Борис Дмитриев - Вам возвращаю ваш портрет

У командира, после нечаянного откровения ординарца, в приступе гнева затрясся подбородок, бешенной кровью начали наливаться и без того огневые глаза. Он даже привстал над скамейкой, как готовый к атаке коршун.

– Так ты, что же подлец, выходит Чапаю белогвардейскую кобылу подсунул. То-то вижу, она к офицерским аллюрам приучена. Да я с тебя за такую подлянку шкуру спущу, не посмотрю даже на боевые ранения. Вот тебе бабушка и Юрьев день, вот и оказался Чапай в окружении контры, не надо даже никаких войсковых операций.

– Добрый конь, командир, у него под хвостом белое знамя не намалевано, – ничуть не смущаясь приступов неподдельного гнева парировал Петька. – Службу исправно несет, копытами огонь вышибает. Навряд ли и Фрунзе таким скакуном перед вами похвалится. Я только не совсем понимаю, мы будем сейчас с трофейным конем или с золотым перстеньком разбираться?

– Со всем разберемся, не дрейфь, – пообещал несколько угомонившись, оседающий на скамейку комдив. – Давай рассказывай, для чего и каким манером завладел побрякушкой на вражеской стороне?

– Скажите, Василий Иванович, разве я не имею права своей невесте свадебный подарок добыть? – в свою очередь поставил вопрос ординарец. – Или прикажете ей под венец в красную косынку от товарища Фурманова вырядиться? За нашими девками и так скоро начнут бугаи по деревне гоняться, всю дивизию красными тряпками занавесили, живем, как на ярмарке. Надоело, командир, должна же быть хоть какая-то нормальная, человеческая жизнь. У меня от крови багряной, кошмары по ночам приключаются, только красных платков на жене для полного счастья под зарез не хватает.

Чапаев нервно выскочил из-за стола, пнул сапогом некстати подвернувшуюся собачонку и вплотную подошел к сидящему на скамье ординарцу. Тяжело, очень недобро посмотрел ему в глаза и негромко процедил сквозь зубы.

– Ты, недотепа, Фурманова не тревожь, попридержи копыта, схорони язык за зубами, в контрразведке таким губошлепам лихо рога заворачивают. И запомни, красный цвет, это багряное знамя нашего пролетарского гнева, нашей революционной кровушки. Ничего худого с твоей Анкой не сделается, если под венец в красную косынку советской невесты вырядится. Кому, как ни вам, ближайшим помощникам командира, подавать молодым бойцам пример пролетарского супружества, устремленного в революцию. Чай не великая барыня, за будь здоров может и без золотых бубенцов обойтись, не за ради них мы жизни свои в бою не щадим, не для этого революцию мировую затеяли.

В незавидном положении оказался бедолага Кашкет, невольно оказавшийся свидетелем самой настоящей политической сварки. По правилам революционного жанра следовало хотя бы кивать головой, в знак солидарности с патриотической речью комдива, но Петькин тяжелый кулак, начинавший заметно сжиматься на дубовой столешнице, не очень способствовал проявлению большевистских убеждений.

– На счет барыни, это, как для кого, – не сдавался настырный ординарец, – а для меня Аннушка самая первая царица и есть, королева ни с кем несравненная. Имей на то власть, все сокровища мира, не раздумывая, высыпал бы к ее точеным ногам, и все равно оказалось бы мало. Вы или не были молоды, или не любили никогда, Василий Иванович? Да нет для меня в целом свете женщины драгоценней, желанней чем Аннушка и почему это я не имею права подарить ей по случаю свадьбы золотое колечко? Как хотите, так и понимайте, готов пойти на любой трибунал, не сбегу, без страха понесу наказание.

Петька неожиданно для себя самого вспомнил, как еще в школе, уважаемая всеми учительница рассказывала про влюбленных Ромео с Джульеттой и какое это наслаждение – умереть за большую любовь. Ему даже самому захотелось, чтобы его расстреляли, но обязательно в жарки объятиях Анки и чтобы долго потом можно было смотреть, как она рыдает, как сокрушается над его бездыханным телом и в отчаянии отправляется следом за ним. Правда, куда отправляется не совсем было понятно.

– Может ты и прав, черт тебя знает, – засомневался комдив, – может мы и воюем за то, чтобы могли своим любимым самые дорогие подарки дарить. Только не надо мне пудрить мозги, я пока еще в состоянии видеть разницу между бараньими яйцами и северным сиянием. Одно дело подарки любимым преподносить, другое дело с противником в дружбе якшаться. Если каждый начнет между белыми и красными прыгать, по своему усмотрению на чай к кому попадя вечерком заходить, это ж какая армия у революции окажется? Мы люди военные, присягу перед красным знаменем дали, не для того чтобы анархию в дивизии разводить, война таких клоунов быстро приструнивает. Наказание понесешь по всей строгости, чтобы впредь неповадно было. Я умею быть добрым товарищем, но и командиром строгим не забываю перед революцией быть. Ты приходи ко мне в ночь за полночь, с радостью, с любой нуждой приходи, последнюю рубаху сниму, из любой беды вызволю. А вот если супротив присяги пойдешь – не пощажу

Самым крупным специалистом по части золотых и серебряных дел, среди красноармейцев, заслуженно считался проныра Кашкет. Вокруг него, как мухи вокруг варенья, постоянно крутились какие-нибудь дорогие вещички. Однажды, в отбитом у беляков офицерском обозе, Чапаевский денщик откопал старый валенок, доверху набитый ювелирными украшениями. То был знатный трофей, в награду за который сам товарищ Фрунзе подогнал в пулеметную роту три новеньких, еще ни разу не бывших в употреблении "максима" и пару чистокровных донских рысаков. Кони, признаться, каким-то загадочным образом, по- шустренькому слиняли с конюшни. Главный лошадиный доктор, кавалер бесконечных заслуг перед знаменем революции, некто Коценбаум Александр Соломонович, не уставал повторять, что зверюги обожрались некачественной соломой и в одночасье скопытились от сильного вздутия. Однако не знающие устали красавцы-пулеметы и по сей день исправно несли военную службу. После истории с обозным валенком, малая толика золотишка все-таки просочилась в ряды красноармейцев. Время от времени то один, то другой однополчанин выставлял на продажу или обмен дорогие безделицы. Денщик, несмотря на голодное военное время, заметно округлился мордой и сделался еще больше ленив и беспечен.

Когда страсти за центральным пеньком чуток поутихли, доблестные стражи революции все-таки принялись за утренний чай. Василий Иванович, перекатывая в ладонях горячую кружку, несколько раз не удержался и взглянул на злополучное золотое колечко, лучистым сверканием деликатно украшавшее Петькин мизиничный палец. Неожиданно Чапай резко отставил недопитую кружку и предложил потягивающему липовый взвар ординарцу.

– Покажи Кашкету невестин подарок, пускай разберется, он хоть сколько нибудь заслужил твоих неприятностей. По мне, и дюжиной таких перстеньков не перекроешь позор, не сможешь смягчить неизбежное наказание.

Враз преобразившийся корифей золотых и серебряных дел, все еще пряча шкодливый глаз, по деловому принял из Петькиных тяжелых ручищ искрящийся драгоценным сиянием золотой перстенек. Денщик с важным видом заправского профессионала испытал изделие на вес, сначала в одной, потом в другой руке и одобрительно кивнул головой. Долго и медленно, большей частью для пущей важности, вертел колечко со всех сторон, то приближая, то удаляя от глаз. Порой с таинственным видом отводил взгляд в сторону и, наконец, вернул изделие законному владельцу.

– Чего тянешь, дубина, докладывай, – вспыхнул от нетерпения комдив.

Кашкет не теряя достоинства крупного специалиста, сделал несколько мелких глотков горячего взвара, как оказалось только для того, чтобы потрепать по спинке, вертящуюся у ног блохастую псину. После чего, еще для важности поразмышляв о чем то своем, ухмыльнулся и, обращаясь непосредственно к командиру, огласил свой непреклонный вердикт.

– Так себе вещица, Василий Иванович, она хоть и золотая, но стеклярус цены невысокой. Больно на американские фортели смахивает, мне не раз попадались такие штуковины. Не желаю никого обидеть, но по правде говоря, гораздо полезней было бы гранаты для военных баталий в дивизии сохранить.

У Чапая от результатов экспертизы майским днем заиграло на сердце. Нет слов, жалко, конечно, разрывных трофейных гранат, но все же это гораздо лучше, нежели бы в пользу Петьки сложилась удача. Он всегда тайно и ревностно завидовал сорвиголовому ординарцу и теперь едва сдерживал желание выразить нахлынувшее чувство душевного удовлетворения. Завидовал его молодости и, что греха таить, был очень неравнодушен к пылкой красавице Анке. Будь он хоть чуток по-моложе, да не имей на руках законной жены, ни за что не уступил бы сопернику молодуху.

Петька скорчил недовольную физиономию, подбросил золотой перстенек на ладони словно орлянку и беззаботно опустил в верхний карман гимнастерки. Так же спокойно допил липовый взвар и остатки небрежно выплеснул через плечо. Его мучил один только нерешенный вопрос: "Следует ли рассказывать командиру захватывающую историю обретения дорогого колечка, или скрыть от греха подальше. Все-таки, что ни говори, но вещица с фантастической биографией, за такой, если молва просочится, по всему свету гоняться будут, вместе с рукой оторвут. Не Кашкету, гаденышу, сопли размазывать о моем трофее, даже не подозревает скотина, что за ценность побывала в его шаромыжных руках". И ординарец, не терпящем возражения тоном, с презрением огласил свой контр вердикт: