Ноэль Роже - Новый потоп

Франсуа де Мирамар поднялся с места. Его преждевременно сгорбившаяся фигура отчетливо выделялась среди бенгальских роз и сверкающего хрусталя. Боковой свет, падающий из высоких окон, окаймлял его седые волосы серебряным сиянием.

Смех и говор сразу умолкли. Наклоняясь к маленьким девочкам и мальчику, только что приведенным к десерту, госпожа Андело, оделяя их конфетами, ласково заставляла их притихнуть.

Но де Мирамар не решался заговорить. Его взгляд по очереди останавливался на каждом из его внимательных слушателей: на жене, которая ему улыбалась, на его обеих дочерях, на сыне Губерте, на его брате — докторе Шарле-Анри де Мирамаре, на молодом враче Жане Лавореле, на Максе Денвилле — женихе Евы.

— Макс!.. Ева!.. Дорогие мои дети!..

Он сделал паузу и начал снова, с большой торжественностью:

— Заканчивая этот обручальный обед, я хотел бы сказать…

При виде белокурой головки дочери рядом с темной головой Макса, странное волнение невидимой рукой сдавило его горло. Как могло случиться, что здесь, в тесном кругу своей семьи, он, мастер слова, привыкший к почтительной аудитории Сорбонны и к капризным слушателям светских салонов, стоял с влажными глазами, блуждая слегка дрожащими руками по скатерти и не будучи в состоянии произнести ни звука? Его бледное, усталое лицо, сохранившее, несмотря на седые баки, свою юность, казалось застывшим. Он уловил разочарованный взгляд жены, приготовившейся ободрять жестом каждую его фразу. И, отказавшись от приготовленной речи, он закончил сдавленным голосом:

— Пью за здоровье Макса и Евы. Да будут они счастливы!

Все поднялись с мест. Кругом, раздавались лишь звон бокалов и поздравления.

— Я боюсь, что Франсуа очень устает, — шепнула госпожа де Мирамар на ухо своему деверю, знаменитому врачу-психиатру, на прием к которому ездил весь Париж.

Он взглянул на нее. Из-под рыжеватых волос глядело гладкое, слегка оплывшее лицо, сбросившее на этот раз обычную маску улыбающегося спокойствия.

— Переутомление… — пробормотал Шарль-Анри. — Ему следовало бы немного отдохнуть.

— Теперь? — вздохнула она. — Когда его капитальный труд выходит из печати?.. Разве это возможно?

Госпожа Андело обратила к Франсуа де Мирамару свое худощавое, без возраста и цвета, лицо, озарившееся сдержанным выражением теплой симпатии.

— Ах, эта молодежь!.. Как бы хотелось скрепить их счастье…

Ученый улыбнулся своей секретарше, удивленный, что она так верно выразила его тайное волнение. Постоянно сверяя его заметки и приводя в порядок рукописи, она научилась угадывать его мысли.

Он взглянул на Макса: загорелое, открытое лицо, прямой взгляд, широкие плечи — образец дисциплинированной силы, душа, лишенная какой бы то ни было загадочности… Макс, сын его школьного товарища, вырос на его глазах… И, вспомнив о блестящей карьере, ожидающей молодого инженера, Франсуа де Мирамар мысленно поздравил себя с будущим зятем. Этот брак, представлявший столько гарантий, был, вместе с тем, и браком по любви.

Он оторвался от своих мыслей и перегнулся к жене, сидевшей против него:

— Дорогой друг, — сказал он. — Поторопите с десертом… Я жду сегодня своего норвежского коллегу.

Она вполголоса отдала приказание и с покорной улыбкой обратилась к деверю.

— Вы видите? Наука врывается даже в наш семейный круг!

Он повернул к ней свое бесстрастное лицо. Шарль-Анри был моложе брата. Элегантный, с выхоленной бородкой и проницательным взглядом, блестевшим из-под опущенных ресниц, он представлял собой тип светского исповедника. Он знал, что эта разумная женщина, эта безупречная жена и мать, председательница целого ряда благотворительных обществ, соразмерявшая свою жизнь с необычайно точным сознанием действительности, относилась к славе своего мужа, как к самой дорогой своей ценности, и превосходно направляла ее по нужному руслу.

Раздался хрупкий голосок Ивонны, обращавшейся к Жану Лаворелю, своему соседу.

— Значит, вы этим летом не поедете на море? Но ведь Ионпорт и наша Вилла Роз так красивы. Неужели вы предпочитаете швейцарские горы?

Он сослался на тоску по горным долинам, которых не видел с самой войны.

Ивонна подняла свое детское личико с еще неопределившимися чертами под светлой копной волос:

— Война! Как давно это было!.. — И она улыбнулась, вспоминая лазаретные койки, у изголовья которых они впервые встретились: он — как врач, она — она сестра милосердия. Несмотря на замкнутость Лавореля и ледяное обращение, она сейчас же разгадала его доброе сердце… Каким взглядом провожали его раненые!.. Одно его присутствие возвращало надежду самым безнадежным из них.

Лаворель повернулся, между тем, к де Мирамару. Его тонкое лицо и открытый лоб под белокурыми волосами, остриженными ежиком, покрылись румянцем.

— Мы чествуем сегодня двойное событие, — произнес он тихим прочувствованным голосом. — Я счастлив, что, проездом через Париж, могу принести вам свои поздравления по поводу окончания вашего великолепного труда «Гибель цивилизаций».

— Только первой части, — поправил де Мирамар.

Под шум перекрестного разговора Лаворель дал волю своему восхищению.

— Но и вторая часть будет скоро закончена, — сказал де Мирамар. — Да! Десять лет работы и усилий, доведенных наконец до конца! Попытка проникнуть во мрак нашего происхождения!.. Из всей кучи мелочей, оставшихся нам от доисторических времен, из всех этих последовательных открытий — вывести общий синтез… Какая задача! Вы правы. Сегодня я счастлив!

Его глаза искали взгляда госпожи Андело. Из всей его семьи она была единственным человеком, способным его понять, именно она, вдова гениального геолога, прозябавшего до самой смерти в неизвестности. В порыве братской солидарности он спас ее от нужды и в течение пяти лет она показала себя неоценимой помощницей и сделалась его ближайшим, хотя и безвестным для всех, сотрудником, непритязательным и скромным! Она никогда не говорила о своей печали, о своем прошлом, о своих нуждах: она жила среди них, трудолюбивая и замкнутая в себе…

Подставляя свои личики для поцелуев, Поль и Жермена обошли весь стол и скрылись за драпировкой…

В надвигавшихся сумерках угасал блеск хрусталя, и расплавлялась яркость роз, осыпавшихся от духоты…

Госпожа де Мирамар обратилась к мужу:

— Не забудьте, что вы ждете этого ученого норвежца, господина… Эльвинбьорга, если не ошибаюсь.

Он признательно улыбнулся. И, переходя в ярко освещенную гостиную, ответил на вопрос Жана Лавореля:

— Эльвинбьорг? Автор «Эпох упадка». Я его никогда не видел. Он, по-видимому, довольно странный человек… Шумный успех его последнего труда оставляет его самого равнодушным… Он мне писал, что прошлое интересует его лишь постольку, поскольку оно может принести пользу настоящему… страшному настоящему. Он изучает людей, которым удавалось задерживать упадок, возвращать силу, восстановлять… Его следующая книга будет носить название: «Герои, мудрецы и святые»… В области истории он проводит на редкость прозорливую психологию…

— История!.. Вот наука, у которой почва потверже, чем у вашей! — сказал Макс, любивший подзадоривать ученого.

— Тверже, чем у моей? — возмутился де Мирамар. — История построена на людских страстях. Надо обладать гениальным ясновидением, чтобы установить границу их лжи. Для нас же Земля раскрывается, как книга: мы разбираем уцелевшие буквы листок за листком, слой за слоем… В наших руках — скромные, но неопровержимые свидетели человеческой жизни.

— Которые все же не открывают вам всей тайны, — промолвил Шарль-Анри.

Молодые девушки переходили от одного к другому, предлагая кофе. Шарль-Анри, Лаворель и Макс окружили де Мирамара, стоявшего около камина. Его жена сидела рядом. С внимательной улыбкой прислушиваясь для вида к разговору, она мысленно распределяла программу завтрашнего дня. Губерт бросился в кресло и вытянул свою негнущуюся ногу, тяжелую, как деревянный обрубок.

— Нет, нет, спасибо, сестренка, кофе не надо! — сказал он Ивонне. — Я плохо сплю. Мне хочется спать только днем…

Он пожал плечами, подавляя зевоту.

— К чему это?.. Весь этот труд, эти разговоры, это бесполезное напряжение сил?..

Он разочарованно рассмеялся, и лицо его приняло жесткое выражение. Двадцать шесть лет, плен, лазарет, — чего он мог ожидать от жизни?..

— Молчи, Губерт! Слушай! — возмущенно прошептала Ивонна.

Раздавался лишь голос де Мирамара.

— Гибель цивилизации! — говорил он. — Эти последовательные остановки в развитии человеческой мысли… Кто знает, на какой ступени цивилизации находился материк Атлантиды перед тем, как обрушиться? Почему эпохи каменного века отделены друг от друга такими громадными промежутками времени? Какие перевороты затормозили упорное трудолюбие человека? Что может быть трагичней этих внезапных исчезновений человеческого труда?