Макс Сысоев - Странники

      — Короче говоря, нам опять нужно взывать к богу, — подвёл итог круглоглазый.

      Фёдор вздохнул и только тут заметил меня в полумраке прихожей.

      — Доброе утро, Ал, — он улыбнулся. — Это мой гил-менельнорский друг, Наггелар. Если ты знаешь бога, нуждающегося в рекламе, обращайся к нему.

      Не поняв значения последней фразы Фёдора, я пожал огромную ладонь круглоглазого, а тот оскалился и произнёс:

      — Никого я не рекламирую. Но мне срочно нужно к богу, и я ищу попутчиков, поскольку мои товарищи вернутся только дня через три, а одному плыть на яле, сами понимаете, несподручно. Я хотел уговорить Фёдора, но тот ни за что не согласится — даже если речь идёт о проверке его последнего пророчества.

      — У меня подозрение, что бог твой — шарлатан, — сказал Фёдор, протягивая мне бутерброд с маслом.

      — Всё дело в определении, — заметил Наггелар и повернулся ко мне. — У вас, людей, богу приписываются чёрт-те какие свойства, и когда встречаешь существо, претендующее на статус божества, проэкзаменовать его трудновато. Разве что попросить создать ещё один Континуум.

      — Я об этом и говорю, — перебил его Фёдор. — Видишь ли, Ал, мой друг Наггелар знает существо, которое почему-то считается создателем всего сущего. Но встретившись с таким существом, люди сталкиваются с кризисом познания: ведь любой, кто хоть чуточку могущественнее нас, может выдать себя за бога. Мы сами, окажись мы в каменном веке с огнемётом и винтовкой АК, смогли бы стать в глазах древних людей богами. Так что тут весь вопрос упирается в веру. Или ты веришь, что перед тобою бог, или не веришь, а показать он может что угодно. Я так считаю, что истинный бог, дабы в него уверовали, ни в каких фокусах не нуждается, и меня с души воротит, когда, например, те же попы объявляют, что у них-де в монастыре произошло какое-то там чудо. У настоящего верующего вера крепка и без чудес. А в бога Наггелара я предпочитаю не верить.

      — Но как же бритва Оккама? — вступился Наггелар. — Как же критерий верифицируемости? Мой бог даёт результаты, проверяемые эмпирически. Кто решил нам Задачу Седьмого Завихрения? Не бог ли?

      — Я не отрицаю, что он могущественнее нас и знает больше, — устало вздохнув, успокоил Наггелара Фёдор. — Но его могущественность лично мне ни о чём не говорит. А у гномов просто языческое сознание. В вашем пантеоне куча всяких божков, и вам без разницы, одним ли больше, одним ли меньше.

      Наггелар расплылся в довольной ухмылке.

      — Да, я язычник, — гордо заявил он. — И всяк, кто могущественнее меня, тот бог, — вот моя логика. А вы, христиане, утонули в богословских бреднях, и в результате не верите в бога, даже когда он сидит у вас перед носом!

      К нам спустилась Вельда, и с её приходом разговор изменил направление. Но, несмотря на это, я уже точно знал: если Наггелару нужна команда, чтобы управлять ялом, то одного человека в неё он уже отыскал.

      На улице, особенно вблизи реки, стоял дьявольский холод; вода в лужах замёрзла, а на часах, как оказалось, не было и семи утра.

       — На печке бы задрыхнуть, — бормотал Наггелар, спускаясь с заколдованного холма к Москве-реке, а Вельда накинула капюшон на самые глаза.

      На берегу, у старых бетонных пирсов, нас ждал одномачтовый шестивёсельный ял чёрно-зелёной раскраски. Наггелар сказал, что раньше он был шлюпкой на немецком ракетном катере.

      — Совсем старый стал, — добавил он, зевая и тряся бородищей. — Но сбит крепко.

      Втроём мы стащили кораблик с мели и обрезками пластмассовых бутылок вычерпали с гнилого дна воду. После короткого инструктажа Вельда поразила Наггелара тем, что знала, что такое уваливаться и приводиться, что такое бакштаг, фордевинд и смена галса, и потому была посажена на капитанское место — на корму у руля. Я же расположиться на носу яла, и в мои задачи входил вынос кливера на ветер и помощь при дальнейшем натягивании кливер-шкота. Сам Наггелар устроился на третьей банке, где ему, конечно же, совсем не нравилось. Ещё бы! — ведь на него легла обязанность вычёрпывать воду со дна яла.     

      От берега капитан наш ни в какую не желал отходить на вёслах, считая их изобретением сухопутных крыс, так что пока мы выбрались на фарватер Москвы-реки, галс пришлось сменить раз пять, и на ладонях у меня мгновенно образовались мозоли, а на животе появилась вмятина от жёсткого борта, через который надо было, держа в руках кливер-шкот, вываливаться как можно дальше. Но оно и к лучшему, ибо подобные мелочи только украшают настоящего мужчину и странника.

      — Это ещё ничего, — сказал Наггелар, доставая из кармана деревянные фигурки своих страшненьких богов и готовясь воззвать к ним. — А вы представьте, каково на большом корабле идти. Там если ветра нет, хрен отойдёшь от берега.

      То ли благодаря неведомым гил-менельнорским божествам, к которым обратился Наггелар, то ли по воле госпожи Фортуны, ветер мало-помалу окреп и стал попутным; его бодрые порывы выдули из меня весь сон. Ял пошёл ходко, и волны с журчанием расступались перед его носом. Это журчание, скрип мачты, да свист ветра в снастях были единственными звуками на реке и в её долине; лесистые берега спали под туманным одеялом, и на глаз невозможно было определить, как быстро мы движемся, да и движемся ли вообще. Время и скорость словно перестали существовать вокруг нашего кораблика. Наггелар зажёг керосиновую лампу и поднял её на верёвке на мачту, чтобы в тумане никто на нас не натолкнулся. Но натыкаться было некому. На многие километры распростёрлась власть пустоты и той особой стылой тишины, какая устанавливается перед первым снегом.

      Вскоре пошёл и сам снег. Его огромные хлопья медленно падали в воду и тонули. Берега вовсе скрылись из виду. Я слушал журчание волн и вспоминал, как давным-давно читал в каком-то соннике, что если человеку снится снег, значит, душа его очищается. Я думал, что недавно встретил ангела: он накрыл нас с Катей брезентом, чтобы мы не замёрзли ночью и утром спасли людей от смерти. Ангел уронил перо, белое и душистое. А теперь я плыву к богу.

      Зима началась. Зимой я попал сюда. И вот опять — она. Это так странно...

      Сложно было определить, когда мы свернули с большой реки в узенький и быстрый её приток, прикрытый древесными кронами так, что с воздуха его, наверное, и не разглядеть; трудно было сказать, как и зачем сошли мы с Вельдой с кораблика на рассохшиеся деревянные мостки, к которым со дна речки тянули лапы тёмные водоросли; и уж совсем невозможно было определить, где мы очутились после этого.