Юрий Леж - Fugit irreparabile tempus

— Несколько месяцев, — презрительно фыркнула Ирина из темноты. — Кажется, ты еще говорил о какой-то заинтересованности определенных кругов? Или, как обычно, врал глупенькой женщине?

— Учитывая мое влияние в издательских кругах и необычность самого романа — у нас ведь не каждый день издают подлинные сочинения русских диссидентов — сроки могут уменьшиться, но меньше полутара-двух месяцев все равно не может получиться, — ответил Саймон.

— Вечно у мужчин найдется тысяча отговорок, что бы не выполнить свое самое простое обещание, — съязвила Ирина, по-прежнему перемещаясь где-то в темноте мастерской. — А теперь, если тебе не хочется мистической любви и визионерства, выкладывай денежки и — оревуар!

— У тебя появляется деловой подход западного человека, — попробовал в ответ съязвить Саймон, но тут же сам понял, что стрела его иронии не достигла цели.

Он достал из внутреннего кармана модного нынче в России полувоенного френча простой белый конверт, заполненный зеленоватыми купюрами австралийских талеров, положил его на столик поверх папки с романом, а рядышком выложил записную книжку и шикарную авторучку с золотым пером, предмет зависти многих его знакомых и приятелей, кто хоть когда-то видел её.

— А это еще зачем? — вновь возникнув у столика, как привидение, указала художница на блокнот. — Хочешь сразу же свести дебет с кредитом?

— Мне нужна расписка, — пояснил Саймон. — И если деньги получаешь ты, то и расписку придется давать тебе. Иначе, как же я докажу своей бухгалтерии, что потратил эти деньги на покупку романа, а не на кутеж в каком-нибудь московском ресторане для иностранцев?

— Бюрократия и формальности, — горестно вздохнула Ирина, всплеснув руками. — Как же я их ненавижу. У нас тоже — прежде, чем получить вот эту мастерскую мне пришлось подписать десяток ни к чему не обязывающих, но почему-то обязательных бумаг… Но, дарлинг, ты же не передашь эту расписку в энкавэдэ, что бы скомпрометировать меня?

И приметив недоумевающий взгляд Саймона, женщина звонко расхохоталась. Ей показалось, что шутка удалась.

— Ну, так что писать? — спросила художница, вооружившись ручкой и открыв чистый листок блокнота.

— Я, такая-то, получила от Саймона Брука двадцать тысяч австралийских талеров для передачи автору романа… э-э-э, а как он называется?

— Раскрой папку и посмотри, — посоветовала Ирина. — А то еще потом скажешь, что я тебе совсем не то подсунула, что ты ожидал.

— Ну, зачем же так? — изобразил обиду Саймон, но с большой внутренней радостью принялся развязывать тесемочки на папке. — Мы же должны доверять друг другу…

На титульном листе, который и открывал стопку распечатанных убористым шрифтом страниц будущей книги, значилось «Китайский синдром. Документальный роман». И имя автора, совсем простое, ни о чем Саймону не говорящее — Владимир Антонов.

Ирина быстренько дописала расписку, черканула в уголке блокнотного листика дату и свою фирменную, неразборчивую закорючку, и тут же, прихватив со столика конверт с деньгами, исчезла в полумраке мастерской. Но — не успел еще Саймон развязать тесемочки папки, как в помещении вспыхнул яркий свет. Мощные люстры под потолком, многочисленные бра на стенах и даже неожиданные здесь театральные софиты полностью разогнали темноту. Это было так неожиданно, что Саймон невольно схватился за карман френча, в котором лежало его посольское удостоверение, готовый с криком: «Это провокация! Я требую нашего консула!» предъявлять свой мандат любому представителю советской власти. Но движение его пропало втуне, никаких представителей власти в мастерской не объявилось, здесь находилась по-прежнему одна лишь Ирина. Вот только свой привиденческий балахон она успела скинуть и теперь стояла у дальней стены голенькая, чуть склонившись над старинным, наверное, царских еще времен, диванчиком с резными изящными ножками.

На несколько секунд Саймон залюбовался худощавой, «под мальчика», фигуркой художницы, расслабившись и искренне сожалея, что сегодняшний вечер пройдет без «любви», но Ирина уже одевалась в миниатюрные трусики, короткое цветастое платье и на ходу говорила Саймону:

— Я, конечно, не такая крохоборка и бизнесвумен, как говорят про меня некоторые, поэтому деньги пересчитывать не стала…

Ни в руках у нее, нигде поблизости уже не было видно того самого конверта с талерами, только-только взятого художницей с чайного столика.

— Партнеры должны доверять друг другу… — успел вставить необязательные слова австралиец.

— Не пори чушь, — Ирина изогнулась, справляясь с молнией на платье. — Иногда мужчины бывают такие глупенькие и несносные, как дети…

— Но ты уже собралась куда-то уходить? — спросил Саймон.

— И ты — тоже, — насмешливо сказала художница. — Извини, но оставить тебя одного в мастерской не могу, ты будешь скучать, а этого мне бы не хотелось.

Проговаривая не совсем вежливое приглашение для своего гостя на выход, Ирина надевала чулки, подтягивая, разглаживая их на ноге, высоко задирая и без того короткий подол платья. «Кажется, это называется — по-семейному, — подумал Саймон. — Она ведет себя так, будто не факнулись пару раз без особой на то надобности, а прожили вместе, как минимум, лет десять… Да, женщины, а особенно эта, непредсказуемы…»

— Что бы ты не думал, как тащиться через полгорода с папкой в руках, я приготовила тебе сюрприз, дарлинг, — художница небрежно указала на небольшой подиум у стены.

На подиуме стояла небольшая, как раз в размер писчего листа бумаги, шкатулка на высоких, декоративных ножках, изукрашенная тонкой резьбой и позолотой. Саймон поднялся из-за стола и шагнул к подиуму, прихватив с собой папку с романом и в очередной раз удивляясь неожиданной предусмотрительности русской женщины.

У шкатулки он задержался на несколько минут, игрушка была с секретом, двойным дном, в которое отлично поместилась папка. Конечно, при серьезном досмотре это не будет никакой помехой для работников госбезопасности, но вот просто на улице, для рядовых служителей правопорядка вполне годится. Тем более, что на дне шкатулки Саймон обнаружил оформленный по всем правилам документ о дарении оной шкатулки гражданину Австралийской Республики от художницы Ирины Ярцевой и даже справку из какого-то культуправления о том, что шкатулка исторической и художественной ценности не представляет.

«Вот ушлая баба, — совсем по-русски подумал Саймон, упаковывая роман между двумя днищами — основным и декоративным. — В любом случае, она останется ни при чем… Я, мол, подарила знакомому дипломату шкатулку, а уж что он в нее напихал — это его проблемы…»