Евгений Лукин - Портрет кудесника в юности

Ответив на приветствие, Никодим направился было к кафедре, как вдруг с недоумением заметил, что правый глаз каждого питомца перехвачен наискосок чёрной повязкой.

– В пираты, что ли, собрались? – буркнул Никодим.

Оглашенные переглянулись, помялись.

– Да тут, понимаешь, какое дело… – покашливая, пустился в объяснения сухопарый Маркел Сотов. – В Писании-то как сказано? Если правый глаз твой соблазняет тебя – вырви и брось… Ну, мы тут подумали-подумали, да и того… От греха подальше… А насчёт левого вроде ничего не говорится…

Смутился – и умолк.

– А если воображение соблазняет? – жёлчно осведомился Никодим. – Голову себе оторвать?

Ответом было неловкое покряхтывание. Кое-кто подагадливее уже стянул с головы повязку и сунул в карман.

– Значит, так, – постановил Никодим, бросая тезисы на аналой. – Для особо непонятливых: Писание и вообще труды классиков надо понимать духовно. Соблазнил тебя правый глаз – мысленно вырви и мысленно брось. Тем более что сегодня он вам пригодится… – Дождался, пока все до единой чёрные тряпицы сползут с голов, и продолжил: – Изучаем применение на практике заповеди «не убий». Которую тоже надлежит понимать чисто духовно, то есть наоборот. А если понимать в прямом смысле – тогда и Родину защищать некому станет. Не говоря уже об интересах трудящихся масс… Раздай пособия, Виталя.

Сильно бородатый Виталя раздал пособия.

– Итак, – изронил Никодим, убедившись, что никто не остался обделённым. – «Не убий». Первое упражнение – одиночными, второе – короткими очередями, третье – с помощью взрывчатых веществ… Что непонятно, Маркел?

– Дык… это… – растерянно сказал молодой подпольщик Маркел Сотов. – Ежели с помощью взрывчатых… Это ж не только буржуев да нехристей, это всех подряд поубиваешь…

– А вот Маркса надо внимательнее читать! – вспылил наставник. – История, заруби на носу, всегда происходит дважды. Первый раз – в виде трагедии, второй раз – в виде фарша…

– Фарса… – дерзнул вмешаться кто-то.

– В старых изданиях так оно и было, – одобрительно кивнул Никодим. – Переводчик напутал. Потом исправили…

К полудню ветхая облачность расползлась окончательно, солнышко малость потеплело, позолотело – и город из слюдяного стал фарфоровым.

Никодим Людской и Маркел Сотов проживали в одном районе, поэтому с занятий возвращались вместе. Снежок перестал, выпиленную лобзиком регалию можно было уже не прикрывать. Никодим шествовал, расправив грудь, и важно поглядывал, как силою чудотворного Ордена разрушаются мелкие бытовые заклятья, призванные хранить в целости кошельки, ширинки и узлы ботиночных шнурков.

Конечно, можно было бы закатать свидетельство народного доверия в пластик, но, как известно, любая синтетика непроницаема духовно. Иконки, например, потому и продают в запаянных пакетиках, чтобы святость раньше времени не выдохнулась.

Сухопарый Маркел Сотов шагал, ничего вокруг не замечая, и, как всегда в минуты напряжённой умственной деятельности, морщил не лоб, а нос.

– Не забивал, – ни с того ни с сего веско изрёк Никодим. – И завязывай давай. А то так, глядишь, и свихнуться недолго…

Застигнутый на мысли, Маркел вздрогнул. Сказано: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём». На женщин Маркел Сотов был не особо падок, зато когда-то в отроческих мечтах тайно представлял себя великим футболистом – и вот теперь ломал задним числом голову: действительно ли забивал он голы бразильцам? В сердце-то своём – забивал…

– Я ж вроде ничего не говорил… – опомнился он наконец.

– А не думай так громко, – ворчливо отозвался Никодим.

– Ну ты прямо колдун… – с опасливым уважением пробормотал Маркел. – В мыслях читаешь…

Молодой лидер коммунистов-выкрестов скривился и сердито надвинул поглубже обеими руками чёрный армейский берет, делающий его слегка похожим на Че Гевару.

– Соображай, что говоришь! – одёрнул он. – Нашёл с кем равнять!

– Да я ж в хорошем смысле… Чудо же…

Никодим усмехнулся. Наивность оглашенных временами его удручала, временами приводила в умиление.

– То-то и оно, что чудо! Ты что же, думаешь, я по своей прихоти чудеса творю?

Несколько шагов заединщики одолели в молчании. Маркел страдальчески морщил нос.

– Ну вот сам смотри, – сжалился Никодим. – Колдун, он – кто? Человек без вертикали в голове. Одиночка и паразит трудового народа. А колдовство – это всегда своеволие и гордыня. Колдуешь – значит, обязательно кого-то обуваешь: либо людей, либо природу.

– А чудо?

– А чудо, Маркел, это воплощение воли народной. То есть той же стихии. Значит, природе оно не противоречит. Велел мне народ читать в сердцах – читаю. Расхочет – перестану. Аминь.

– Весь народ? – усомнился Маркел.

– Весь, – не допускающим возражений голосом приговорил Никодим. – Народ, запомни, это те, кто за нас.

– Так это тебе, выходит, ни вздохнуть, ни кашлянуть… – с сочувствием глядя на молодого лидера, молвил будущий комсобогомолец.

– А ты думал, легко? – хмыкнул тот. – Нет уж! Попал в вожди – о себе забудь. Теперь ты и народ – единое целое. Изволь делать только то, чего остальные хотят!

– А чего они хотят? – рискнул Маркел.

Никодим недоверчиво покосился на спутника.

– То есть как это – чего? – с недоумением переспросил он. – Того, чего хочет вождь. Я ж тебе говорю: единое целое…

На проспекте их обогнал «мерс» последней модели и, развратно подмигнув левым «поворотом», свалил в переулок. Молодые единомышленники проводили предмет роскоши недобрыми взглядами, ибо заповедь, запрещающая желать конфискации имущества ближнего твоего, тоже понималась ими чисто духовно, то есть наоборот.

– А вот, скажем, объявляешь ты кому-нибудь анафему с занесением в личное дело, – предположил Маркел. – Это ведь тоже чудо?

– Ещё какое! – зловеще всхохотнул Никодим.

– Но объявляешь-то – в прямом смысле?

– Вот тут – только в прямом, – посерьёзнев, подтвердил Никодим. – Иначе – ни тебе страха Божьего, ни партийной дисциплины…

У «Трёх волхвов» соратники свернули за угол и умышленно пронизали чёрный рыночек, чтобы причинить максимальный ущерб идеологическому противнику. Всё колдовское отребье Баклужино собиралось тут ежедневно, открыто торгуя своим поганым инвентарём: от пантаклей до саженцев пиар-травы.

– А правду говорят, – помявшись, опасливо обратился Маркел, – будто ты… того… по молодости лет на пару с каким-то колдуном склад грабанул?

Никодим крякнул и сдвинул берет чуть ли не до глаз.

– Ну, во-первых, попытка экспроприации и грабёж – вещи разные, – недовольно заметил он. – А во-вторых, кореш-то мой тогда нормальный был пацан… Кто ж знал, что он потом к колдуну в ученики поступит!

Фыркнул – и умолк. Маркел поморгал – и умолк тоже.

На выходе с базарчика продавали домашнюю живность. Величественная дама в мехах пропускала с надменным видом персидских котят через обручальное колечко. Трюк, понятное дело, невероятный, и без чертовщины тут наверняка не обошлось. Ну и зазевалась, дура – проглядела приближение святыни. Ещё шаг – чары бы распались и пушистое оранжевое тельце оказалось бы передавлено тесным золотым изделием.

Следует сказать, что железный Никодим, ни в чём не давая потачки роду людскому, питал неизъяснимую слабость к невинному в политическом смысле зверью и скорее вышел бы из партии, нежели причинил увечье кому-либо из братьев наших меньших. Поэтому и только поэтому, а вовсе не из малодушия, узревши пропускаемого сквозь кольцо котейку, он торопливо прижал ладонь к груди, экранируя благодать.

И остановился в остолбенении. Экранировать было нечего. Регалия исчезла.

Обернулся, пристально осмотрел рынок. Клептокинез исключается. Орден – намоленный, колдовством его не возьмёшь. Стало быть, спёрли вручную – карманников у «Трёх волхвов» тоже хватает.

– А знаешь… – недобро прищурясь, обратился он к спутнику. – Поди-ка ты дальше один. Тут у меня дело сыскалось…

Оглашенный конспиративно наклонил голову и, ни слова не говоря, сгинул. Вернувшись шагов на десять, Никодим ещё раз оглядел торгующих. Наивные! Они что же, полагают, если вождя и идеолога лишить Ордена, так он и народной поддержки лишится? Нет уж, дудки! Виновного сыскать? Сейчас сыщем… Вот только не стоило, пожалуй, удалять Маркела – пусть бы воочию убедился, насколько прямой смысл отличается от духовного истолкования.

– На воре шапка горит, – тихо и внятно произнёс Никодим. И, помедлив, добавил: – Взвейтесь кострами…

Едва лишь прозвучало грозное ключевое слово, как над рыночком порхнул звук, похожий на фырканье множества воробьиных крылышек. Шапки на продавцах и на покупателях задымились, а затем вспыхнули разом. Толпа метнулась, с треском посыпались ящики, лотки, навесы, взмыл людской вопль. Ошарашенный Никодим попятился – и, пока не затоптали, поспешил ретироваться к выходу. Что из-за слишком общей формулировки чудо может принять черты стихийного бедствия, он просто не предвидел.