чтоб челюсти ломило от смеха, – тут увольте. Не случайно Белянин везде и всюду подчеркивает, что его учителями в литературе были и есть Гоголь с Булгаковым (хотя и у них, если по гамбургскому счету, скорее смех сквозь слезы, чем пустое зубоскальство). И все же Пушкин в русской культуре и макрокосме каждого из нас занимает особое место. Обычно знакомство с изящной литературой для нас начинается именно с него. «Что за прелесть эти сказки, и каждая из них поэма». И рано или поздно пушкинское начало пробивается, прорастает в творчестве того или иного русского писателя. Как видно, «созрел» и Андрей Белянин.

Если внимательно присмотреться к его повести-сказке, то обнаружишь, что перед тобой не что иное, как вариации на тему хрестоматийного зачина к «Руслану и Людмиле». В книге оживают практически все персонажи, упомянутые великим поэтом. Тут тебе и «ступа с Бабою Ягой», и кот ученый, и русалки, и Кощей Бессмертный, и доблестный витязь, и томящаяся в заточении царевна, и «тридцать витязей прекрасных» (ну, пусть их в сотне Еремеева и побольше будет). В общем, «там лес и дол видений полны». И как всегда в книгах о тайном сыске царя Гороха, «там русский дух, там Русью пахнет». Но как раз не былинно-сказочной, а более осязаемой, конкретной. То ли пушкинского периода, то ли нашего собственного, «постперестроечного-раннекапиталистического».