Андрей Белянин - Жениться и обезвредить

Прекрасно понимая, что царя сейчас дожидаться бесполезно, я быстренько собрал инициативную группу ответственных товарищей в составе: меня, Бабы-яги и боярина Кашкина. Сложность и нестандартность сложившейся ситуации осознали все. Высказывались по старшинству, первое слово взяла бабка:

– С Лихом шутки плохи, однако ж и мы не везде мёдом мазаны. Я уже по своей дружбе старой направила тётку Матрёну кое-куда с порученьицем. Бог даст, отвлечём мы злодея одноглазого от дел пакостных…

– Добро, – весомо поддержал седобородый боярин. – А мы покуда переговорщика умного да вежливого к шамаханцам отправим. Пущай им до утра зубы заговаривает…

– Значит, в принципе нам нужен человек, которого потом и потерять не жалко? – логически доведя до конца мысль опытного царедворца, резюмировал я. – Таких у нас немного… Митя!

– Да ты что, участковый, – всполошилась Яга. – Нешто Митеньку ордынцам-сыроедам отдать удумал?!

– Ну-у… вообще-то он кого угодно может заболтать своей системой психоанализа, – на мгновение смутился я. – Но на самом деле у меня к нему другое поручение…

– Звали, Никита Иванович?

– Звал, Митя. Будь другом, найди-ка нам сюда побыстрее гражданина Филимона Груздева!

Боярин и бабка, не сговариваясь, поочерёдно пожали мне руку. Всё по справедливости, с дьяка причитается – за попытку дискредитации честного имени матушки государыни и нашего младшего сотрудника. Ладно, младшего сотрудника мы бы ему ещё простили (Митя у нас и сам не подарок!), но всенародное оскорбление царицы простить никак нельзя. Зуб за зуб, как говорится…

– Милый, ты же не всерьёз? – тихо спросила Олёнушка, прячась за моим плечом. – Шамаханцы скоры на расправу…

– Не бойся, нашего дьяка убить нельзя. Он уже эпический персонаж, без кого угодно можно обойтись, только не без Филимона Митрофановича. Яга так невероятно кстати сделала его жутко любезным, что этим грех не воспользоваться. Ордынцы не смогут не купиться на его «уста сахарные»…

– Но он вернётся, ты мне обещаешь?

Я обнял её и нежно поцеловал в щёку. В целом, как я понимаю, подобные вольности до брака здесь, мягко говоря, не особо приветствовались. Почему для нас делали такие поблажки и исключения, я, честно говоря, по сей день не понимаю.

Да, сыскной воевода – довольно высокий чин, но у многих бояр и родословная подревнее, и должность повыше, и связи покруче, и на рожон не лезут, ведут себя, как принято, без новомодных закидонов. Из-за нашей дружбы с государем? Так он и сам старинные традиции особо нарушать не рискует… А может, просто потому, что люди здесь человечнее? Ну просто хорошие, нормальные люди, видят, что мы счастливы, и не лезут с нравоучениями.

Искомого дьяка Митя с Еремеевым доставили довольно быстро. После полного провала своей террористической (или революционной?!) акции по открытию глаз Гороху на «аморальность» его жены перепуганный поборник нравственности и морали сам намеревался тишком перевалить на верёвочке через крепостную стену, укрывшись от грозы всё в той же Подберёзовке. Митина мама наверняка не откажет впустить «кандидата в мужья», а деревенские – народ сплочённый, своих не выдадут. Поэтому взяли его тёпленьким, пока бедолага мельтешил туда-сюда, от башни к башне, выискивая, как бы из столицы удрать и к шамаханам не попасться.

Тут же на крепостной стене, под неподкупными взглядами наших товарищей, был устроен небольшой импровизированный суд чести. Прокурором был я, защитником Баба-яга, судебным приставом Митя, судьёй старик Кашкин, свидетелями Олёна и Еремеев. Вполне легитимное сборище, не находите? Далее цитирую быстренько по протоколу (ордынцы действовали на нервы, и в наших жизненных интересах было бы нанести им первый упреждающий удар дьяком)…

Я (торжественно). Гражданин Груздев, вы обвиняетесь в государственной измене, клевете на саму царицу, выставлении царя «рогоносцем», бездоказательной хуле на нашего младшего сотрудника и возмущении народных масс к сносу ворот Лукошкинского отделения милиции!

Боярин Кашкин (сурово). Так ли оно было, свидетели? Тока коротко – «да» либо «нет»…

Олёна (сбивчиво, краснея). Да. Почти. Ну, если по-честному, то…

Еремеев (во всё горло). Да! Было! Сам видел: бежал, участвовал! Казнить его! Вот из-за таких у нас по сей день престиж международный хромает на всю голову…

Баба-яга (загадочно). Защита воздерживается от высказываний.

Дьяк (суетливо). Смилуйтесь… Ить я тока… думал… оно ить до того… да он уж и к устам её сахарным почти…

Я (бескомпромиссно). Требую смертной казни!

Боярин Кашкин (взвешенно). Таковое злодейство великое только на кол сажанием али четвертованием наказывать следует. Защита скажет ли чего?

Баба-яга (громко). Защита протестует!

Дьяк (крестясь). Славься Господь на небеси… Ох, спасибо те, светлая заступница, Матерь Божья…

Баба-яга (продолжая). Сурово наказание без меры! Человек он немолодой, звания духовного и хоть добрых дел за ним особо не отмечено, однако ж и нам милость проявить следует…

Боярин Кашкин (подмигивая). О какой милости просишь?

Баба-яга (злорадно). О лёгкой смерти! Пущай вон хоть расстреляют, что ль…

Дьяк пытался винтом уйти в обморок, но Митя надёжно держал его на весу за воротник. По знаку боярина на стене появились шестеро наших стрельцов с пищалями наизготовку…

Боярин Кашкин. По решению судебному и разумению скорбному нашему выносим приговор: дьяка Груздева Фильку предать смерти безвременной…

Митя (гулко хлопая себя ладонью по лбу). Ох ты ж мне… Дозвольте слово молвить! А нельзя ли Филимону Митрофановичу какую службу искупительную исполнить? А то ить казним сейчас, а у меня потом маменька в деревне огорчиться может…

Все загомонили наперебой, а дьяк, мигом придя в себя, кинулся на боярина с очередной угрозой лобызания сапог, а потом и «уст сахарных».

– Ладно, ладно уж, – с трудом вырвался Кашкин, поймал сбитую с макушки высокую шапку и провозгласил: – Вот ежели помочь нам с шамаханцами возьмётся, то, может быть, и заслужит милость да прощение!

– А чего надоть-то, миленькие? – наивно распахнул глазки бедолага.

Мы хором пустились объяснять. Через десять минут всё понявший и взвесивший дьяк с чувством сказал:

– Ни-за-что! – и вновь попытался удрать.

Не вышло. Бдительный Митяй разом прекратил все возможные ходы и дипломатические выверты возможной дискуссии по этому поводу, просто поймав Филимона Митрофановича за пояс и аккуратно выбросив за стену! Мы замерли…

Подобного решения я не помню со времён Александра Македонского и разрубания какого-то шибко мудрого узла на телеге в городишке Гордий. По крайней мере, эффект был наверняка тот же…

Горловой писк гражданина Груздева быстро растворился в удовлетворённом рёве шамаханской орды. Яга величаво просеменила к стене, вытащила из-за пазухи чистый белый платочек и заботливо сбросила его тощей жертве нашего произвола.

– Теперича они его не тронут, пущай он им до утра сказки рассказывает да псалмы поёт. А у нас своя служба не ждёт. Пойдём-ка в отделение, Никитушка, надо нам этой же ноченькой самим Лиху невезением обеспечить. Пущай нашей ложкой своего же варева отхлебнёт…

Все согласно кивнули. Уходя со стены последним, я бросил мимолётный взгляд вниз – гражданин Груздев старательно размахивал белым платочком, а ему навстречу уже выезжали три неумытых, обманчиво улыбчивых шамахана…

– Ну, чёрное дело сделано, – подцепила меня под руку наша бойкая старушка. – Но, чур, до терема родимого рта не раскрывать! Не хочу, чтоб бог древний, зловредный, нас подслушивал, но имею я мысль оригинальную, тока б Олёнка твоя согласилася…

Ох, если бы я хоть на мгновение мог предполагать, что задумала многоопытная глава нашего экспертного отдела. Но в этом расследовании ведущая роль принадлежала не мне, я вообще мог бы записать в свой положительный баланс лишь догадку о многовековой трансформации одноглазого Одина в Лихо Одноглазое. Однако ведь главное умение любого начальника – правильно поставить конкретные задачи перед подчинёнными и подконтрольно добиться от них нужного результата. Это у меня пока неплохо получается.

До отделения добрались без проблем, город жил своей привычной жизнью, народ доверял правительству и толщине крепостных стен, потому в панику никто не ударялся, суматохи не было, а если что и доставляло людям лишние заботы, так это «невезение»… А к нему, как я уже говорил, просто начали привыкать. Это же мне подтвердила и Яга на закрытом совещании нашей расширенной опергруппы – в горнице, за чаем.