Джон Скальци - Краснорубашечники

Ты встал голышом перед зеркалом — не потому, что страдаешь нарциссизмом, а потому, что психуешь. На твоем айпаде лежат медицинские записи, которые достал для тебя тот Сандрин тип, включая записи после твоей автокатастрофы. В записи входят фотографии тебя — в госпитале, перед операцией — и твоего мозга после того, как они ввели тебе наркоз.

Список того, что было сломано, пробито или оторвано от твоего тела выглядит как тест по анатомии для старшеклассников. Фотографии твоего тела выглядят как манекены, которых разбрасывали по земле в дешевых ужастиках твоего отца, которые он снимал, когда ты был ребенком. Не может быть, чтобы сейчас, прямо сейчас — учитывая, как ты чуть не умер, и что им пришлось сделать, чтоб ты выжил — твое тело представляло что-то еще, кроме мешанины шрамов, синяков и струпьев, прикованной к койке, с шлангами и/или катетерами во всех возможных отверстиях.

Ты стоял голышом перед зеркалом — и на тебе не было ни царапинки.

Нет, конечно, была парочка. Шрам на тыльной стороне левой руки, увековечивший память о том моменте, когда тебе было тринадцать, и ты перелетел через руль велосипеда. Маленький, почти незаметный след от ожога под нижней губой — оттого, что в шестнадцать ты наклонился поцеловать Дженну Фишман в тот самый момент, когда она подносила к губам сигарету. Крошечный рубец от лапароскопической аппендэктомии, которую делали восемнадцать месяцев назад, что бы его увидеть, тебе пришлось наклониться и раздвинуть лобковые волосы. Каждый крошечный признак самого минимального повреждения на твоем теле до аварии — на месте, ты можешь посмотреть и убедиться.

И совершенно ничего, связанного с катастрофой.

Ссадины, почти полностью содравшие кожу с правой руки — нет. Шрам, который должен был бы отмечать, где твоя большеберцовая кость пропорола кожу левой ноги, выходя наружу — пропал. Синяки выше и ниже стенки живота, где твои ребра треснули, сломались и располосовали мускулы и кровеносные сосуды внутри тебя — ни малейшего намека на существование.

Ты провел напротив зеркала почти час, то бросая взгляд на свои медицинские записи на описание конкретной травмы, то смотря обратно в зеркало, пытаясь найти в нем признаки, что она когда-то имела место. И не находя никаких. Ты безупречно здоров — так, как бывает только кто-то едва за двадцать. Как будто катастрофы никогда не было, или, по крайней мере, никогда не было с тобой.

Ты подобрал свой айпад и выключил его, приложив отдельное усилие, чтоб опять не посмотреть на сканы результатов последней МРТ (включая приписку медтехника на полях — «Что за нах?») потому что нестыковка между тем, что показывала предыдущая МРТ и тем, что показывает нынешняя, — это примерно как нестыковка между побережьем Испании и восточной границей Штатов. Предыдущая МРТ пророчила тебе, в лучшем случае, карьеру донора органов. Текущая МРТ показывала идеально здоровый мозг в идеально здоровом теле.

Есть специально слово для таких вещей.

«Невозможно». Ты сказал это себе, глядя в зеркало, поскольку сомневался, что кто-нибудь еще тебе это скажет.

— Просто невозможно, блин.

Ты оглядел комнату, пытаясь увидеть ее глазами постороннего человека. Она больше, чем первая комната большинства людей, и набита памятками о последней паре лет твоей жизни и всех изменениях курса, которые ты предпринимал, пытаясь выяснить свое призвание. На столе — ноут, купленный, чтобы писать сценарии, но используемый, в основном, чтобы читать новости на фейсбуке от разлетевшихся друзей. На книжных полках — груда книг по антропологии, свидетельство образования, о котором ты даже в процессе его получения точно знал, что никогда им не воспользуешься. Тактика, позволяющая оттянуть встречу с фактом, что ты не имеешь ни малейшего понятия, что тебе, черт побери, делать.

На тумбочке у кровати — «Никон», который подарила тебе мать, когда ты сказал, что подумываешь заняться фотографией. Ты попользовался им неделю, а потом поставил на полку и забыл. Рядом с ним — сценарий «Хроник „Бесстрашного“», свидетельство твоего последнего увлечения, попытки сунуть нос в мир актерства, чтобы выяснить, не подойдет ли он тебе.

Как и написание сценариев, и антропология, и фотография, он тебе не подходит. Ты уже понял это. Как и со всем остальным, конечно, был период между мигом, как ты обнаружил этот факт, и мигом, когда ты можешь отступить, сохранив достоинство. В случае с антропологией этот момент наступил, когда ты получил диплом. С написанием сценариев — после бессвязного разговора с агентом, который уделил тебе двадцать минут в качестве любезности твоему отцу. С актерской игрой он наступит тогда, когда ты снимешься в этой серии, откланяешься и вернешься в свою комнату выяснять, что же будет следующим.

Ты повернулся обратно к зеркалу и последний раз оглядел себя — голого и целехонького — и задался вопросом, не принес ли бы ты миру больше пользы донором органов, чем таким, каков ты сейчас — совершенно здоровым, совершенно устроенным и совершенно бесполезным.

Ты лежал на своей каталке на съемочной площадке «Хроник „Бесстрашного“», ожидая, пока остальная команда не подтянется, чтобы снять очередной дубль, и чувствуя себя все более и более неуютно. Отчасти из-за грима, который должен был заставить тебя выглядеть мертвенно-бледным, обливающимся потом и покрытым кровоподтеками, из-за чего требовалось постоянное нанесение чего-то глицеринообразного, отчего тебе казалось, будто тебя время от времени полностью покрывают смазкой. Отчасти из-за того, что два актера все время на тебя таращились.

Один из них был такой же статист, парень по имени Брайан Абнетт, и ты его преимущественно игнорировал, потому что знал — на съемочной площадке общеизвестно, что ты сынок продюсера, и что есть определенный тип актеров-неудачников, которые были бы счастливы с тобой задружиться из мысли из расчёта, что это повысит их статус, что-то вроде попытки попасть в свиту. Ты знал, что ему надо, и не желал иметь с этим ничего общего.

Однако другой был Марк Кори, один из звезд сериала. У него уже были отличные отношения с твоим отцом, так что ты не был ему нужен для продвижения по карьерной лестнице, а из того, что ты знал о нем из «Зеваки», «ТМЗ» и случайных замечаний, брошенных отцом, непохоже было, чтоб он был из тех, кто будут тратить на тебя свое драгоценное время. Так что, тот факт, что он не сводил с тебя глаз, приводил в замешательство.

Ты провел несколько часов, строя из себя пациента в коме, пока Кори с компанией статистов нависали над твоей каталкой, изображая атаку на шаттл, бегали с ней по различным декорациям коридоров, успешно впихнули ее в декорации лазарета, где еще несколько статистов, в костюмах медиков, сделали вид, что тыкают тебя космическими иголками и помахали над тобой поддельными девайсами, делая вид, что диагностируют твое состояние. Время от времени ты приоткрывал глаз, чтобы выяснить, по-прежнему ли Абнетт или Кори пялятся на тебя. Как правило, один из них продолжал таращиться. Единственной сценой, где ты и правду что-то играл, была та, где ты открыл глаза, будто бы приходя в сознание. В этот момент на тебя уставились оба. Это им полагалось по сценарию. Но ты все равно задался вопросом, не собирается ли кто-то из них (или оба) подъехать к тебе после того, как съемки на сегодня закончатся.

В конце концов все было сделано, и ты соскреб с себя смазочно-кровоподтечный грим, официально навеки завершая свою актерскую карьеру. Выходя, ты заметил, как Абнетт и Кори беседуют между собой. По причине, которую ты сам не мог себе полностью объяснить, ты свернул и подошел прямо к ним.

— Мэтт, — сказал Марк, когда ты подошел.

— Что происходит? — спросил ты тоном, по которому было ясно, что это не приветствие, а настоящий вопрос.

— В смысле? — спросил Марк.

— Вы двое на меня весь день таращились, — сказал ты.

— Ну, да, — ответил Абнетт. — Ты играл персонажа в коме. Мы весь день катали тебя на носилках. Нам приходилось на тебя смотреть.

— Вот не надо, — сказал ты Абнетту. — Скажите, что происходит.

Марк открыл было рот, чтобы что-то сказать, затем закрыл его и повернулся к Абнетту.

— Я все еще хочу здесь работать после сегодняшнего.

Абнетт сухо улыбнулся.

— Итак, краснорубашечником быть сегодня мне, — сказал он Марку.

— Ты не так понял, — сказал Марк. — Но ему же нужно знать.

— Да ладно, я не против, — Абнетт потрепал Марка по плечу. — Я об этом позабочусь, Марк.

— Спасибо, — сказал Марк и повернулся к тебе. — Был рад увидеть тебя, Мэтт. Правда, — и быстро ушел.

— Понятия не имею, чего это он, — сказал ты Абнетту после ухода Кори. — До сегодняшнего дня он обо мне и думать не думал.

— Как ты себя чувствуешь, Мэтт? — спросил Абнетт, уклоняясь от ответа.

— Что ты имеешь в виду? — спросил ты.