Светлана Захарова - Покушение Аллисы

Но — крак! — это Аллиса уже наступала на жучка.

— Что ты наделала! — взревел кок.

— Ему было так одиноко и тоскливо, — сказала Аллиса, глотая слезы, — что я просто не могла смотреть на его мучения!

Я тоже не мог. Пообещав Аллисе, что, как только будет найдена ее бомба, дочь будет торжественно запущена в открытый космос без скафандра, я двинулся по направлению к маленькому леску.

Но случилось невероятное. Из лесу, завидев мое приближение, навстречу нашей команде двинулось небольшое воинство. Боже, кого там только не было! Лисы, олени, скунсы, какие-то таинственные существа всевозможных оттенков синего цвета стройными рядами шагали на нас с неизбывной тоской в глазах разного размера и формы.

— Ребята, — сказал капитан, — если хотите, поправьте меня, но я скажу. Это самое печальное зрелище, какое мне приходилось видеть.

— А вас ничто не смущает? — спросил я.

— Нет, — сказал нервно Голубой. — Кроме разве что парочки тварей навроде крокодилов. Они так плачут, что становится не по себе и очень хочется вернуться на корабль и запереть за собой дверь на крюк и на цепочку.

— А меня, — сказал я, — смущает другая вещь.

— Какая? — спросила Аллиса.

— Вы не замечаете, что вся эта зверская армия одного цвета?

— Это точно, — кивнул Полозков. — Но ведь и планета синяя. Так что чего тут?

— Извините, — напомнил я, — но наша Земля разноцветная.

— Так и мы — кто желтый, кто красный, кто зеленый, — хмыкнул кок. — И чего?

— Да так, — я действительно не помнил, к чему это сказал. Но тут же вспомнил. — Мне кажется, что они потому и такие грустные, что такие синие. Давайте попробуем их раскрасить. Возьмите нашего механика. Он Голубой, и поэтому ужасно печальный.

— Но если вы решите раскрасить меня, — тут же откликнулся механик, — вам тут же станет очень грустно. Это я вам обещаю.

— Но попробовать-то можно! Я зверей имею в виду.

— Попробуй, пап, — кивнула дочь. — И начни вон с того синего льва.

— Нет уж, сама начинай со львов. Я раскрашу ящерку.

Я выхватил из первых рядов поступивших рыдающих зверей маленькое пресмыкающееся и поспешил с ним на корабль, где уже находились мои предусмотрительные друзья.

— Краски мне, — отрывисто бросил я. — Кисточку. Начнем операцию.

— Двадцать секунд, — отозвался капитан.

— Лапы держите.

— Тридцать.

— Желтый цвет. Теперь красный…

— Есть.

— Сорок.

— Тонкую кисточку.

— И-ха-ха-ха! — ящерица дико захохотала от щекотки.

— Минута.

— Сделано.

Я опустил на пол одуревшую, но переливающуюся всеми цветами радуги ящерку. Она подползла к зеркалу, посмотрела на себя оценивающим взглядом и принялась плясать, вертя хвостом. Мы хлопали в ладоши, а кок, не теряя времени, набрал банок с краской и дернул к выходу. Вскоре снаружи донесся короткий вопль, и мы одновременно сняли шапки. Спустя мгновение перед нами появился Можейка. Он посмотрел на нас так, что мне немедленно захотелось раскрасить его в самые попугайские цвета.

— Надо использовать шланги, — проворчал он, повернувшись и продемонстрировав нам невероятную дырищу на штанах. — По крайней мере, для окраски льва!

Мы решили последовать совету мудрого механика и щедро оросили грустную толпу зверей красками, после чего долго наблюдали за развеселыми плясками животного царства.

— Смотрите! — завопила вдруг Аллиса. — Клево!

Мы обернулись и увидели, что ящерка катается по полу. Закончив сие малоприятное занятие, она судорожно отбросила хвост и дала дуба.

— Ты чего? — подергал ее за остаток хвоста кок.

— А ничего, — проворчал начавший кое-что понимать капитан. — Это же зверь! Она кожей дышит! А вы ее всю намазали! Вот она и танцевала — забыла, как дышать. Вот и…

Мы переглянулись и бросились к иллюминаторам. Некоторое время мы молча обозревали открывшуюся нам страшную картину. А потом каждый понял, что ему делать. Капитан отправился на мостик, механик дунул в машинное отделение, Аллиска весело хохотала, приплясывая возле иллюминатора, а я делал ящерке искусственное дыхание посредством пылесоса — правда, безрезультатно.

«Беллерофонт» дал газ, и вскоре мы исчезли с орбиты ставшей поистине самой грустной на счете планеты. Ящерку, правда, удалось отмыть и откачать, но хвост у нее вырастать отказывался. Аллиса подружилась с чудесным образом спасенной животиной и окрестила ее Гайдном. Лично на мой взгляд, земноводное ничем не походило на великого композитора, но разве я мог когда-нибудь доказать что-то этой особи женского пола, единственным аргументом для которой всегда было распыление на атомы.

P.S. Хотя уже совсем скоро мы должны были припарковаться к Плантагенете, по всем законам космической фантастики нам было просто необходимо ввязаться в какую-нибудь передрягу. Приключение, о котором вы прочтете в идущей сразу за этой главе, хоть и не достаточно передряжное, но неприятностей могло принести довольно много. Одним словом, ниже — ничем не связанное с основным замыслом, но вполне читабельное физико-лирическое отступление.

Когда мы причалили к планете с труднопроизносимым названием Сопомаросикивари, которую назвали по первым слогам фамилий открывших ее звездных путешественников, нас приятно удивил рекламный щит, стоявший посреди космопорта. Он гласил:

«Добро пожаловать на Землю-2!»

— Я туда не пойду, — сказал Полозков, — мне надо ванну принять и вообще.

— Я тоже не пойду, — отказался и механик. — Масло менять вы, что ли, профессор, будете?

— А я схожу, — потер руки Можейка. — Если никто не против. Аллиска, пойдешь с нами?

— Вот кого нимало не хотел бы видеть в своем обществе, — сказал я жестко, — так это моего обожаемого отпрыска.

— И ладно, — обиделась Аллиса. — И посижу одна. Не очень-то и хотелось. Там, небось, негодяев всяких полно!

— Не больше, чем осталось на корабле, — процедил я и, сразу после крика Полозкова: «Что-что-что-о-о?!!», поспешил сбежать.

— Здрасьте, — сказал я вышедшим встречать нас колонистам. — А как же старая добрая Сопомаросикивари?

— Не все такие же опытные и ученые, как вы, — сказал нам один из встречавших, видимо — старший, человек со строгим и одухотворенным лицом бывшего алкоголика. — Многие из тех, кто хотел приземлиться на нашей планете, не могли произнести ее название полностью и таким образом затребовать посадку. Пришлось пойти на крайние меры, хорошо хоть те, кто открыл вторую Землю, давным-давно скончались в страшных мученьях.

— Хорошо, — сказал я, хотя ничего хорошего в услышанных мною словах не наблюдалось. — И как вы тут живете?

— Поживаем, — был получен ответ. — Вашими молитвами.

— Мы не молимся, — сказал я. — Мы за науку.

— Вы атеисты? — полусказал-полувзвизгнул старшина.

— Да, — важно сказал Можейка, разглаживая бороду, — мы — атеисты.

— Ах, как интересно! — воодушевился колонист. — Тогда проходите. Мы-то, если честно, веруем. Поэтому попросил бы не заводить кощунственных речей про всяких там мартышек, орангуташек и прочих якобы предков.

— С удовольствием, — кивнул я. — Никогда не понимал обезьян.

— Ты же биолог! — обличающе вскричал кок.

— Биолог, не отрицаю. И тем не менее, роды у обезьяны принять смогу, но понять ее — никогда в жизни!

— Нет у нас никаких обезьян, — сказал с отвращением колонист. — Точнее, не было, пока вы не прилетели!

— Кстати, о насущном, — быстро сказал я, гася вспыхнувшую было ссору. — У вас вообще звери есть?

— Звери — не звери, а кое-какие твари водятся.

— Например?

— Например, фантасты. Слышали о таких?

— Постойте-постойте, — сказал я. — Фантасты… М-м-м… Это же такие писатели, да?

— Да, — сухо сообщил колонист. — Писатели. От слова, извините, «пИсать».

— Фу, как грубо, — сказал я.

— А как еще-то, товарищ? Как еще-то? Целыми днями сидят — и марают бумагу! И марают!

— А о чем пишут-то?

— Кто ж их разберет? Самое смешное, что все, о чем могла сказать фантастика, уже сбылось или вот-вот сбудется. Нужен тебе мир с мечами и магией — пожалуйста, двигай на шестой уровень через подпространство Ф. Хочешь с разумными ящерами цивилизацию строить — нет проблем, уровень пять Ю.

— Э, — сказал я.

— Э? Точно так-с, я и сказал «Э».

— Нет уж, товарищ, это я сказал «Э»! — уперся я.

— Сначала вы сказали, а потом и я сказал! «Э» — сказали мы с вами хором!

— Ну ладно, — отмахнулся я. — И чего?

— Так вот. Вывелись все фантасты. Только у нас и остались. Сидят, пишут, не спят, не едят. Тонны бумаги извели. Мы жжем, они новые труды катают.

— Про что хоть?

— Все про то же. Рунные посохи, антигравитоны, ночные дозоры… И главное — ничего, ничего святого! Сплошная наука, открытия, генная, тьфу на нее, инженерия! И хоть бы слово о том, кому они всем этим обязаны!