Александр Житинский - Дитя эпохи

– Если мы будем есть бутерброды, то они вообразят, что у нас затруднения с продуктами… Понимаете? – сказал начальник штаба Лисоцкий. – Не у нас лично, а вообще…

И он сделал рукой обобщающий жест.

– Предлагаю пользоваться всеми услугами, но за все платить по их таксе, – сказал Лисоцкий.

– У нас не хватит денег даже на одно купание, – сказал Черемухин.

– Давайте платить по нашей таксе, – предложил я. – Билет в бассейн стоит пятьдесят копеек. Четыре билета – два рубля. В переводе на доллары – это два доллара и шестьдесят семь центов. Не так уж дорого.

– Правильно! – сказал генерал. – Нечего их баловать. Когда они приезжают к нам, то тоже платят по своей таксе, а не по нашей.

И мы все с облегчением принялись раздеваться. Первым в бассейн нырнул Черемухин, потом я, а следом плюхнулись Лисоцкий с генералом. Бассейн не был предназначен для такого количества купающихся, поэтому вода перелилась через край.

Искупавшись, мы сели на траву, и проводники поднесли нам жареное мясо, обильно усыпанное зеленью. Сами они поели, пока мы купались, и теперь услаждали наш слух игрой на музыкальных инструментах. Главный араб пел какие-то интернациональные шлягеры, а остальные ему аккомпанировали на гитарах. Специально для нас они исполнили «Подмосковные вечера». Лисоцкий беззвучно шевелил губами, подсчитывая стоимость завтрака и музыкального сопровождения по нашей таксе. Все равно получалось дороговато.

– Казимир Анатольевич, придется вам быть по совместительству начфином, – сказал генерал.

– Начфин? – удивилась Кэт. – Что это значит по-русски, господа?

– Банкир, – находчиво перевел Черемухин.

– О! Банкир! – воскликнула Кэт, глядя на Лисоцкого с уважением.

После завтрака Лисоцкий отсчитал ей шесть с лишним долларов. Кэт повертела доллары в руках, раздумывая, что с ними делать, а потом отдала их на чай проводникам. Мы постарались этого не заметить.

Отдохнув, мы снова вскарабкались на верблюдов и поехали дальше. Со скоростью пять километров в час. Поскольку заняться было нечем, я вынул из портфеля блокнот, положил его на передний горб и принялся вести путевые заметки. Все путешественники их ведут.

Исключая моих спутников и верблюдов, вокруг не было ничего, о чем стоило бы писать. А я точно знал, что заметки нужно начинать с описания окружающей природы. Все писатели начинают с природы. Природа дает возможность проникнуть во внутренний мир героев. Так нас учили.

Я решил писать с точки зрения верблюда. Мне показалось, что во внутренний мир верблюда проникнуть легче, чем залезть в душу, допустим, к Михаилу Ильичу или к нашей англичаночке. Поэтому я посмотрел вокруг безрадостными глазами животного и начал:

«Кто придумал тебя, однообразный мир пустыни?… Кто насыпал этот палящий песок, в котором даже верблюжья колючка кажется флорой, а скорпионы – фауной? Кто зажег над нами унылое и неумытое солнце? Пустыня дышит жаром, как легочный больной. Она протяжна, как обморок, и вызывает тоску. В пустыне нет счастья в жизни».

Начало мне понравилось. Однако пора было переходить к людям. И я написал: «Михаил Ильич чешется спиной о верблюжий горб. Лисоцкий тихо считает доллары, перекладывая их из одного кармана в другой. Черемухин привязал себя брючным ремнем к горбу и спит. Арабы олицетворяют терпение. Кэт музицирует на флейте».

На этом мои наблюдения кончились. Я даже удивился. Как это другие писатели умеют описывать долго и красиво? Наверное, у них богатое воображение.

Кэт, и вправду, играла на флейте от нечего делать. Мне стало скучно, и я ударил пятками своего верблюда в бока. Верблюд слегка взбрыкнул и ускорил шаг. Я догнал Кэт и поехал с ней рядышком. Она тут же опустила флейту и уставилась на меня большими глазами. На интернациональном языке взглядов это означало: «Чего вы хотите, молодой человек?»

– Я просто так, – дружелюбно сказал я.

Кэт улыбнулась и приблизила своего верблюда к моему. Они пошли, касаясь боками. А мы с Кэт время от времени касались коленками. Генерал закашлял сзади, но я не оглянулся. В конце концов, имею я право поговорить с женщиной в пустыне?

– Как вы находите пейзаж? – спросила Кэт.

– Очень симпатичный, – сказал я, забыв о том, что писал минуту назад в путевых заметках.

Генерал кашлял не переставая, как чахоточник. К кашлю присоединился Лисоцкий. Я продолжал кашель игнорировать.

– Сколько вам лет? – спросила англичанка.

– Тридцать три, – сказал я. – А вам?

– Твенти файв, – сказала она и расхохоталась, как в деревне. Сразу видно, что наполовину наша.

– Понял, – кивнул я.

– Петя! – вскрикнул сзади Черемухин сдавленным голосом.

Я оглянулся. Генерал и Лисоцкий, красные от кашля, смотрели на меня негодующе, точно на таракана в супе. Черемухин за их спинами делал мне знаки рукой, чтобы я закруглялся.

– Петр Николаевич! – прохрипел командир. – Займите ваше… – и вдруг глаза его округлились, и Михаил Ильич принялся тыкать пальцем в пространство перед караваном.

– Мираж! – закричали Лисоцкий и Черемухин.

Я снова повернулся вперед лицом. Прямо перед караваном открылся фешенебельный мираж, полный экзотики. Этот мираж и спас меня от дисциплинарного взыскания.

Мы въехали в мираж по бетонному шоссе, обсаженному пальмами. Под пальмами сидели люди в бурнусах и пили пиво из консервных банок. Мираж был застроен скромными пятиэтажными отелями и живописными трущобами по краям миража. По трущобам слонялись туристы, фотографируя нищих. Как выяснил позже Черемухин, эти нищие и были владельцами отелей. Отели они сдавали туристам, а сами целый день торчали под пальмами с протянутой рукой. Наверное, из любви к искусству.

Мы заняли второй этаж одного из отелей. Номера были с кондиционером, телевизором и ванной. Это были номера второго класса. Мы поселились в них, чтобы сэкономить валюту, а Кэт расположилась в первом этаже. Там были люксы.

Люксы заслуживают описания. Это были особые люксы, с экзотикой. Когда Кэт позвала нас на обед, мы все разглядели как следует. Пол в люксе был земляной, хорошо утоптанный. Прямо в центре номера находился каменный очаг, из которого шел дым. Вентиляции никакой, везде ползали змеи, а с потолка доносились записанные на магнитофонную пленку звуки пустыни. Кто-то урчал, кто-то заливался нечеловеческим хохотом, а некоторые шипели.

Кэт сказала, что она здесь отдыхает душой.

– А куда же садиться? – растерянно спросил Лисоцкий.

– На землю, – сказала Кэт и опустилась на пол.

Мы тоже разлеглись вокруг очага, как древние римляне.

Вошла голая негритянка, достала из очага каких-то жареных сусликов и вручила нам. Михаил Ильич взял своего суслика, не глядя на негритянку. А Лисоцкий вообще закрыл глаза и перестал дышать. Если бы негритянка не вышла, он бы задохнулся.

– Угощайтесь, господа, – сказала Кэт.

Мы стали есть сусликов, убеждая себя внутренне, что это зайцы. Хотя откуда зайцы в Африке? На самом деле это были жареные вараны, с которых предварительно стянули шкуру. Вараны были вкусные.

Змеи ползали по номеру, изредка наматываясь на нас. Вообще непривычно только первые полчаса, а потом на них перестаешь обращать внимание. Змеи ручные, администрация отеля за них отвечает.

После обеда мы пошли прогуляться по миражу. Кэт изнывала от скуки и тоже отправилась с нами. Эти миллионерши удивительно разочарованы в жизни. Даже ручные змеи и жареные вараны вызывают у них лишь зевоту. Миллионерши очень пресыщены, и жить им поэтому трудно. Я спросил у Кэт, что ей, вообще говоря, надо? Чего ей хотелось бы больше всего на свете?

– Любви, – сказала Кэт.

Не ручаюсь, что она произнесла это слово с большой буквы. Поэтому я сразу переменил тему разговора, чем вызвал у Кэт сильнейшую депрессию. Она швыряла доллары нищим и меланхолично наблюдала, как они дерутся из-за них в желтой пыли. На один металлический доллар как бы случайно наступил начфин Лисоцкий. Он долго стоял, размышляя, как бы его незаметно поднять. При этом он делал вид, что любуется пальмой.

– Вы слышали об инфляции, Казимир Анатольевич? – спросил я.

– Да… А что? – испугался Лисоцкий.

– Пока вы стоите на этом долларе, он непрерывно обесценивается, – сказал я. – Причина, конечно, не в том, что вы на нем стоите. Просто не нужно терять времени.

Лисоцкий ужасно расстроился и не стал брать монетку. Вероятно, доллар до сих пор там лежит и обесценивается.

Мы пришли в центр миража, где был базар и небольшой аэропорт. Базар нас не очень интересовал из-за нашей низкой покупательной способности. Однако торговцы хватали нас за руки и предлагали золото и драгоценности. Мы отмахивались. У одного негра на лотке лежали книги. Я подошел к нему и убедился, что он торгует Пушкиным в старом издании. Книги были в хорошем состоянии. Я подозвал Черемухина, чтобы продемонстрировать ему марксовское издание Пушкина.