Дмитрий Емец - Таня Гроттер и молот Перуна

– ГООО-О-ОЛ! Леопольд Гроттер позволяет Тане забросить пламягасительный мяч! Тринадцать – три! Сборная Тибидохса забросила мяч на предпоследней, пятьдесят восьмой минуте игры! Теперь матч невидимки – Тибидохс уж точно состоится, клянусь своим пылесосом и вашим чувством юмора! – завопил Баб-Ягун.

Стадион взревел. Болельщики Тибидохса срывались со своих мест, кричали и обнимались. Циклопы и тридцать три богатыря спешно смыкали ряды. Они уже знали, что сейчас восхищенные зрители будут ломиться на поле, чтобы разорвать все живое на автографы.

Персидский маг Тиштря пожелтел, как лимон. Графин Калиостров посинел, как слива. Бессмертник Кощеев открыл было рот, чтобы отменить мяч, но посмотрел на Тарараха и благоразумно промолчал, дорожа ювелирными зубами и посеребренной черепушкой.

Но Таня ничего этого не замечала – она смотрела на отца.

А тот, с высоко поднятой непокорной головой, вдохновенно вскинув руку со смычком, делал последний, прощальный круг вдоль защитного купола. Илья Муромец, Аргус, Геракл, Кентавропег и другие «вечные» с молчаливым укором смотрели на Леопольда Гроттера, проносившегося мимо них на своем контрабасе. Однако Ле-Гро не замечал их. Сборной вечности, казалось, уже не существовало для него. У Леопольда оставалась всего одна минута в этом мире, последняя, но это была его минута, и он пил ее до дна, как чашу, использовал ее, чтобы навек проститься с Тибидохсом, с горами, с Буяном, с Заповедной Рощей…

Потом, когда время почти истекло, он подлетел к дочери и коснулся сухой ладонью ее щеки. Отец что-то негромко сказал ей, но Таня не слышала его слов, да и не могла их слышать, а видела лишь, как шевелятся его губы. Таня поняла, что он прощается, прощается навсегда, и напоследок говорит ей что-то утешительное и даже веселое. Их контрабасы летели рядом, и это длилось бесконечно долгий, бесконечно запоминающийся миг, а потом контрабас Леопольда стал вдруг останавливаться и отставать…

Таня поняла, что это означает, и закричала. Но это ничего не изменило и ничему не могло помочь. Вначале прозрачным стало тело Леопольда, затем контрабас, и, наконец, последним пропал смычок…

– ПАПА! – крикнула Таня, но Леопольд Гроттер не слышал ее.

В тот же миг в разных концах поля исчезли Фрол Слепой, барон, Гермес, Кентавропег и Дионис, он же Вакх, с высоко поднятой заздравной чашей, из которой лилось красное как кровь вино…

Последним растаял погасший Змиулан. Огненный дракон превратился в белое облако. Там же, где он только что был, в воздухе бестолково повисли проглоченные игроки, живые, хотя и порядком потрепанные. Они еще не упали, а к ним уже с ухарскими криками бежали пьяненькие санитары, робко, но безнадежно пытаясь поймать их на носилки.

Что было дальше – Таня не помнила. Она даже не знала, как ей удалось снизиться и сесть. Несколько минут просто выпали у нее из памяти. Очнувшись, она обнаружила, что стоит на поле, уже без контрабаса, среди бушующей толпы прорвавшихся зрителей.

Она что-то кричала, рвалась куда-то как безумная, рядом же стоял академик и, положив руку ей на плечо, мягко и убеждающе говорил:

– Прошу тебя, успокойся, девочка моя. Твой отец никогда больше не появится в сборной вечности. Он дал забить мяч – и это был его сознательный выбор. Он спас тебя и ушел… Ушел в бессмертие.

Таня вскинула лицо, мокрое от слез, и с надеждой взглянула на академика. Она не задавала никакого вопроса, но он прочитал ее мысли.

– Нет! Не буду обманывать. Больше вы с ним никогда не увидитесь. Во всяком случае, в этом мире, – сказал Сарданапал.

Уже в третий раз Таня пыталась сосредоточиться на сербских сказках, которые взяла у Ваньки, чтобы хоть как-то отвлечься. И в третий раз у нее ничего не получалось. Она могла думать только об отце. Раз за разом она проигрывала в памяти каждый момент матча, каждый бросок Леопольда Гроттера, каждую его улыбку.

Она никогда не забила бы гол, если бы не отец. Он дважды спас ее – от защитников и от драконьего пламени. Он вывел ее на дистанцию для броска. Он пожертвовал ради нее своим местом в сборной вечности. И все это отец сделал по одной лишь догадке, даже не зная наверняка, что перед ним его дочь.

«Он спас тебя и ушел… Ушел в бессмертие», – сказал Сарданапал. Вот только что он имел в виду под бессмертием? Людскую ли память или Потусторонний Мир, откуда он уже не сможет вырваться?

«Если Потусторонний Мир – клянусь, я пойду туда за тобой и вытащу тебя. Рано или поздно, но я это сделаю. Не знаю как, не знаю когда, но клянусь, что так и будет», – решила Таня.

Перо Феникса, которое она держала в руке, едва ли помня об этом, само собой заскользило по бумаге, изредка ныряя в чернильницу. Внезапно Таня увидела на листе профиль отца, похожий даже более, чем можно было ожидать просто от наброска. Да, это был рисунок, но в то же время нечто гораздо большее. Таня Гроттер ощутила, как перстень Феофила Гроттера слегка разогрелся, и, поняв, кого надо благодарить, ощутила к старому ворчуну симпатию.

Теперь у нее был портрет. Глядя на него, она могла представлять отца – и это было уже немало. Несколько минут Таня, не отрываясь, жадно смотрела на него, изучая каждую его черточку. Пипа, бросавшая на нее полные любопытства взгляды, благоразумно воздерживалась от замечаний. Она с детства неплохо изучила Таню и отлично знала, что существуют моменты, когда лучше промолчать.

Наконец Таня тряхнула головой, отгоняя наваждение, и вновь уставилась в книгу. Несмотря на то что Ваньке было, как и ей, четырнадцать, он, кроме учебников и справочников по ветеринарной магии, читал почему-то только сказки и мифы, к другим же книгам проявлял абсолютное равнодушие. «Сказки и мифы не ложь. В них есть смысл. В беллетристике же смысла нет. Раз так – зачем терять время?» – говорил он.

– Читать или не читать? Что же со мной, наконец, такое? – строго спросила у себя Таня.

«Одна голова пожирает людей, другая – скот, третья – рыбу. Он любит ночь и боится солнечного света. Когда же гадают, будет ли война, жрецы проводят вороного коня трижды через девять копий», – зацепила она взглядом несколько строк на середине страницы.

Это ее захватило, и она читала всю ночь, почти до рассвета…

Доцент Медузия Горгонова задумчиво обвела взглядом парты. Она была настроена на сентиментальный лад. Вот он – четвертый, предпоследний, курс во всей красе. Еще год, и, сдав экзамены, они выпорхнут из Тибидохса навсегда. Часть, разумеется, останется в аспирантуре высшей магии и будет и дальше грызть древо познаний, а кем станут остальные, чем займутся и какую дорогу в жизни себе выберут? Будут ли они победителями или неудачниками или, возможно, просто сумеют найти свое место в жизни и станут выше удач или неудач.

Неожиданно доцент Горгонова помрачнела. Три стула, расположенные почти наискось, пустовали. Это были места Гробыни, Гуни Гломова и Кати Лотковой. Гробыня была у лопухоидов, Гломов в магпункте, где Ягге заново учила его ходить и справляться хотя бы с тяжестью ложки.

«А где Лоткова? – подумала Медузия. – Ну эта красавица скорее всего просто проспала… Ну ничего, устрою я ей, когда она придет! Посмотрим, как у нее с комплексным заклинанием против мавок и упырей. Если справится, подпущу еще кикиморок и леших».

Заметив, что ребята удивлены ее долгим молчанием, она щелкнула пальцами, возвращая на место журнал, приунывший от невозможности огреть по затылку своего постоянного друга Гломова. Теперь ничто уже не мешало Медузии начать лекцию:

– Главной отличительной чертой нежити является ее неспособность к организованной деятельности. Единственной в истории, кто сумел организовать нежить, разумеется, с помощью магии, была ЧДТ. Надеюсь, вы догадываетесь, что я имею в виду Ту-Кого-Нет-И-Надеюсь-Не-Будет. Однако после ее гибели нежить раз и навсегда утратила способность действовать сообща. Существует предсказание, довольно, впрочем, смутное и смахивающее на апокриф, что рано или поздно нежить вновь взбунтуется, выступит сообща и уничтожит Тибидохс. Остров Буян вздыбится над океаном узкой скалой, на том же месте, где сейчас Большая Башня откроется ход в Потусторонний Мир, где царствует Аид. И будет это огромная мраморная лестница, по которой понесет свои воды река Лета…

Медузия видела, что Шурасик наклонился было над тетрадью, быстро заполняя строчку за строчкой своим бисерным почерком, но вдруг поднял голову и изумленно уставился на дверь.

– В чем дело, Шурасик? – раздраженно обратилась к нему Медузия.

– Способна, – ошеломленно произнес Шурасик.

– К чему способна?

– К организованной деятельности, – машинально повторил Шурасик.

Медузия нахмурилась. Первый ботаник Тибидохса нередко доводил ее своим всезнайством.

– Да посмотрите же, посмотрите! Не спорьте с ним – просто посмотрите! – крикнула Лиза Зализина.