Макс Сысоев - Странники

      Внутри пивнушки было тесно и почти пусто; на тёмно-серых стенах расплывались большие кляксы розовых блёсток, а между окнами висело по неровному куску зеркала. Выцветшие пластиковые стулья и столы были расставлены как бог на душу положит; деревянная рассохшаяся стойка была слегка наклонена влево, и за ней высились нагромождения бочек и бочонков, ящиков и коробок. За одним столиком сидели двое байкеров в чёрных куртках с заклёпками и с длинными немытыми волосами, за другим столиком заснул перед недопитым стаканом водки грязный хмырь; в пыльной глубине помещения пьянствовала компания из пятерых человек, крестьян по виду. Две вращающиеся табуретки перед барной стойкой занимала пара загадочных девиц в полупрозрачных зелёных платьицах. Кожа их была небесно-голубого цвета, а груди, начинавшиеся от шеи и заканчивающиеся у живота, размерами и формой напоминали арбузы, что являло собой очевидное излишество. Лица девиц были одинаковыми, и отличить одну от другой позволяла лишь чёрная фуражка с хромированным черепом-кокардой, которая была лишь у одной из этой пары.  А за стойкой, словно ожидая нас, стоял хитрый жирный бармен с прилизанными волосами.

      Не обращая внимания на девиц, одна из которых при нашем появлении искоса посмотрела на меня и часто заморгала, а вторая опёрлась спиной на стойку и выпятила грудь, Вельда направилась прямо к прилизанному бармену.

      — Здравствуйте, — быстро проговорила она, хотя жирная его рожа просила отнюдь не приветствия, а доброго, тяжёлого кирпича.

      — Привет, деточка, — бармен ухмыльнулся. — Как делишки? Как Наставник?

      — Нам нужно к Фёдору, — всё так же быстро говорила Вельда. — Это очень важно.

      Бармен произнёс на это занудную торгашескую речь, древнюю, как мир, — что-де всем нужно к Фёдору, и всем очень, а кому-то даже и очень-очень, а вот ему, старому Эдварду, вовсе и не нужно, и коль скоро кто-то нуждается в его, старого Эдварда, пособничестве, то должен чем-нибудь с ним, старым Эдвардом, поделиться, ибо коммунизма, насколько знает он, старый Эдвард, уже больше полусотни лет как нету, и, следовательно, бесплатно никому ничего не даётся, а даётся только тем, кто оплачивает услуги по установленным им, старым Эдвардом, тарифам, пусть не самым низким, но справедливым и соответствующим наступившему тяжёлому времени. Было видно, что он, в отличие от Вельды, никуда не спешит, и если и согласится отвести нас к Фёдору, то будет перед этим неделю ворчать, бурчать и зырить на нас плутовскими глазёнками. Ясно было и то, что платить Вельде нечем. Она попросила отвести нас в долг и пообещала расплатиться, как только окажемся на месте.

      — Нужно просто подняться с нами на холм, — говорила она жирному Эдварду.

      — Вот и обошлись бы без старого Эдварда, коли всё так просто, — отвечал этот пройдоха и вновь вещал о тарифах и нелёгких временах после конца света, а синие девицы на табуретках, подслушивая чужой разговор, переглядывались, перешёптывались, всхихикивали и вызывающе смотрели на Вельду. Та, что была в фуражке с черепом, покачав на растопыренных ладонях необъятную грудь, развратно мне подмигнула, и я едва удержался, чтобы не ударить её сапогом по лицу. Вдобавок деревенщина в глубине пивнушки ржала всё громче и громче, и создавалось впечатление, что вся эта нечисть глумится над нами.

      От одного столика к нам приблизился высокий человек в коричневой кожаной куртке. Лицо его было очень загорелым, а ёжик волос — седым, белым. Входя в пивнушку, я не заметил его, и мне это не понравилось. Я стал прикидывать, какие увечья смогу ему нанести, коль скоро и он присоединится к унижению.

      Человек, однако, не присоединился.

      — Идёмте, — сказал он без всяких вступлений. — Я отведу вас к Фёдору.

      Его лицо принадлежало к числу тех, что называют «волевыми», и носило отпечаток немалого числа интереснейших приключений. В двадцать первом веке такое лицо, встреченное в толпе, привлекло бы внимание и расположило бы меня к человеку, которому оно принадлежит, но в будущем никому нельзя было верить с первого взгляда, и самые благородные черты могли маскировать собой подлейшую сущность. Никогда я не умел читать лица и никогда не понимал тех, кто думал, будто умеет. Мне кажется, чтение лиц — занятие трудное и сопряжённое с немалым риском обмануться.

      Однако выбирать не приходилось, и мы втроём с незнакомцем покинули пивнушку. У входа новоявленный провожатый задержался, сплюнул и закурил.

      — Чёртов Эдвард! — пробормотал он. — Чёртовы тарифы! Не верьте никогда этому жоху, ребятки.

      И он доверительно открыл нам, что давеча сильно переплатил бармену, заказав на ночь одну из синих девиц.

      — Переплатили? — переспросил я машинально.

      — Ну конечно, — он повторно сплюнул. — Кажется, за неё сложно переплатить, ан нет. Я не смог её трахнуть. У неё там не то.

      И всю дорогу, пока мы поднимались на холм, он стенал, осыпал Эдварда бранью и под конец детально описал те физиологические особенности, которые не позволили ему заняться плотской любовью с синей девицею. Вельда поджала губы, а я подумал, что тип этот не иначе как ковбой, вылезший из фильма. Жаль, он не был носителем постмодернистского сознания и не мог знать, насколько пошлый и затасканный у него образ, — в противном же случае он наверняка бы приложил немало усилий для духовного самосовершенствования.

      До вершины, впрочем, он довёл нас честно и взамен ничего не потребовал, что лишний раз доказало, сколь противоречивое впечатление может оставлять человек в глазах окружающих, и сколь мало связано бывает это впечатление с его истинною натурой. На прощание мы сказали ему большое спасибо.

      — Пустое, — отмахнулся тот. — Я и вам помог, и лишил Эдварда прибыли, — то есть подстрелил разом двух зайчиков. А то уж и не знал, как отомстить этому прощелыге — ведь кодекс чести не позволяет мне устроить скандал и начистить ему самовар при дамах.

      Полутораэтажный бревенчатый домик Фёдора вместе с ещё тремя такими же домами притаился в глубокой тени пышных голубых ёлок. При виде него славянские рудименты в моей душе тревожно и с затаённым ликованием зашевелились. Домики походили на маленькие ларцы; ставни их были расписаны цветами, окна были украшены резными наличниками, а коньки крыш венчали деревянные медведи, петушки и солнышки.

      Когда Вельда длинным ногтём указательного пальца постучалась в дверь, нам отворил коренастый мужик с бородой и идеально круглым лицом и глазами. Он ссутулился и посторонился, пропуская нас в прихожую, рассмеялся, показавшись самому себе похожим на старинного лакея, и крикнул Фёдора.