Марина Золотаревская - Король Завидий

В Невоздании дело обернулось по-другому.

…Начальник заставы — не иначе как с похмелья — написал поутру донесение, из которого выходило, что простой солдат, к тому же инвалид, с горсткой вчерашних гражданских отбил ночью атаку то ли вражеской роты, то ли дивизии, то ли вообще целой армии.

Такое донесение, понятно, не могло не дойти до правителя страны.

— Как? Как он это сделал? — прочитав, ахнул Зариций.

— Верно, стратег-самородок, ваше величество, — отвечали ему. — Непризнанный гений военного искусства!

— Будет ему оценка по заслугам! — вскипел король. — В Дом Умников его!

Когда за Однопятом приехали из столицы, он, грешным делом, решил, что его хотят представить к награде. Когда люди в странных, никогда не виданных им мундирах вели его из караульной будки Дома Умников вниз по лестнице, он уже догадывался, что его ждёт, но догадкам своим не верил. Лишь когда перед ним отворили дверь в камеру, увидал служивый, какую такую награду ему уготовили.

Его ткнули в спину, и он влетел внутрь. Хромая нога подвернулась; солдат едва не упал.

— Погодите, подлецы, — выкрикнул он, оборачиваясь, — вот узнает государь!

В этот миг из коридора выступил на свет стройный человек в сверкающих одеждах, в тонкой золотой короне.

— Государь знает, — промолвил Зариций почти мягко.

Солдата точно ударили прикладом под дых. Он только и смог выговорить:

— За что, ваше величество?

Ответа он не дождался, да так и стоял, уронив руки, пока дверь не закрыли.

Король опять провёл бессонную ночь. А солдат, когда его заперли, кулаком отёр глаза, скрежетнул зубами, улёгся на тюфяк, да и заснул. В первый раз за многие годы он проспал, сколько хотел. И ничего ему не снилось, а проснулся он оттого, что проголодался.

Вскоре ему спустили еду.

— Отличный паёк, — покушав, сказал Однопят.

Что правда, то правда: хлеб был свежайший, мягкий, мясо тоже. А что в мясе остренькая косточка попалась, так это хорошо. Пригодится, будет вместо шильца.

И солдат положил дочиста обглоданную косточку под тюфяк.

Однако неделю спустя пища уже не лезла ему в горло — помещение делало своё.

Сперва узник колотил в двери, громко требуя, чтоб его вывели на любые работы — пеньку трепать или камень дробить — и дали возможность покинуть на время эти стены.

…Потом стал просить, чтобы к нему в камеру кого-нибудь подселили — пусть вора или даже злодея, лишь бы рядом был живой человек.

…И наконец, принялся умолять своих невидимых тюремщиков, чтобы они отозвались, хоть бы выругались — только бы послышался человеческий голос. Солдат охрип почти до немоты, сбил кулаки до крови, но никакого отклика не получил.

Он попробовал молиться. Но ему всё казалось, что он обращается к самому себе.

И начал служивый мешаться в уме. Когда он пытался уснуть, шум крови в его ушах превращался в маршевый шаг огромной армии врагов. Чем крепче он зажмуривался, тем яснее их видел: они шли неведомо откуда бесчисленными полками, не таясь, не пригибаясь, с ружьями наперевес — прямо на него. Он размыкал веки, и враги исчезали, чтобы снова появиться, как только он опять попробует заснуть или просто прикроет глаза.

Настал день, когда узник не прикоснулся к пище, только глотнул воды.

На следующий день и миска, и кувшин вернулись полными.

На третий день Однопят даже не поднялся с тюфяка. Он лежал с открытыми глазами, но всё равно слышал мерный грохот шагов, теперь сопровождаемый барабанным боем и рёвом труб. Враги торжествовали победу. Что мог сделать один солдат против целой армии?..

И вдруг он услыхал новый звук. Будто кто-то работал крохотным буравчиком.

Это пришли тебя вызволять, сказало ему подступающее безумие.

Это тебе мерещится, сказал слабеющий рассудок.

Солдат не знал, чему верить. Ему показалось, однако, что звук идет от ближайшей стены, а перекатившись на бок, он заметил кое-что ещё.

Ненавистная лампочка сейчас оказала ему услугу: при её резком свете он увидел, что в стене, над самым полом, появилась дырочка — будто от дробинки. На его глазах из этой дырочки высыпалось несколько песчинок.

Жук? Червяк? Да разве жуку-червяку под силу проточить камень?

Дрожащей рукой солдат поспешно нашарил под тюфяком припасённую косточку и принялся расковыривать её острым кончиком крохотное отверстие. Он даже не подумал, что может спугнуть неизвестного точильщика. Ему удалось расширить отверстие до полудюйма, прежде чем косточка сломалась.

Тут как раз с потолка спустилась миска с едой. Почти не понимая, что делает, Однопят отщипнул несколько мясных волоконец, прибавил хлебную корочку с кусочком мякиша и сложил всё это под стеной, возле дыры. Потом лёг. Почему-то сейчас ему не явились никакие враги, и даже шум в ушах прекратился. Солдат сам не заметил, как уснул.

А когда проснулся, оказалось, что он уже не один.

У стены, подбирая последние крошки, суетился небольшой серый зверёк. Это была крыса.

— Живая тварь… — прошептал солдат. — Господи, спасибо тебе!

Крыса, поджав переднюю лапку, замерла на месте. С полминуты они разглядывали друг друга. Глаза у крысы были как чёрные влажные бусины, уши — дымчатые, хвост и лапки — розовые, а на грудке виднелось белое пятнышко.

— Не бойся, — сказал ей Однопят.

Но крыса только сильнее испугалась, метнулась к отверстию в стене и мгновенно в нём исчезла. Солдат испугался тоже: вдруг она никогда не вернётся?

Однако к следующей кормёжке серая гостья появилась вновь.

Её ждали накрошенная еда и чашечка из хлебного мякиша, наполненная водой.

Человек сидел, точно каменный, затаив дыхание.

Крыса приняла угощение. Каждый кусочек она сначала брала зубами, потом придерживала передними лапками и, усевшись столбиком, деликатно съедала.

Аккуратно вылакала из чашечки воду. А потом принялась грызть саму чашечку. Увидав это, Однопят не выдержал — засмеялся хрипло. Он и не знал, что ещё способен смеяться.

— Умница, — похвалил он, — чего провианту пропадать.

При звуке его голоса крыса вздрогнула и с недогрызенной чашечкой в зубах побежала к дыре, забавно крутя боками.

Но сейчас он был уверен, что она возвратится, и оказался прав.

С неделю спустя она отважилась взять еду из его руки.

— Умница, — повторил солдат.

Ещё через несколько дней он в первый раз её погладил. Погладил по спинке мизинцем. Она — ничего, не укусила, не убежала, только ушки прижала. Снова служивый промолвил:

— Умница!

Так он её и нарёк.

Скоро Умница совсем осмелела и полюбила играть с человеком: то легонько, небольно покусывала его пальцы, то вскарабкивалась на плечо, то забиралась в карман. Теперь она ела с его ладони, умывалась и чистилась, сидя у него на коленях, и больше не пряталась в норку. А когда солдат ложился спать, тёплым комочком устраивалась на его груди, будто кошка.