Сергей Панарин - У реки Смородины

Старики говорили, государственному мужу даруется несколько больше, нежели простолюдину, ибо ответствует он за целый народ. Тут и спрос суровее, и помогают боги иной раз. Мудрость стариковская не врала – князь частенько ощущал присутствие в его жизни высших сил.

Вот и сегодня вождь тридевятичей не ошибся. Где-то в полдень навстречу походу вылетел на взмыленной лошадке гонец, пал к ногам Хоробрия.

– Беда, князюшко, окаянное горюшко содеялось, – запричитал запыхавшийся от скачки вестник. – Не вели голову рубить, вели слово молвить.

Иван отметил хладнокровие главного тридевятича. Тут бы впору запаниковать, а он даже не вздрогнул. Откуда Емельянову-старшему было знать, что прозвучало заведенное предками приветствие, совмещенное с указанием на то, что новости – дурные.

– Тут уж ехати всего ничего, – задумчиво произнес Хоробрий. – Мож, тебе и правда головенку оттяпать? Недаром же говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

«Ну, все, капец посыльному», – решил дембель, но, к собственному облегчению, ошибся.

– Ладно те в пыли пластаться, – сказал вестнику князь. – Встань и докладывай.

Гонец поднялся на ноги. Молодой, ровесник близнецов, только щуплый и с мышиными усиками а-ля де Монокль. Рукава зеленого кафтана и лоб испачкались в пыли.

– Очень прилежный, – не без отвращения прошептал Иван.

Пока запыхавшийся гонец собирался с силами, Хоробрий прикидывал, что могло произойти дома в его отсутствие. Мангало-тартары? Так мир. Стихия разбушевалась? Но тогда бы и тут было заметно. Бояре заговор устроили? А вот это весьма вероятно!

Бояр в Торчке-на-Дыму было как собак нерезаных. У людей ведь спокон веку так: чем народ южнее, тем в нем гордости больше. Пусть даже и порты дырявые, ан гляди-ка – сквозь прорехи гордость так и выпячивает. А уж заведись маломальское богатство, и понеслось – не хочу быть купчихой, хочу быть столбовой дворянкой.

В столице Тридевяцкого княжества каждый норовил выбиться в бояре. Потому-то сословие сие было необычайно широким и составляло четверть всего населения Торчка.

Бояре постоянно волновались.

Раз в год их сгоняли на отчетно-выборное собрание. Там выбирали, кто будет давать отчет за все похищенное боярами в течение прошедшего года.

Проще говоря, ворюги-бояре сдавали одного своего, чтобы пожить еще годик.

Вдруг им надоело правило, заведенное пращурами? Уж не затеялись ли они учредить государство, на латунский манер называемое «резь бублика»?

Правда оказалась страшнее князевых предположений.

– Государь князь, – молвил гонец. – Мужайся. Наш славный Торчок-на-Дыму зачеркнули.

– Чего?! – Хоробрий чуть с коня не упал.

– Зачеркнули. По всему граду выжгли две широкие черты. – Вестник вытянул указательный палец и изобразил в воздухе широкий крест.

– Пожар? – севшим голосом спросил главный тридевятич.

– В том-то и дело, что нет. Будто два огненных колеса прокатились. А за ними – пепелища. Так их и назвали – Черные Колеи.

– Вот оно что… Когда несчастье содеялось?

– Ночью, княже.

Хоробрий помолчал, потом обернулся к притихшим спутникам:

– Четверо оставайтесь с каретами и парижуйцами, двигайтесь как прежде. Остальные – за мной.

– А можно с вами? – робко встрял де Монокль.

– Гляди, не отставай.

Иван понадеялся, что с братом ничего не произойдет, и присоединился к князю.

Скакали часа два, пока вдалеке не замаячил Торчок. Столица Тридевятского княжества предстала такой, какой описывала ее песнь Кия – стена, холм с висячими садами, только из-за облаков не было видно звезды. Ну, и день вообще-то был.

Возле города текла широкая река. Иван спросил, как она называется. Князь прокричал:

– Дым!

Подлетев ближе, воины увидели разрезавшие город широкие черные полосы, о которых толковал гонец. Внутри линий перекрестья сгорело все, даже каменные крепостные стены исчезли. Частично порушились уникальные сады, зато не задело фонтаны. Пересечение, будто нарочно, произошло на площади перед дворцом.

Въехали в столицу. На улицах царило уныние, но, увидев князя, народ зашевелился, даже заулыбался: «Теперь-то, с государем, все наладится».

Галопом добрались до Черных Колей напротив дворца. Кони ступать на них не желали, топтались на месте, как их ни понукали. Князь, Иван и посол спешились, их примеру последовали дружинники. Старшой присмотрелся к выжженной поверхности.

Да, ночью тут была нехиленькая температурка. Камни и земля остекленели. По гладкой поверхности ветер гонял пепел. Хотя прогулявшийся по сказочному миру Емельянов так и не поверил полностью в магию, но тут его поразила не только точность прочерченной жаром полосы. На каком-то животном уровне парень ощущал неимоверное давление. Будто кто-то нашептывал: «Беги сейчас же! Бойся этого места!»

Даже пепел струился какими-то угрожающими змейками.

Не один Иван почуял странный нажим. Охранники выглядели угнетенными, князь хмурился, а шевалье впал в задумчивость. Мышь, перебравшаяся из седельной сумы на плечо Старшого, пискнула, дескать, место тут гиблое.

– Кто смелый, за мной, – тихо промолвил Хоробрий, вынимая меч из ножен.

Зашипели обнажаемые клинки. Щеголеватый Пьер изготовился разить возможного супостата шпажкой. Дембель впервые почувствовал себя незащищенным, забыв, что все равно не умеет фехтовать. Нащупав газету в кармане, стал увереннее. Отпущенные кони отбежали метров на тридцать и там ждали хозяев.

– Вперед, – скомандовал князь, и малочисленная дружина шагнула на глянцевую поверхность Черной Колеи.

Мир мгновенно изменился. Солнце пропало, на его месте зияла черная дыра, и Старшой увидел, как в нее затягивается свет. Свет, струящийся от него, стоящего рядом парижуйца и тридевятичей. Дембель припомнил, что их чуть больше двадцати.

Кругом царила тьма, и из этой тьмы выступали страшные бойцы. Это были явные мертвяки, но доработанные неведомым сумасшедшим демиургом. Во-первых, воинам дали по четыре руки. Каждый нес кривую саблю, копье и круглый щит. Свободная рука оканчивалась длинными ножами вместо пальцев («Привет Фредди Крюгеру», – подумал Иван). Тело и конечности бойцов были закованы в шипастые латы, отовсюду торчали загнутые лезвия. Бешеные глаза светились красными огоньками. У многих монстров было по одному оку. Между людьми и гадким воинством было около пятнадцати метров, но с каждым шагом отвратительные воины становились выше и выше, пока не достигли полутора человеческих ростов.

– Еханный бабай! Вот так влипли, – проговорил Старшой, чувствуя, как одеревенели от ужаса руки-ноги.

Гнилозубые пасти атакующих распахнулись в беззвучном боевом кличе. Емельянов невольно отступил и… очутился на площади перед дворцом и Черной Колеей. Один за другим стали вываливаться дружинники.

– Князь! – позвал Иван.

Хоробрий не вернулся.

– Вперед!!! – И вновь шагнул на Колею, держа газету, словно меч.

Перехлюзду было жарко в обоих смыслах этого слова. Обжигающие волны, исходящие от распахнутой во тьму двери, накатывали одна за другой и сушили тело колдуна. Но это полбеды. Повелитель не скрывал величайшего гнева:

– Ты прельстился силой, как сопливый мальчишка! Самоуверенный тупица. Я даю тебе власть не для того, чтобы ты совершал глупость за глупостью. Мое доверие нужно отработать.

«А кто кроме меня будет тебе помогать?» – подумал колдун, удивляясь собственной дерзости.

Злебог расхохотался, и с каждым раскатом его смеха Перехлюзду становилось жарче и жарче.

– Червяк! – воскликнул Худич. – У меня найдутся слуги и без тебя. Всегда есть еще один.

Маг вжал голову в плечи. Пот закончился, кожа высохла и, казалось, потрескалась, как высохшая после полива земля.

– Запомни, раб мой, – продолжил повелитель. – Все, что у тебя есть сегодня, дал я. А могу забрать не только это. Я отниму у тебя и то, что было до встречи со мной. Пока всего на день. Или больше?.. Увидим. Изыди.

Черная-черная дверь захлопнулась, и Перехлюзд очнулся.

Рассвело, но солнце пряталось за вязким облачным маревом.

Он лежал на ковре-самобранце, прикрывшись скатертью-самолеткой. Тело ломило, будто он долго работал. Кожа горела, голова раскалывалась от острой пульсирующей боли. Во рту было непреодолимо сухо. Колдун заскулил, засипел. На большее его не хватило. Он потянул руку из-под скатерти и застонал. Словно об острые камни поцарапался!

Перехлюзд посмотрел на покрасневшую, в алых крапинках, кожу и понял: «Это ожоги. Злодий испытывает меня болью».

Спина болела меньше. Кое-как сев, колдун приложился к баклажке с водой. Выпил все, но влаги оказалось недостаточно.

– Ахалай-махалай, – прохрипел волшебник, надеясь на медовушку.

Ковер-самобранец тряхнуло, и на его поверхности возникла дощечка с унизительной надписью «Столик не обслуживается».

Мысленно выругавшись, Перехлюзд решил лететь к воде. Скатерть даже не шелохнулась. Маг повторил заклятие, но слова так и остались словами.