Аркадий Гердов - Рутинное пришествие

— А вы хотите выслушать исповедь несостоявшегося бомбиста?

— Читала материалы дела, но так и не смогла понять причину, по которой доктор физических наук покушался на солидных уважаемых людей.

— Уважаемых? Вы уважаете генерала Хуциева?

— Хуциева? Не знаю такого.

— Могли бы и знать. Начальник управления Ибрагим Иванович Хуциев.

— Да-да, вспомнила. Именно в его машину вы подложили невзорвавшуюся бомбу. Почему?

Анархист вздохнул и посмотрел на засиженный мухами портрет товарища Дзержинского, висевший на стене кабинета за спиной капитана.

— Причина проста, как самодельный нож из напильника. Пока эта сволочь выдирала у нашей фирмы половину прибыли, мы терпели и кое-как изворачивались. Но потом, когда мы наладили экспорт нашей продукции в Германию и Польшу, генерал пожелал стать единственным собственником фирмы. Отец не согласился, и он убил отца. Банальная история, Регина Львовна.

— Как убил?

— Вызвал в управление для задушевной деловой беседы и убил. Труп отца со следами пыток нашли на свалке в Подмосковье около Николиной Горы.

— В деле об этом ничего нет.

— А вы хотите, чтобы было? Я писал прокурору, но они сказали, что если я не заткнусь, на той же свалке найдут мою невесту. Я заткнулся, стал анархо-синдикалистом, раздобыл гексоген и вот теперь отдыхаю от тяжких деловых будней в вашем уютном кабинете и читаю на нарах о приключениях пирата. Но Ибрагима Ивановича, это я вам сообщаю по секрету, Регина Львовна, я, как говорят ваши подопечные, замочу непременно.

Заместитель начальника колонии строгого режима отошла от окна, села за стол и минуту молча разглядывала голубое пятно океана на глобусе.

— У вас долгий срок, Мазепа.

— Якуб — Мазепа, — снова поправил капитана анархист Василий.

— Я могу определить вас в камеру мошенников. Там не так… не так опасно. Хотите?

— А где бы у вас отбывал наказание милицейский генерал?

— У вас извращенное чувство юмора, Мазепа. Ну, не с уголовниками, конечно.

— Якуб-Мазепа. Постарайтесь запомнить, Регина Львовна. Нет, не хочу. Оставьте меня у простых воров и разбойничков.

— Вам письмо пришло, Василий Терентьевич. Я его прочла, как положено, но ничего в нем не разобрала. Да особенно и не пыталась.

Анархо-синдикалист, не изменившись в лице, взял письмо, мельком глянул на конверт и сунул его за пазуху.

— Я пойду?

— Ступайте, Василий Терентьевич.

— Если не затруднит, Регина Львовна, прикажите выдать свежее бельишко постельное.

— Конечно-конечно, Василий Терентьевич.

Услыхав за спиной лязг захлопнувшейся двери, Василий оглядел камеру и вздохнул. Свободные нары были, но нужно было восстановить статус-кво, существовавший здесь до попытки побега и карцера. Он положил пакете постельным бельем на стол и подошел к своим бывшим нарам у крохотного оконца. На них поверх одеяла валялся крепкого сложения незнакомый мужик в майке с татуировкой на плечах. На одном плече — витиеватый орнамент из якорей, на другом — парусный корабль. Мужик с любопытством рассматривал круглыми медвежьими глазками подошедшего к нему Василия. Обычный треп прекратился, камера замерла.

— Красивый кораблик, — улыбнулся Василий. — Чайный фрегат. На них чай и пряности из Вест-Индии в метрополию возили. Двадцать узлов развивал при хорошем попутном ветре. Недостаток — мертвую зыбь не выдерживал.

Мужик весело ухмыльнулся.

— Не угадал. У фрегата парусное вооружение больше. А это учебный бриг. На нем салаг дрессируют. А ты зачем тут? Если пустой базар, я не расположен.

— Просьба у меня к тебе, морячок. Уступи коечку убежденному анархо-синдикалисту.

Ухмылка медленно сползла с лица морячка, он сел на нары и, удивленно глядя на убежденного анархиста, достал из-под тощего матрасика заточку. Василий покачал головой и проникновенно повторил:

— Уступи.

— Нет вопроса, фраерок, ложись!

Сказав это, морячок молниеносным движением руки ткнул заточку, метясь в подреберье собеседнику. Удара, однако, не получилось. Заточка звякнула, упав на бетонный пол, и хозяин ее, вылупив бессмысленные глаза на Василия, тихо осел на пол рядом с ней. Камера восторженно загудела.

— Пришиб, что ли, до смерти? поинтересовался медвежатник по кличке Гиббон.

— Нет, не сдохнет. Они на Каспии ужас какие живучие, потому как икрой питаются, успокоил уголовников старик Кузя с беспричинным пожизненным сроком. — Но Васятка наш каков? Ловко он матросика определил. Надолго ты его отключил?

— Нет, дядя Кузя. Через пару минут оживет наш упрямый адмирал, — сказал Василий. — Пусть займет нары в углу.

— Не знаю, что там кушают на Каспии, а у нас в Одессе рыбаки жарят бычков, — сдавленно прохрипел адмирал. — Так я и сам переселиться хотел. Сквозняк тут под окном.

Статус-кво был восстановлен, и анархо-синдикалист расположился на нарах под разбитым окном, из которого в камеру сочилась тонкая струйка вольного воздуха. Письмо, однако, он не достал. Ждал ночи.

Генерал с висящими как у старого пса щеками и с крохотными глазками, спрятанными за черными роговыми очками, перебирал папки с уголовными делами и на перспективных в финансовом смысле ставил галочки жирным красным карандашом. Приоткрылась обитая дерматином дверь, и в кабинет скользнула Ангелина.

— Ибрагим Иванович, к вам дама с птичкой, — едва слышно прошептала она.

— С кем? — изумился начальник управления. Секретарша хотела что-то объяснить, но не успела. Дверь широко распахнулась и в кабинет прошествовала Виолета Макаровна. На ее правом плече уютно расположилась фантомная ворона. В руке дама со шрамом несла целлофановый пакет, на котором был изображен певец Киркоров. Она оглядела кабинет, села в кресло, предназначенное для вызванных «на ковер» подчиненных, отодвинула на столе перед собой папки с галочками и на расчищенное место аккуратно поместила пакет и снятую с головы белую панамку.

— Вы что, гражданка? Ты зачем здесь?

Лицо генерала налилось нездоровым багрянцем.

— Я смотрю, у вас в управлении освободилась вакансия. Увы, все мы смертны. И простые людишки, и значимые. Вот так живешь-живешь, и вдруг — бац! — инфарктик, — грустно, с сочувственным вздохом произнесла посетительница.

— Какая вакансия? Ты чего? Ничего у нас не освободилось.

— Как же не освободилась, когда освободилась, — громко возмутилась ворона. В предбаннике венок с лентами валяется, на стене рожа в черной рамке висит. Ты что же это врешь интеллигентным барышням? Ну-ка убери палец с кнопки! Я те давану, сучий потрох! Мы к нему по-хорошему, с душевным разговором, а он охрану норовит. Убери, сказано, палец с кнопки и сиди смирно.