Ирина Боброва - Между ангелом и бесом

Ведьма снова помолодела, похорошела и выпрямилась.

— Ведьма — она ведьма и есть, — проворчал старик, и все увидели прежнюю сварливую бабку.

И только Бенедикт, затаив дыхание, любовался ею, не спуская с нее глаз. Он подошел к девушке, взял ее за руку и проникновенно прошептал:

— Я был не прав, когда говорил, что хотел бы видеть вас матерью! Если у вас не осталось обязательств по отношению к Аминату, то я… я буду…

— Ты будешь всю оставшуюся жизнь проклинать этот день! — закончил Аминат.

Тут Гризелла наконец не выдержала.

— Определитесь, в конце концов, что вам нужно! — закричала она. — То страшная, то красивая… Да ну вас всех!

Она оседлала метлу и взмыла в небо.

— Красавица, — прошептал ей вслед ангел.

— Мотай на ус, Самсон, — хохотнул черт. — Какими глазами на женщину смотришь, такой ее и видишь! Ангелок это прочно усвоил: взглянет — и все бабы вокруг сразу дамами становятся! Даже Гризелла не устояла.

— Бенедиктушка, ангел мой!!! — завопил бывший наследник. — Бенедиктушка, посмотри, пожалуйста, на мою лягушку! Как следует посмотри — пусть человеком станет! Мне не надо царевну, мне даже дама не нужна, я и на бабу согласен!!!

Ангел проводил взглядом улетающую ведьму, обернулся к лягушке.

— Какая красивая… лягушка! — восхитился он. Самсон разочарованно охнул, царевна-лягушка смутилась, квакнула, похорошела еще больше под взглядом ангела, но все равно осталась лягушкой.

— Может, мы все же поужинаем? — спросил Аминат. — Или позавтракаем? Вы, молодые, можете вздыхать и охать на пустой желудок, а мне, старику, питаться нужно правильно и плотно. И вовремя.

— И то верно, — согласился с ним Чингачгук. Он достал из торбы волшебный платок-самобранку, разгладил заштопанный угол и разостлал на земле.

— Ну, кто у нас самый голодный? — весело произнес он, делая приглашающий жест рукой. — Заказывайте!

— Я! Я самая голодная! — квакнула лягушка. Платок тут же отреагировал, выдав на-гора рой огромных, величиной с кулак, комаров.

Царевна, увидев это царское угощение, закатила глаза и надула на шее огромный пузырь:

— Ква!

Самсон оторопело наблюдал, как невеста выбросила вперед длинный толстый язык.

Половина комариного роя прилипла сразу. Лягушка втянула язык в рот и чмокнула от удовольствия. Другие комары оказались сообразительнее съеденных собратьев и кинулись прятаться. Ближайшим укрытием для перепуганных насекомых послужил одежда людей.

Кваква только успевала выстреливать языком, собирая разлетающийся обед. Ее спутники шлепали себя по лицу, били по бокам, чесали спины — еда оказалась злой и очень кусачей. Хотя пищащие твари сами были обедом, удирая, они тоже умудрялись пообедать.

Через несколько минут не осталось ни одного комара. И ни одного живого места на бесчеловечно искусанных мужчинах.

Сытая Кваква погладила раздувшийся живот и громко рыгнула. Самсона передернуло. Он с отвращением посмотрел на нареченную и отвернулся. Над ним послышался писк, и на веснушчатую щеку приземлился огромный, упущенный лягушкой кровосос. Рыжий шлепнул себя по щеке, но комар проигнорировал шлепок и продолжал свое черное дело.

Черт размахнулся и ударил Рыжего кулаком. Комар упал. Самсон тоже. В распухшей щеке торчало длинное, похожее на иглу жало.

— Ему твой шлепок, — сказал Гуча, — что тебе — комариный укус. Шлепнул, ха!

— Какая гадость. — Аминат пнул тушку насекомого.

— Спасибо, накормил. — Черт обиделся и плюнул на платок, но не зря волшебная вещь раньше принадлежала Аминату — характер у платка был такой же скверный, как и у отшельника.

Платок тоже обиделся и выпустил на волю еще один ой — только комары в нем были намного крупнее первых и злее в сто раз.

Кваква пообедала на славу. И поужинала. На три дна вперед. А у людей аппетит пропал и больше в этот день не появился.

Когда порыв ветра унес последних кровососов, есть уже никому не хотелось. Так и сидели вокруг зловредного платка, с ненавистью поглядывая на вздувшееся брюхо Кваквы.

— Дура зеленая, — выругался Рыжий, прикладывая к опухшему лицу тряпку, смоченную отшельниковой настойкой.

— Нельзя так, — пристыдил его ангел, с трудом разлепляя искусанные губы. — Она хоть и лягушка, но все равно женщина.

— Нельзя, — согласился жених. — С женщиной — нельзя, но с этой жабой…

Раздался звонкий шлепок — лягушка выстрелила липким длинным языком в лицо зарвавшемуся жениху. Получилось почти как пощечина, только противнее.

Рыжий недовольно засопел, но ничего не ответил — не драться же с надоедливым земноводным. Он растянулся на траве и демонстративно захрапел, игнорируя сердитое кваканье.

— Женщины, — проворчал отшельник, стараясь устроиться на жестком ложе. — Шипят, гавкают, квакают… Вот и эта — ведь может по-человечески, а нет, квакает…

Так и уснули — под монотонное стариково ворчанье и протяжное лягушачье кваканье.

Разбудили их оглушительный грохот и звуки, отдаленно напоминавшие конское ржание. Мимо людей пронеслась повозка, в которую был запряжен не кто иной, как их давний недруг — Тентогль.

В повозке восседал огромный жеребец черной масти. Грива наездника развевалась на ветру, тогда как жидкие волосенки Тентогля прилипли к черепу. Пот с него лил ручьем, но конь знай подгонял:

— Быстрей, йо-го-го! Быстрее, сказал!

— Не могу, — просипел щуплый аферист.

— Вопросы задавать ты можешь! Возить ты не можешь? Быстрее, сказал!

Конь кровожадно заржал. Испуганный Тентогль присел, потом взбрыкнул. В воздухе просвистел кнут. Несчастный мошенник пустился крупной рысью, потом перешел на галоп. Телега протестующе заскрипела, но тоже подчинилась и, надсадно скрипя, покатилась дальше.

Столб пыли, поднятый ими, накрыл наблюдателей, потом ринулся вслед удаляющейся телеге и скрылся за холмами.

— И что сие было? — после минутного молчания спросил отшельник.

— Сие был конь Тыгдынский, — в тон ему ответила Кваква. Она поискала глазами вокруг — несколько недоеденных с вечера комаров пытались взлететь, но не могли стряхнуть пыль с крылышек. Грязную пищу лягушка не любила. Поэтому она разочарованно вздохнула и закашлялась — пыль попала в рот, прилипла к языку.

Пыль была везде — она толстым ковром укрыла траву, осела на лица людей, забилась в нос, скрипела на зубах. Мужчины кашляли и плевались, пытаясь прочистить глотки.

Виновник пылевой бури уже скрылся, и только мелко дрожавшая земля да пыль говорили о том, что все это не приснилось.

— А почему Тыгдынский? — спросил Гуча, прислушиваясь к далекому грохоту.

— Он когда сам скачет, то копытами так стучит — «тыгдын, тыгдын», вот его и прозвали — Тыгдынский конь.

— И куда же Тыгдын так спешит? — поинтересовался любознательный ангел.

— На поединок. — Кваква была уроженкой этих мест и все знала.

— На какой? — уточнил Гуча.

— На загадочный.

— Ты можешь говорить по-человечески? — разозлился черт. — Что мне, клещами из тебя информацию вытягивать?

— Могу, — ответила лягушка и сказала: — Ква.

— Извини, погорячился. — Черт понял свою ошибку. Квакушка была девушкой с характером и терпеть не могла, когда на нее кричали. — Кто такой этот конь и что за поединок? Кто на этом коне скачет, и зачем Тентогль в телегу впрягся?

— Никто на нем не скачет, он сам норовит на ком-нибудь проехаться. Он ленивый, ножками не больно шевелить любит. — Царевна сменила гнев на милость и даже повернулась к собеседнику лицом. — А поединок действительно загадочный — тот, кто вызвал коня на бой, должен задать три вопроса. Если Тыгдын на них ответит, то смельчак должен какое-то время побыть конем. Как сейчас этот козлобородый вредитель.

— Тентогль, что ли?

— Ну не знаю, не представлена, — махнула лапкой лягушка.

— А почему вредитель?

— Потому что это он мальчишку надоумил наши платья сжечь! — гневно воскликнула лягушка. — На платья заклятие было наложено — их нельзя было ни снимать, ни стирать, ни рвать.

— И как же он их сжег? — удивился ангел. — Не снимая с вас?

— А так и сжег — прошептал что-то и все, одежда сгорела, только пепел на землю осыпался.

— И сколько же лет вы эти тряпки носили? — Самсон, пытавшийся хоть немного выбить пыль из своей одежды, сердито плюнул и отказался от своей бессмысленной затеи.

— Сорок.

— Сорок? Это получается, что… Мамочки, мне только двадцать семь… — Тут до вора дошло, что именно сказала лягушка, и он стал серым, как та пыль, которую он выбивал. — Сорок лет не мыться…

— Это мелочи, Самсонушка, — рассмеялся Гуча. — Привыкнешь! Так что у нас с конем?

— Как это? Куда ж он так несется?

— Я же сказала — на поединок.

— И много находится дураков?