Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота

От шума арап Тиритомба давно проснулся и теперь с ужасом глядел то на панычей, то на Луку.

— Измена! — шёпотом вскричал он, и поражённый Лука пришёл в себя.

— Ну, пока-то вы, мерзавцы, в моих руках! — сказал он и подтвердил слова делом.

Выволок панычей на крыльцо, как следует стукнул головами и швырнул в кусты — пусть полежат до законной народной расправы. Потом обвёл взглядом и Куприяна Волобуева, и Грыцька Половынку, и Редко Редича с Хворимиром Супницей, и мелочь пузатую, и прочих безымянных и бессловесных разбойников — набиралось их изрядно.

— Судить будем изменников! — воскликнул он и пустил в конце петуха, отчего восклицание получилось неубедительным.

— Отчасти они правы, — буркнул Куприян Волобуев. — Дороги-то у нас другой нету...

— Нема иншей дорози, — вздохнул Грьшько

— Эх, братушки, братушки... — развели руками Редко Редич и Хворимир Супница.

Остальные благородные разбойники глухо и неразборчиво роптали. Несмотря на неразборчивость, произношение было явно матерное.

— Зато как мне здесь писалось! — мечтательно сказал Тиритомба. — Вот это была осень! Она войдёт в историю словесности...

Только сейчас Лука понял, что и сам попал в историю. Вернее, влип. И отвечать за весь разбой заочный придётся ему.

— Вязать его... — неуверенно пискнул кто-то из мелочи пузатой.

Лука метнулся в сторожку и выскочил оттуда с пузеей.

— Стоять, — скомандовал он. — Не то всех положу.

Уйти следовало красиво.

— Я сам отдамся в руки правосудия, — сказал он. — Я не сомневаюсь, рано или поздно правосудие настигнет меня, если так угодно провидению. Я желаю добровольно умереть во имя правды. Вы разбогатели под моим начальством и можете провести остальную жизнь в трудах и изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло.

Потом подумал и добавил:

— По дороге сюда я, помнится, разговорился с бедняком. Он работает подёнщиком и кормит одиннадцать ртов... Тысяча золотых обещана тому, кто живым доставит знаменитого разбойника. Что ж, бедному человеку они пригодятся!

С этими словами он сошёл с крыльца и двинулся в сторону тропинки. Его злодеи почтительно расступались перед своим атаманом.

Мельком Лука взглянул на кусты.

Никаких панычей там уже не было, только вонь осталась.

Драгоценную свою пузею Лука хряпнул об ствол могучего дуба, а для верности ещё и перегнул ствол пополам.

Сдаваться же шёл — не воевать.

Лес вокруг стоял совершенно загадочный. Лес — он всегда стоит загадочный, потому что мало ли кто может прятаться за деревьями. А стояли деревья так густо, что даже при облетевших листьях ничего впереди нельзя было разглядеть. Только тропинка вилась под ногами, и вела она, должно полагать, к людям — точнее, к убогой хижине бедного подёнщика, обременённого одиннадцатью детьми.

Птицы отпели своё — лишь в небесах иногда кричали припоздавшие журавли, выражая тоску свою перед расставанием с родной землею.

Лука же, напротив, расставаться с родной землею никак не собирался, наоборот — полагал в неё лечь по приговору царского суда.

«Плохо, что от народа мы слишком далеко забрались в лесную сторожку, — думал он. — Но Дело наше, чаю. не пропало даром. И никакой я Не Кречет, а так, птенец. Настоящий-то Кречет ешё летает, а уж когда падёт вниз, исполненный праведного гнева, то ярмо деспотизма, ограждённого копьями стражи, разлетится в прах! Тогда и обо мне кто-нибудь да вспомнит и прольёт непрошеную слезу. Хорошо бы это была пригожая девица...»

И не успел он подумать про девицу, как где-то впереди раздался истошный девичий визг.

«Ладно, сдаться всегда успею, а пока совершу первый подвиг, он же и последний», — решил Лука и устремился на тревожный зов.

Зов действительно исходил от пригожей девицы. Девица стояла возле мостика через лесной ручей. На плечах у неё было коромысло, на коромысле болтались вёдра — не деревянные кадушки, а дорогие вёдра из тонкой жести. Ловко работая плечами, красавица отмахивалась от невеликого мужичка в иноземном камзоле и шляпе с пером. В одной руке нападавший держал клинок, в другой — длинный кинжал-дагу. Так в Риме обычно вооружались наёмные убийцы.

Но, судя по всему, убивать девушку мужичок не собирался — во всяком случае, не сразу.

— Белиссима синьорита! — восклицал он. — Прего, мадонна! Вир махен аморе!

— Кто смеет в моём лесу обижать сироту? — сильнее грома крикнул Лука. Девушка, возможно, сиротою и не была, но так выходило грознее.

Крикнуть-то он крикнул, да потом пожалел, что рано загубил пузею. Придётся теперь выламывать дрын...

Мужичок повернулся к прославленному атаману и осклабился. Зубы у него были кривые и жёлтые, чёрные усы стояли торчком, из-под шляпы свисали давно не мытые чёрные же патлы. На кожаном камзоле злодея располагались разные метательные ножи — целый арсенал. Не успеешь и дрын выломать...

— А кто сметь делать препоны другу Великого Кесаря? — спросил наёмник.

— Платон Кречет — Новый Фантомас! — гордо воскликнул Радищев и взмахнул полами плаща, чтобы больше походить на хищную птицу.

— О-о, синьор атамано! Наш союзник! Для чего же вы сразу не сказать? Синьориты хватит для нас обоих, и я уступать вам как хозяин этой сельва оскурра...

— Ага! Ещё я с еретиком девок не делил! — возмутился Лука.

Но делить было уже некого: ушлая сирота перебежала через мостик и скрылась в зарослях. Злодей досадливо крякнул, но скоро утешился: видно, встреча с Лукою была для него важнее всякого насильного аморе.

— Не-ет, это вы пока что схизматик, синьор атамано, — сказал он. — Вообще-то я идти к вас. Нужно кое-что обсуждать...

— Да кто ты такой, чтобы я с тобой обсуждал?

Неудачливый насильник приподнял шляпу, но кланяться не стал.

— Перед вами, синьор Фантомасо Нуэво, слуга, телохранитель и друг великого Сесара де Борха — дон Мигель Коррельо. Для вас — просто Микелотто. Надеюсь, мы сделаемся друзьями.

— Тот самый Микелотто? — изумился Лука. — Какая же дьявольская сила занесла вас в наши лесные трущобы? Или в Риме не нашлось применения вашему ремеслу?

— Меня занесло повеление моего патроне. Мы должны оговорить здешний пронунсиаменто, я разумею — свергать порко Патифон...

С этими словами рыцарь клинка и пинка Микелотто убрал шпагу в ножны, а кинжал в рукав.

«Послушаю его для начала, — решил Радищев. — Может, послужу ещё перед смертью любезному отечеству...»

— Да, совсем забывать, — сказал посланник Кесаря. — Я на всякого случая спрашиваю у всех...

С этими словами он полез за пазуху, выташил потрёпанный свиток и развернул его.

На свитке свинцовым стержнем был выполнен портрет благородного старца с высоким лбом и седою бородой. Старец глядел необыкновенно мудро и печально, но был это совсем не Папа.

— Я разыскую этого человека, — сказал Микелотто. — Это преступник, бежалый от гнева Цезаря. Имя ему — Джанфранко да Чертальдо. Известно, что он бежалый сюда, в Тартария Гранде. Вы его видель, синьор атамано?

Лука покачал головой.

— В этой части леса, синьор Микелотто, вы скорее встретите Ваську Сундеева либо Фешку Кобелева, нежели человека по имени Джанфранко, — сказал он. — Да если бы даже я его и видел, то всё равно не сказал бы — настоящие разбойники друг друга не выдают...

— О, вы джентильомо веро, синьор, — похвалил Радищева пришлый злодей. — Но Джанфранко не бандите Он малефико, злобный колдун. Он обманул моего патроне и потому должен...

— Говорю же — не видел...

— Бене. Не видель — эрго не видель. Теперь ведить меня к ваша банда, я буду сказать ему слово великого Цезаря...

— Нету никакой банды, — развёл руками Лука. — Я их распустил.

— Для зачем распустиль? — вскинулся Микелотто.

— Потому что дурные люди сумели обмануть нас и воспользовались нашим именем для обычного грабежа и разбоя... А всё эти панычи с ихней пропагацией!

— Вы иметь в виду папских легатов?

— Их самых. Я их в кусты забросил. Может, ещё живые... А сам вот иду с повинной головой в столицу... Повинную голову, говорят, меч не сечёт...

Чёрные глаза Микелотто повылазили из орбит — или от удивления, или от гнева.

— Ну, синьор Локо...

— Вообще-то я Лука, — поправил Лука.

— Нон, вы именно локо — идиот, безумец, мальчишка! Вы сорвали все наши планы и теперь жестоко за это поплатитесь!

Лука запоздало искал глазами подходящий дрын. Но лес в этом месте уже совсем подходил к людскому жилью, и всё, что не росло, а валялось, Давно пошло на растопку.

— Меч не сечь — иль спада проколет! — прошипел Микелотто, обнажая оба клинка.

Лука поспешно обмотал полу плаща вокруг левой руки — он слышал, что так можно защититься от кинжала. А от шпаги чем?

«О Тот, Кто Всегда Думает О Нас, подумай получше!» — взмолился про себя Лука.