Егор Радов - Змеесос

Никакой тайной памяти не существовало сейчас, никаких задач и целей, кроме стремления проснуться и увидеть что-нибудь; но тут раскрылась дверь, и два человека вошли в комнату, встав у кровати, словно священники, или слуги, и один из них протянул руку, дотронувшись до Мишиного плеча, а второй топнул ногой по полу, будто решил начать танец.

— Вставай, дружище, вставай, дружище, вставай, дружище! Свершилось большое событие, мы все должны идти на Площадь, там уже все началось. Ты спишь!..

Миша Оно открыл глаза, увидев Диму и Колю. На голове Коли была маленькая лиловая шапочка, у Димы был сбрит один ус.

— Вставай! — громко приказал Дима, тряханув спинку кровати.

— Что случилось?.. — сонно спросил Оно, протирая глаза.

— Случилось важное событие для всей зоны, для всех нас. Вчера, пока мы раздвигали «пупочки», у себя в квартире, в четыре часа пополудни, лежа на правом боку в кровати, стоящей в центре зала, где был легкий мрак от занавесей и теней, умер Артем Коваленко.

— Что?!! — закричал Миша, вскакивая с кровати.

— Вот так. Он умер; он — Первый Консул нашего парламента, великий человек, наша гордость и любовь. Он ушел к потомкам, и мы должны теперь присоединиться к собранию на Площади и к ритуалу, происходящему там.

— Он имел свой мир! — воскликнул Миша.

— Он имел свой мир, — хором ответили ему Дима и Коля и вышли вон из комнаты.

Через некий промежуток времени они все шли вперед, образовав колонну из самих себя и не говоря ничего. Улица была бескрайней, как степь, и в конце концов переходила в Площадь; и люди шагали по ней, одетые в любые одежды и раскрашенные в разные цвета, и молчали, иногда только выкрикивая «Уа!» или хлопая себя по ляжкам; и женщины держали себя за юбки, словно шли через лужу, и постоянно мигали правым глазом, как будто у них был нервный тик. Подходя к основной толпе, люди останавливались, совершали поворот кругом на триста шестьдесят градусов и замирали на месте, не делая больше ничего; а на высокой трибуне желтого цвета стоял человек в красном костюме и что-то говорил. Иногда, после его слов, вся толпа вдруг кричала «Уа!», иногда он сам что-то кричал. Когда Миша Оно и другие подошли к этому месту, человек начал свою речь сначала и сказал:

— Меня зовут Афанасий Иаковлев.

— Уа!!! — закричали все.

— Я хочу сообщить вам, дружищи, что вчера, в четвертом часу пополудни, ушел к потомкам видный член нашей зоны, Первый Консул парламента Артем Коваленко.

— Боцелуй! — воскликнула толпа.

— Артем Коваленко, — сказал Иаковлев в микрофон, — был видным членом правительства и общества, любимцем масс и отдельных людей. Вся зона наполнена трепетом за него! Еще юношей он проявил себя в хороших делах: воевал, был борцом за права, великолепным оратором, речи которого чтились простым людом. Многие помнят молодого задиристого Коваленко, который предлагал счастье и новые программы его достижения и развития. Он постоянно добивался того, что поставил своей задачей и целью. Будучи в положении Великого Консула, он уверенно вел за собой всю жизнь и мир, настаивал на любви к окружающему. А. Коваленко знают даже грудные дети; он повысил благосостояние. Теперь он отошел к потомкам, но в наличном бытии навсегда останется память об этом ярчайшем индивиде!

— Уа!!! — закричали все.

— Я хочу передать слово жене и другу Артема Коваленко Ольге Викторовне.

— Дружищи! — проговорила она в микрофон, немедленно появившись на желтой трибуне. — Меня и всех нас постигла ужаснейшая утрата. Как прекрасно чувствовать это сейчас; какой гениальный кошмар выпал на мою долю, лишив меня любимого существа, с которым я была близка во всех отношениях. Артем Коваленко был велик; он еще мальчиком хотел быть государственным человеком и улучшить жизнь остальных. Его философия вошла в школьные учебники; великие предшественники будили его напряженную мысль, а он развивал их мечты. Он помнил свое школьное утро, скрип пола под учительницей, нестерпимую скуку уроков и перемен. Каждый день своей замечательной жизни он провел так, как нужно. Когда мы встретились, в машине был шофер, и мы вдвоем; коньяк и снег на стеклах; мы неслись вперед, неизвестно куда, и наши плечи были рядом. Я помню девичий вкус политического спора в дреме снежных недель у камина любви; кофейную мудрость лиловых секунд абсолютной мглы; блаженное единение в поцелуе, охватывающее нас наедине, когда мир отключается от реальности и бытие прекращается, выбросив личности на берег смысла и тайн; море секунд, мигов и мгновений; наркотики, путешествия и званые обеды; одежды, истины и книги; и любовь, что есть всегда. Мы имели свой мир, который существует любой на выбор, и снова готовы отдать свое время этим играм, и этим ужасам, и прелестям и всему другому. И я счастлива стоять у тела Коваленко, думая обо всем, и сознавать свой восторг от ощущения наступившего конца. И будет что-то еще. Я сказала, дружищи. Да здравствует мандустра!

— Боцелуй!!! — закричала толпа.

— Что означает весь этот бред?!! — вдруг воскликнул Миша Оно, обернувшись и посмотрев на окружающих его разукрашенных существ. — Что это значит? Что станет вашим возвращением? Каков ваш смысл? Я не помню, не помню, я начинаю вспоминать. Неужели это есть то? Артем Коваленко был существом, ускользнувшим от нас, как рыба, сорвавшаяся с крючка; Артем Коваленко ушел куда-то вбок; это была наша идея, а не Кибальчиша и не женщины; и ничего нельзя сделать; и это была старая мистерия, навязшая в зубах. Я вспоминаю!

— Что? — сказал Дима.

— Долой! — закричал Миша Оно, начиная продираться через непонимающую толпу, моргающую и произносящую какие-то слова.

— Долой все это! Долой мир «пупочек», я хочу стряхнуть его с себя; долой весь этот бред!

— Уа! — крикнул ему вдогонку Дима.

Миша бежал, отбиваясь от рук и грудей разноцветной толпы, единой в своей монолитности, словно войско, готовое начать штурм. Кто-то пытался остановить его; Миша бил кого-то по морде и пытался бежать дальше сквозь женщин, мужчин и детей; и все были одинаковыми в своих различиях, и все чего-то хотели и были счастливы.

— Долой!!! — кричал Миша, устремляясь вперед. — Я хочу все, я должен все, я имею свою цель! Я вспоминаю, я помню, я знаю!

Он споткнулся обо что-то лежащее на асфальте и упал, ушибив колено и чуть-чуть не ударившись мордой о какой-то бордюр. «Что это?» — подумал он, вставая и оборачиваясь. Перед ним лежал арбалет, потерянный ефрейтором, или просто ничей. И было множество стрел, готовых лететь в мишень. Это было случайно, или неслучайно, — неважно. Оно взял арбалет как подлинную вещь и прижал его к голове.

— Я все помню, — сказал он тихо. — Это моя задача; вот для чего я здесь.

Потом он замолчал и посмотрел на людей, стоящих задом к нему и слушающих Иаковлева, который говорил все то же самое.

— Все начинается, ничего не было, было все, — гордо произнес Миша, подняв арбалет. — Я — Лао!!!

Семену исполнилось три года. По улице, на которой стояли замечательные дома и росли кусты, шел Миша Оно, держа наперевес арбалет, и все его существо было охвачено решимостью и силой. Иногда он шел прямо, словно солдат на параде, отбивающий шаг в такт остальным идущим, а иногда он крался, как вор или наемный убийца, выполняющий свою мерзкую работу по уничтожению какого-нибудь благородного деятеля. Этот деятель был несуществен для Миши, поскольку он осознал свою грандиозную задачу и был наполнен глобальными планами по уничтожению всей реальности в целом, а не просто отдельных составляющих ее единиц.

— Надо уничтожить этот мир! — кричал Миша, сжимая арбалет.

— Мой мальчик, — сказал ему умный человек, шедший навстречу. — Каким образом вы собираетесь сделать это? Исторические мотивы какой-нибудь из культур не являются доказательством присутствия высшего. Поэтому вам нужно начать с конца, а еще лучше — с начала. Выдирание же каких-то черт не принесет никакого ущерба в реальность.

— Долой «пупочки»! — крикнул Миша.

— Суть «пупочек» не в том, что их необходимо раздвигать, — сказал умный человек, — а в том, что у них есть «зона» и «гона». Как же вы можете просто так пренебречь этим? Чего же вы хотите? Меня зовут Петров.

— Я хочу стряхнуть это все!!! — воскликнул Миша Оно, топая ногой по асфальту. — Я хочу, чтобы ничего не было.

— Кто вы? — спросил Петров.

— Я — вообще! Я — никто! Я — все! Этого не должно быть!

— Но ведь это — обычное творение, — презрительно заметил Петров, подпрыгивая два раза.

— Вот это-то и плохо! Я сам это знаю. Но вы должны вернуться к нам, а не уединяться в собственных «пупочках».

— Не все ли равно, — сказал Петров.

— Нет!!! Я сейчас убью тебя. Верь в то, что воскреснешь, верь в себя и во что-нибудь.

Миша вскинул арбалет, зарядив его.