Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

И потом, Плеть, Мальвин, хэр Ройш и даже Скопцов об инвестиции знали. Не знали только простые солдаты, лишённые умения смотреть на перспективу. Ну и Твирин как их глашатай.

А новые гильзы уже отливают — подумаешь, наука.

Собранное предстояло везти на «Метели», поскольку на себе живой человек такой вес ни за что не утащит. «Метели» по морозу и снегу лучше бы из стойла не выезжать, но что остаётся? Только проклинать таврскую освободительную войну за увеличение инвестиций.

Ну ничего, автошку свою он потом специально хорошенько смажет да переберёт.

Когда Гныщевич доделал все намеченные дела, спина его начала разламываться от веса баулов, на Петерберг снова посыпало, и над снегом сгустился вечер. Хтою Глотке Гныщевич выписал пропуск как общинному тавру — au bout du compte, ему ведь не предъявляли никаких обвинений! Оставалось только уповать на то, что пропуск за попечительством члена Временного Расстрельного Комитета что-то да значит. Мальвин, конечно, похвалялся тем, что соорудил им всем официальный статус, да только что эти статусы — бумажки.

Постовой на воротах, седеющий дядька лет сорока с широким лицом, на Гныщевича поглядел дружелюбно, а в «Метель» специально не полез — так, сунул глаза за стекло. Гныщевич же баулы с надушенными чемоданчиками специально не прятал, разложил по сиденьям открыто.

— Далеко ль вы?.. — в вопросе постового слышалось больше приятельского любопытства, чем бдительности, так что бдительность Гныщевич решил усыплять превентивно.

— Да вот, — кивнул он на баулы, — аристократическое барахло распределяю.

Патроны Гныщевич постарался равномерно собрать по тем трём частям, где не имелось Твирина. Ну просто чтоб не волновать мальчика лишний раз. Плеть заботливо раскопал шесть ящиков официальной некондиции, а остальное пришлось расхищать едва ли не горстями.

А уж со снарядами мудрили всю неделю. Поначалу таскали по паре за раз, потом Гныщевичу надоело, и он затеял ремонт заветного склада, где и хранились боеприпасы к малочисленным европейским пушкам. Тут очень кстати пришёлся обычный хозяйственный раж генерала Стошева, которому только дай что-нибудь подлатать да перестроить. Вот покуда он пил соки из солдат, перемещённый на время ремонта запас снарядов и ополовинился. Потом, правда, придётся опять что-то выдумывать для объяснения — не то крышу протёкшую, не то вешать на кого-то воровство. Та ещё морока.

Всё это, tout de même, меркнет по сравнению с одной простой мыслью: Гныщевич весь день ходит по городу с мешками ворованных патронов за плечами, и ни один хам не попытался его не то что проверить — остановить.

Вот оно, счастье.

— Сами таскать будете? — постовой уважительно хмыкнул. — Давайте Петрошку позову — подсобит.

— У твоего Петрошки дел получше нет? Так я придумаю. Не мешайся, mon troupier. Не так тяжело барахло, как бумажный труд по его переписыванию в пользу чугунолитейного завода. Ты мне выезд-то приоткрой.

— Что ж там такое, что на заводе сгодится? — полюбопытствовал постовой, наплевательски покидая свой пост и тренькая ключами.

Патроны были завёрнуты в тряпьё, и в полумраке можно было надеяться, что вглядываться не станут.

— Рубашечки, — нежно пропел Гныщевич. — Надо ж чем-то масло по станкам размазывать.

Постовой таким ответом полностью удовлетворился — уж не из-за внятности его, ясно, а из-за того, как образ чесал презрение к высшим сословиям. Позавчера, когда вывозили с Плетью через Восточную часть полсклада снарядов, пришлось куда бóльшую изобретательность проявить. Всем-то есть дело, в какие это дали члены Временного Расстрельного Комитета самолично на двух телегах навострились! А с другой стороны — не были бы членами Временного да Расстрельного, в жизни бы без досмотра не выехали, изобретай не изобретай поводы.

Вот и теперь постовой услужливо отворил ворота, ну и дальше обошлось без казусов: Гныщевич прошуршал шинами по свежему снежку с полчаса и остановился, не доезжая пары сотен метров до более-менее приметного дуба. Встречу ему Хтой Глотка назначил не в каком-нибудь населённом пункте, пусть бы и заброшенном, а буквально под броским кустом, и рисковать судьбой «Метели» Гныщевич не собирался. Ведь возжелает, изверг загребущий, прикарманить и автошку, золотом крытую! А она и так уже сегодня исстрадалась.

Гныщевич, до позавчерашней вылазки за пределами Петерберга бывавший только с севера, уповал на то, что приметный дуб — тот самый, а баулы с чемоданчиками сумеют добраться до него волоком. Пусть и в четыре захода.

Тавры выросли буквально из-под земли. Так рассказывают про волков или грифонов: стоишь, мол, себе возле опушки, а потом — бац! — и повсюду глаза загораются. И было их, этих глаз, добрых два десятка пар.

Гныщевич мысленно ещё раз возблагодарил свою дальновидность. Надумали бы Хтоя Глотку ловить да стрелять — одними пятнашками с общиной не отделались бы.

— Я не считал, — провозгласил он в темноту, подтаскивая последние два чемоданчика к дубовым корням, — но патронов на вас хватит. Чуть авто не надорвал. Шрапнель, осколочные, зажигательные, совсем по пальцем перечесть дымовых — уже здесь, лапником накрыты. Adieu.

И он развернулся уходить. Никуда бы не ушёл, конечно, не убедившись, что доставил обещанное действительно таврам и тавры — те самые, но развернулся.

Полдюжины грузных фигур сразу устремились вперёд него направо — хоть и не указывал им никто, где тот лапник, прикрывающий бесчисленные ящики. Ох и умаялись они позавчера с Плетью схрон в снегу выкапывать, маскировать его полночи под бурелом, подтащили даже обрушившийся ствол — а эти уже разобрались, подлецы. Но трогать не стали, дождались встречи. Неужто уважение у них такое?

— Гнышэвич, — позвали со спины. Исконно росский звук «щ» Хтою Глотке не удался.

Гныщевич остановился. На ногах и с соратниками за плечом выглядел Хтой Глотка ещё менее внушительно, но поверх рубахи он накинул одну только кожаную куртку; даже употев под весом саботажа, Гныщевич не мог не отнестись к подобной стойкости с уважением.

— Ты сделал бол’шое дело.

— Сделал бы больше, если б ты не начал с резни солдат, — прищурился Гныщевич. Хтой Глотка молчал и извиняться не спешил.

Соратники его, то есть прочие гады, деловито потрошили баулы и надушенные чемоданчики, сноровисто раскидывали лапник.

— Ты сказал мне, что управляешь этим городом, — медленно проговорил Хтой Глотка, — но росы не умеют управлят’ и не умеют подчинят’ся. Я слышал у Цоя Ночки, что не все вами довол’ны.

— Все и не бывают довольны.

— Ест’ люди, которые говорят, что вы делаете тол’ко хуже. Что при Городском совете было понятно, как решат’ проблемы, а тепер’ даже этого нет.