Дуглас Хилл - Заварушка на Фраксилии

Он еще раз пнул меня в бок и, к моему величайшему облегчению, вместе со своим напарником вышел из зала, на ходу бормоча что-то о том, что нужно связаться со всеми ребятами и собраться где-нибудь в одном месте. Дождавшись, чтобы их шаги затихли вдалеке, я вскочил и удрал в противоположном направлении.

В следующий миг воздух вокруг меня раскалился и загудел от молний, вылетающих из указательных пальцев трех убивоидов. Они промахнулись: в отчаянном прыжке я бросил свое тело в кабину ближайшего гиперлифта. Убивоиды кинулись следом, не переставая палить вверх. Бластерный огонь расплавил и разнес в пыль добрую треть магнитного диска, на котором я стоял, но что-то вдург отвлекло внимание механизмов, и они исчезли так же неожиданно, как появились. Повисла тишина. Трепеща, я лежал и ждал, пока мой диск остановится.

Выбравшись из лифта, я обнаружил, что попал в странно тихое место, спокойное, как «глаз бури». Я стоял в конце широкого, короткого, упоительно безлюдного коридора. Бесшумно пробравшись к двери в другом его конце, я приложил к ней ухо и прислушался. Судя по доносящимся из-за двери звукам, за ней определенно шла какая-то жизнь. По-видимому, дверь эта отгораживала от коридора довольно большое помещение — громкому голосу, слышному за ней, вторило гулкое эхо. Но особенно потрясло меня другое. Среди стрельбы и смерти, смерчем гуляющей по Святилищу, подгоняющей и настигающей несколько вооруженных банд, я услышал многоголосый, дружный женский смех. И сразу же прочие звуки, идущие из-за двери и поначалу принятые мною за шумы, наконец достигли моего сознания, и я узнал тихую приглушенную музыку и пение птиц.

Еще не до конца поверив, я уже знал — догадка моя верна. В Святилище было единственное место, где женщины сейчас могли смеяться, а птицы петь. Лифт, куда я бросился в порыве отчаяния, вынес меня к дверям «Райского уголка» — личных покоев царебога.

Я отлично понимал, что мне нечего там делать, и мне совершенно не хотелось туда идти. Но противостоять внезапно обуявшему меня любопытству я не смог. Осторожно пригнувшись, я чуть-чуть приотворил дверь и заглянул в щель.

Дверь открывалась на богато украшенный балкон, опоясывающий помещение внушительных размеров. Голос и смех, услышанные мною, доносились снизу, из-под балкона. Я увидел овальный зал с тремя украшенными ажурным орнаментом входами, симметрично расположенными на уровне пола. По длинне овал был примерно в сто пятьдесят метров. Балкон, на который я в конце концов выбрался, отделяло от пола метров двадцать. На столько же над ним возносились к бледно-голубому куполу стены. Под куполом горело искусственное солнце солидных размеров.

В узких концах зала, где помещались действующие сейчас установки «Иллюзион» (я видел такую на лайнере эмиссара), можно было видеть пасторальные сценки — оттуда и неслось щебетание птиц. Справа поднимался пронизанный солнечными лучами лес, слева зеленел лужок с пригибающейся под порывами ветерка травой. Над цветами вились и сновали разноцветные насекомые. Но все это я окинул лишь беглым взглядом — основное мое внимание сосредоточилось в средней части овала, раскинувшейся непосредственно под моим балконом.

Центральное место там занимал большой, заполненный прозрачной голубой водой пруд, настоящее маленькое озеро. Водоем этот, соединенный с системой малых прудов небольшими короткими протоками и водопадиками, над которыми изгибались изящные мостики, с трех сторон был окружен свежей зеленью, невысокими плакучими деревцами и редким, приятным для глаз кустарником. На дальней стороне пруда пестрел цветами широкий луг; редкие деревья не уничтожали, а лишь подчеркивали впечатление приволья. Посреди луга был устроен небольшой, тоже покрытый густой травой холмик с пологими склонами и плоской поместительной вершиной.

Все это великолепие — кристально чистая сверкающая вода, густая свежая трава, запах зелени и цветов — представляло собой полную противоположность смрадному засушливому запустению, царящему за стенами Святилища. Потрясающее совершенство открывшейся передо мной картины было отвратительным символом несметного богатства и абсолютной власти, зиждущихся на равнодушной жадности, коррупции и потакании своим прихотям. К такой мысли я, несомненно, пришел бы, будь у меня возможность хоть на секунду спокойно задуматься. Но едва я всмотрелся в раскинувшееся передо мной великолепие и различил некоторые подробности, как мои мыслительные процессы оказались замкнуты накоротко.

Почти все без исключения части волшебного парка — пруд с быстрыми журчащими протоками, широкий луг, склоны холма — были населены молодыми, очаровательными и совершенно нагими женщинами. Они весело плескались в воде, играли на лугу в потешную игру с маленьким мячом или просто нежились на солнышке, беззастенчиво подставляя свою наготу его лучам. Это их смех слышал я из-за дверей. Солнце ласкало их тела, а с ним и мой взгляд, взгляд неведомого и невидимого тайного соглядатая. Некоторое время я остолбенело рассматривал их одну за другой. Девушки не были совсем обнажены — их наготу прикрывали обильные драгоценные украшения вроде бус и куски нежнейшей полупрозрачной материи, обернутой вокруг бедер. Так по крайней мере выглядели девушки на суше. Были ли раздеты или одеты купальщицы, я затруднялся сказать.

Я ни секунды не сомневался, что вижу легендарный гарем царебога. Обустройство гарема в какой-то мере свидетельствовало в пользу правителя Фраксилии — в отличие от эмиссара он отдавал предпочтение слабому полу. Здесь следует сказать, что как человек современный и здравомыслящий, я с неодобрением отношусь к самой идее гарема, как и к идее любого другого вида порабощения. Тем не менее, нельзя было не заметить, что наложницы царебога вовсе не казались угнетенными, расстроенными или встревоженными. Я рассматривал их весьма долго и тщательно и непременно заметил бы нечто подобное.

Идиллию нарушил раскатившийся под сводами гарема громкий голос.

Могучий гулкий бас отчеканил несколько отборных ругательств, часть которых, по-моему, восходила корнями к фраксилийскому диалекту. Ругани сопутствовали звучный мясистый шлепок и пронзительный вскрик. На миг обнаженные красотки замерли, взволнованно ожидая продолжения. Кто-то, пока мне неведомый, подобострастно хихикнул, и бас загудел снова, веселее. Одалиски рассмеялись и с облегчением загомонили. С трудом оторвав взгляд от соблазнительного колыхания определенных частей девичьих тел, вызванного этим оживлением, я поглядел на вершину холма.

Там расположилась широкая, щедро украшенная затейливой резьбой платформа под расписным балдахином, покоившимся на миниатюрных копиях силовых энергоколонн, поддерживающих Святилище. Внутри, на наваленных в художественном беспорядке вышитых подушках и пестрых богатых покрывалах, обосновалось еще несколько голых девиц. Их подобострастное внимание было обращено к центру осененной балдахином вершины холма. Посмотрел туда и я.

Там, величественно развалясь, полулежал царебог Фраксилии ю`Иггзраджипайл Первый.

На царебога вполне можно было бы смотреть, если бы не то, что весь наряд правителя Фраксилии составляла небрежно наброшенная на одно плечо короткая воздушная мантия. Если бы царебог встал, он оказался бы приземист и коренаст. Лысый (только по телу разбросаны редкие клочки седого пуха), лицо со впалыми щеками испещрено морщинами и мешочками, большой мясистый нос. Кожа царебога давно утратила эластичность и висела складками, отчего он напоминал наполовину сдутый воздушный шар.

С отвращением рассмаривая хозяина Святилища, я заметил позади него блеск металла и тут же разглядел доставленный мной цилиндр. Цилиндр был совершенно невредим; по-видимому, его еще не открывали. Это показалось мне странным — при взгляде на обрюзгшего старика становилось ясно, что ему просто необходима хорошая порция фетама. Подумав об этом, я немедленно стал размышлять о том, как человеку, сумевшему заполучить и использовать фетам, прибрать к рукам и все это великолепие. Успешный дворцовы переворот в Святилище — и при удачном стечении обстоятельств этот счастливчик может… Я прекратил бессмысленно глазеть на девушек и занялся обдумыванием своего положения и возможностей.

Поостыв, я заметил среди свободно рассредоточенных внизу фигурок две особенные. Я ожидал увидеть в гареме рядом с царебогом его придворных, но, по-видимому, дорога в «Райский уголок» была им заказана. Возможно, они прятались от ужасов, творящихся по всему остальному Святилищу. Как бы то ни было, эти две фигуры, поочередно попавшиеся мне на глаза, привлекли мое внимание не потому, что были мне незнакомы — я не видел никого из придворных царебога — а, напротив, потому, что я хорошо их знал.

Одним был толстый коротыш, ползавший на четвереньках по склону холма. По радужным слоям кисейных мантий я немедленно опознал ю`Багнехауда, хотя виден был главным образом объемистый зад Первого Слуги. Усердно ползая по траве и явно что-то тщательно там выискивая, он высоко и призывно возносил свою филейную часть. Царебог не преминул откликнуться на призыв: августейшая ступня впечаталась в подставленную мишень, и я услышал уже знакомый сочный шлепок и вторящий ему вопль жертвы. Одалиски зашлись смехом.