Сергей Кочетов - Ленон и Гаузен: Два клевых чужака (СИ)

Тут юноша понял, что он окончательно замечтался и решил открыть форточку, чтобы просвежить свои мысли. От прочитанного Ленону захотелось пить. Но, посчитав деньги и позднее время, он решил не бежать за бутылкой минеральной воды, а налил себе из-под крана. Он включил струю холодной воды на полную мощность, чего его домохозяйка в своем присутствии не позволяла, и в стакане появились пузырьки воздуха, будто это была настоящая газировка. Но радость юноши была недолгой. Он вспомнил, что Антонина Казимировна также запрещала ему пить из-под крана.

— А вдруг я от этого заболею бешенством, и когда она вернется, то обо всем догадается и очень сильно рассердится? — пришло в голову Ленону. Побоявшись нарушить еще один запрет, он лишь прополоскал горло и вылил воду обратно в раковину.

Вернувшись в свою комнату, он взял книгу, но заметил, что она открыта в другом месте.

— Наверное, ветер перелистнул страницы, — подумал Ленон, кинув взгляд на раскрытую форточку. Но юноша не стал искать в книге предыдущее место, так как написанное вновь захватило все его внимание:

«Наполен решил напасть на Россию. А там было очень холодно. А рабочая батарея была только у Раевского. И сидит Раевский у себя в палатке, греется. И вот стучится император Франции к нему в палатку: — Раевский, одолжи батарею погреться!

А Раевский в ответ ему как гаркнет:

— Если тебе так холодно, чего ж ты тогда себе в Африке воевать не остался? Пошла прочь, морда обезьянья! Вали себе обратно в Африку!

Наполеон был настолько возмущен подобным недружеским отношением, что в гневе покинул чужую страну, даже побрезговав ее завоевывать. Потому-то война и закончилась».

Ленона как будто током дернуло. Но оторвался он от книги не только потому, что не любил хамство во всех его проявлениях, а оттого, что поймал себя на мысли, что буквально недавно вспоминал Наполеона.

— Бывают же совпадения, — неуверенно пожал плечами Ленон.

От волнения Ленон решил устроить себе еще один перерыв и перекусить. Порывшись в холодильнике, он взял яблоко. Но этого оказалось мало, чтобы полностью заглушить аппетит, и юноша понадеялся успокоить желудок очередной порцией чтения:

«Кто не знает знаменитого стихотворения: «Я пришел к тебе с приветом…»? Автор строчек Афанасий Афанасьевич Фет написал их не просто так. Фет, не то чтобы как Лермонтов пристрастился к минералке, полной полезных солей, но возвращаться из гостей несолоно хлебавши он точно не любил. Поэт был немцем по происхождению и как немало представителей германского народа, был непрочь покушать как следует. Он действительно приходил в гости с приветом, а уходил с набитым пузом.

Фет был восторженным певцом природы, особенно ее съедобной части. Он любил вбирать ее ароматы, вкусы, запахи и никогда не отдавал обратно. Фет старался попробовать на зуб все, что под руку попадалось, и обгрызал подвернувшийся лакомый кусочек до последней косточки. А что уже не влезало в рот, поэт, уходя, любил припрятать под своей обширной бородой. Недовольные этой привычкой коллеги за глаза звали поэта Ананасием Буфетом.

Будучи по натуре совсем беззлобным, Фету приходилось частенько удивляться, насколько мелочными и придирчивыми бывают в быту окружающие его люди. Иногда его попрекали даже лишней ложечкой сахара.

— Если вам так хочется, то сахар в чай кладите сколько угодно. Но карманы-то набивать зачем?! Был бы кусковой — еще полбеды, но песок из карманов прямо на пол сыплется! Да от вас потом белые дорожки по всему дому идут! От муравьев спасу нет! — возмущались иные хозяева.

— Ну, при чем же здесь Муравьев-Апостол? Его вообще не за это повесили, — простодушно отшучивался поэт, не принимавший обид близко к сердцу. Несмотря на застарелые привычки, поэзия занимала все его мысли. Но не всегда его литературные и сопутствующие им опыты заканчивались у классика удачно. Так, однажды он написал следующие строки:

Я нес варение

Из ячменя,

И несварение

Ждало меня.

Впрочем, Фет не только отнимал, но и делился с собратьями по перу разными хорошими вещами. Так, с Тютчевым у него был день рожденья в один день, но отмечали, конечно, всегда у Тютчева. Но однажды Фет опоздал.

В тот день он занял место в очереди в кондитерскую, где собирался купить Тютчеву в подарок торт. По некоторым причинам, о которых мы умолчим, он отлучился, а когда вернулся, то увидел, что его место в очереди занял какой-то прохожий.

— Извините, достопочтенный… — осторожно запротестовал поэт.

— Я не Достопочтенный! Я Достоевский! — раздраженно обернулся незнакомец, который оказался тоже классиком. Федор Михайлович был не в духе. Магазин инструментов заказал у него рекламную статью. А он, как потомственный дворянин, из инструментов знал только топор. Он взялся было писать «Десять способов, как можно использовать топор», но как бы он не ломал голову, у него выходил только один, и тот неприличный. Но Федор Михайлович не сдавался и уже написал пятьдесят страниц про этот неприличный способ, правда, рекламной статьи все равно не получалось…»

— Прямо, как у меня, — подумал Ленон, но вместо того, чтобы взяться за дело, решил продолжить чтение.

«…Но драки между двумя классиками в этот раз не вышло. Поэт и великий писатель разговорились.

— Вы за чем стоите? — спросил Фет у Достоевского.

— За сахаром к чаю, — не таясь, поведал автор «Униженных и оскорбленных».

— Лучше бы вы к чаю МАРМЕЛАДОВ разных понабрали, — поделился мыслью Фет, уже понадеявшийся напроситься как-нибудь в гости.

Но будущий автор «Преступления и наказания» намек понял неправильно и крепко призадумался. И пока он размышлял, что неплохо бы назвать героиню будущего романа Сонечкой Мармеладовой, Фет проскочил мимо него, купил торт и побежал на праздник. А Достоевский благополучно просрочил заказ на рекламную статью, но гонорара за новый роман с лихвой хватило на выплату неустойки. Даже на извинительную открытку деньги остались.

Фет же, спешно поздравив с порога Тютчева, не снимая калош, ринулся к угощениям, на ходу приговаривая:

Люблю икру да с расстегаем,

Ее в момент я уминаю…

Из-за громоподобного шума в озверевшем от голода желудке Фета Тютчев не расслышал стихи целиком, но общую суть уловил, и подсказанные строки вкупе с пережитыми впечатлениями легли в основу знаменитой «Весенней грозы», более известной как «Люблю грозу в начале мая». А пока вдохновленный Тютчев писал данные стихи, Фет съел им же подаренный торт.

Конечно же, окружающие пытались как-то умерить аппетиты Фета. Они даже подговорили на это дело Короленко. То есть, конечно, не Владимира Галактионовича, который был порядочным человеком и в разного рода заговоры старался не влезать, а его куда менее известного брата Степана. Степан Короленко писал про всякие ужасы жизни, такие страшные, что даже мрачный писатель Достоевский не читал его произведений. Одним из таких произведений был роман «Синие» — про алкоголиков. В основном там, правда, шла речь про сторожа закрытой гостиницы, который бросил пить, но от трезвости у него голова помутилась окончательно, и он чуть было не перебил всю свою семью. После этого романа в России стали меньше бросать пить. Еще у данного автора была повесть про невинно обвиненного острожника, который пытался выбраться из заключения почти тридцать лет и три года. Эту историю он подслушал лично из воспоминаний Достоевского, и хотя классика освободили досрочно, Степан Короленко в целях кульминации превратил финал в эффектный побег.

И вот друзья Фета попросили написать Степана Короленко такой роман, чтобы Афанасий Афанасиевич, прочитав его, прекратил объедаться. Степан Короленко, не долго думая, написал роман о человеке, который любил поесть, но из-за его несправедливого отношения к окружающим на него наслали проклятье, и он все худел и худел и худел до бесконечности. Автор надеялся, что это умерит бесстыжий аппетит Фета. Но после прочтения этой книги поэт сильно занервничал и на этой почве стал есть еще больше.

В конце концов, коллеги, уставшие от обжорств Фета, не выдержали и скинулись поэту на дворянство, чтобы тот в собственных хоромах смог позволить себе трапезу по вкусу. После этого он прекратил свои гастрономические набеги в гости. А так как он был немцем, то добавил к своей фамилии благородную приставку «фон». Коллеги даже сочинили про него эпиграмму: «Афанасий фон Фет забрался в буфет и объелся конфет». Но он не обижался. Добрейший был человек!»

— А то неизвестно, сколько бы еще хороших идей у него могло возникнуть в припадке голодного вдохновения, — подумал Ленон, у которого от прочтения тоже аппетита не поубавилось. А тут еще какой-то, похоже, не совсем трезвый прохожий решил устроить на улице концерт. Тут юноша вспомнил запрет Антонины Казимировны, что нельзя открывать форточку надолго.