Дмитрий Емец - Таня Гроттер и молот Перуна

Ягун недоуменно оглядывался. Он был уверен, что застанет Катю здесь и что она в беде. Еще в классе он ощутил ее сильнейший призыв. Сейчас же оказалось, что он ошибался.

– Тут никого нет!.. Но где же она? Действительно, странно… – сказала доцент Горгонова.

Внезапно из шкафа донесся неясный звук. Медузия толкнула дверцу. На сброшенных с вешалок свитерах и юбках, закрыв лицо руками и раскачиваясь вперед-назад, сидела Катя Лоткова. Медузия о чем-то спросила ее. Лоткова не ответила и только стала раскачиваться быстрее.

Доцент Горгонова силой отняла ее руки от лица и невольно вскрикнула. Она была не готова к тому, что ей пришлось увидеть. И никто не был готов. Лицо Кати бороздили морщины. Зубы были желтыми и редкими, под глазами – мешки. Но страшнее всего было смотреть на волосы… Они были абсолютно седые и истончившиеся, как у очень старого человека. Даже Медузия, которой много чего довелось повидать на своем веку, едва удержалась от крика.

– Он… я проснулась, а он стоит у кровати с золотыми усами. Ухмыляется, а в руках молот, – невыразительным, каким-то обесцвеченным голосом сказала Лоткова.

Увидев Ягуна, она поспешно отвернулась и уткнулась лбом в стенку шкафа. Ее худенькая спина содрогались от слез.

– Мамочка моя бабуся! Да что же это! – растерянно сказал Ягун.

Катя продолжала плакать.

– Уйди. Они пусть останутся, а ты уйди! – крикнула она.

Ягуна захлестнула жалость.

– Неужели ты думаешь, что я тебя из-за красоты… Вот еще ерунда какая!.. Да ты и сейчас лучше всех. Пошли, бабуся что-нибудь придумает. И забудь – ерунда это все, – отрывисто сказал он.

– Нет, уйди, уйди… Я не хочу, чтобы ты видел!.. Все уйдите!.. Я не хочу, ничего не хочу!.. Все! – плакала Катя, пряча лицо.

– Народная мудрость – простая, как табуретка, гласит: когда хочешь, чтобы ушли все, проще уйти самой. Садись на пылесос – я все сделаю!

Ягун решительно отодвинул замешкавшегося Поклепа, распахнул раму, завел аккуратный лотковский пылесосик и через окно, чтобы не видели те, что остались в коридоре, повез Катю в магпункт. Это было еще одно нарушение школьных правил, но о нем никто уже не вспомнил. Даже у завуча хватило ума воздержаться от комментариев.

– Третья жертва! У Склеповой отняли магию, у Гломова – силу, у Лотковой – красоту… Если Сарданапал и теперь не произнесет заклинания, то я даже и не знаю, – пробурчал он.

Четвертый курс, столпившийся в коридоре у дверей комнаты Кати Лотковой, изнывал от любопытства. Увидеть, что происходит внутри, было невозможно – все закрывали рыхлые животы и круглые бороды циклопов. У каждого из них в глазах светилась такая самозабвенная глупость, что связываться с ними было просто опасно.

Уроки были сорваны. О занятиях никто больше и не вспоминал. Преподавателям было не до того. Один Безглазый Ужас готов был сейчас читать свою лекцию, но поскольку он вообще не различал живых и мертвых, то его любимой историей было следующее: он гулял как-то по полю брани, где лежало десять тысяч убитых солдат и около трех тысяч мертвых лошадей. «Я выл, я рыдал, я разбрасывал свои внутренности! Я был в ударе! Я рассказывал о Потусторонних Мирах – и вообразите: ни одного глупого замечания! Ни одной неуместной реплики с места! Не то что у нас в Тибидохсе!» – тронуто говорил Ужас.

Старшекурсники с любопытством косились на дверь. Уже довольно давно в комнату к Лотковой вошел Сарданапал, и теперь все гадали, что он там делает.

– Пожалуй, я слегка поколдую. Уж больно интересно, что у них там, – осторожно расталкивая однокурсников, сказал Шурасик.

– «Ушкус намакушкус!» наверняка заблокировано, – со знанием дела заявила Дуся Пупсикова.

– Да будет тебе известно, Пупсикова, ушкусом в наше время пользуются только конченые дебилы. Культурная магщественность и техническая магтеллигенция, впервые столь удачно представленные в моем лице, давно применяют «Спецслужбус прослушкус!» – важно сказал Шурасик и выпустил искру – очень осторожно, чтобы в комнате не увидели вспышки, и в тот же миг все услышали голоса.

– Ты проверил Грааль Гардарику? Появилось что-то свежее?

– Да, две новых, – отвечал Поклеп.

– Только две, ты в этом уверен?

– Клянусь волосом Древнира!

– Лучше поклянись черепом Чумы-дель-Торт… В любом случае, если их только две, последняя буква еще не закончена. Теперь мы хотя бы знаем, что…

Внезапно голос академика смазался, смолк, а в следующую секунду Шурасик схватился за уши, ставшие вдруг большими и плоскими, как у слоненка.

– О нет! Вот уж не думал, что Сарданапал знает блок от спецслужбуса! Кто бы мог предположить, что он следит за новейшими изобретениями, – простонал он.

Пока все сочувственно разглядывали уши Шурасика, на которые теперь можно было безопасно планировать, если, разбежавшись, прыгнуть со скалы, Таня взяла Ваньку за локоть и незаметно отвела его в сторону.

– Ты все понял? Понял, о чем хотел сказать Сарданапал? – спросила она.

– Ты о надписи?

– Вот именно! Думаю, академик сказал Поклепу что-то в этом роде: «Буква S, последняя буква в Perunus deus еще не закончена. Теперь мы знаем, в каком месте купола появится Перун в следующий раз. Там я и подстерегу его, чтобы произнести заклинание уничтожения».

Ванька быстро взглянул на Таню. Он слишком хорошо знал ее, чтобы заблуждаться, в каком направлении текут сейчас ее мысли.

– Только не улетай без меня! Не хватало еще, чтобы ты подкарауливала Перуна одна, а потом оказалось бы, что Сарданапал ничего такого и не говорил… – сказал он.

– Ладно, – кивнула Таня. – Но лететь надо вечером. Пробоины в куполе появляются всегда почему-то в сумерках. Видно, Перун решил изменить своему обыкновению «идти на вы» при солнечном свете.

Баб-Ягуна Таня и Ванька нашли в магпункте. Он сидел на краю кровати Кати Лотковой и держал ее за руку. Заметив вошедших, Катя быстро отвернулась к стене. Зато от Ягуна она уже не прятала лица. И это говорило о многом. За последний час Ягун отвоевал себе в ее сердце гораздо больше места, чем за весь предшествующий год, предпринимая пижонские атаки. Возможно, потому, что теперь он помогал, и помогал искренне, не думая о награде.

– Ягун, можно тебя на минутку? – окликнула его Таня. – Ты не дашь Ваньке свой пылесос?

Играющий комментатор пожал плечами.

– Берите. Заклинание, как войти в комнату, ты знаешь. Я вроде ничего не менял.

– Он заправлен? Все тормозные талисманы привязаны? – с подозрением спросил Ванька. Как не раз показывала практика, это было не пустое любопытство.

– Можешь не проверять. Удачи! – проговорил Ягун и вернулся к Катиной кровати.

Ванька проводил его удивленным взглядом.

– Невероятно, – сказал он Тане. – Ушам своим не верю! Ягун не читает нам лекций о бережном обращении с магической техникой! Он дал нам пылесос с первого раза, не скончавшись при этом от беспокойства. И даже не спросил, куда мы полетим.

– Ему сейчас не до того. Думаю, он отдал бы сто пылесосов, только чтобы Катька стала прежней, – кивнула Таня.

Выходя из магпункта, они задержались у ширмы, за которой лежал Гуня Гломов.

– Привет! Как ты? – спросил у него Ванька.

Гуня попытался помахать ему рукой, но смог лишь немного оторвать руку от покрывала.

– Нормально! – сказал Гломов, слабо улыбаясь.

– Тебе не кажется, что он какой-то другой, просветленный, что ли… Раньше Гломов никогда так не улыбался. У него улыбка даже и на улыбку не была похожа, – задумчиво сказал Ванька минутой позже.

Они направлялись к комнате Ягуна. Народ на изгибе коридора, который вел к комнате Лотковой, уже рассасывался, хотя циклопы еще стояли.

– И Гробыня изменилась. Она тоже теперь другая, это по письмам видно, – кивнула Таня.

Она зашла за контрабасом. Пипа, недавно вымывшая голову, но все еще слегка пахнущая «хмырятиной», лежала на матрасике возле кровати Склеповой. На самой кровати она лежать по-прежнему не решалась. В руках у нее был календарик с Пуппером, недавно и уже навсегда сменивший фотографический портрет Гэ Пэ.

– Знаешь, у меня такое странное чувство, будто Пуппер ко мне неплохо относится. Я его приручила. Смотри, когда я беру календарик, он сразу улыбается! – мечтательно сказала Пипа, когда Таня выдвигала из-под кровати футляр с контрабасом.

– Ты ему просто надоела. А улыбается он из вежливости. Это раньше в книжках англичане были холодные, сейчас они все вежливые, как официанты, – сказала Таня.

Хотя ей и удалось вразумить мадам Цирцею – это была лишь малая победа. В сердце у нее все еще глубоко сидела заноза страсти к Пупперу. Магия вуду не та магия, от которой можно легко излечиться. Единственным прогрессом было то, что Таня сумела обуздать свое чувство. Теперь она не боялась, что выдаст себя, даже если встретит Пуппера.