Юлий Буркин - Бабочка и василиск

– Частично: мы будем пытать тебя, о Всемогущий, в два и в три раза более жестоко, но ее убьем все равно.

– Что ж, тогда я говорю вам: ищите. – Он положил тяжелую голову на пол и, полуприкрыв глаза, наблюдал, как, почтительно изгибаясь, проползли, под предводительством Марксика и Гомика, мимо него несколько десятков самых родовитых и грозных змей. Вскоре они убедятся в тщетности своих поисков и, подстегиваемые страхом смерти, решатся обыскать и его самого. Выход один.

Он наклонил голову, просунул пасть под живот, крепко сжал шкатулку в зубах и, оттолкнувшись, что есть силы, от земли, кинулся напролом через толпу впереди, ослабленную уходом самых сильных.

Змеи опутывали его с ног до головы, сплетаясь в сети и канаты, пытаясь остановить его во что бы то ни стало. Но он стряхивал и топтал их, метр за метром прорываясь вперед.

Он бежал по гулким туннелям, он шлепал по подземным речкам, он продирался через узкие щели, где потолок, заросший известняком почти сходился с полом. А разная нечисть, вчера еще бывшая его покорным народом, стекалась из боковых закоулков и преследовала его, отставая лишь на несколько шагов.

Оранжево-зеленые памы и узорчатые полозы, гигантские питоны и злобные гадюки-ехидны, сепсы, дипсы и мертвенноглазые эмморисы – ни один из вчерашних рабов не хотел лишиться удовольствия травить вчерашнего господина.

На одном из поворотов путь ему преградил Тифон – чудище с сотней змеиных голов; но по-настоящему он страшен только для земных жителей, для василиска же – не более, чем сотня обыкновенных змей. Мощным ударом когтистой лапы он вмял Тифона в стену пещеры, стена неожиданно обвалилась, и за ней обнаружился ход, идущий круто вверх.

Василиск, растопырив лапы, еле выбрался в ночь из узкой вертикальной норы на лесную поляну и, широко разинув пасть, с клекотанием и храпом пытаясь отдышаться душным предгрозовым воздухом, выронил шкатулку наземь. Та раскрылась и из нее выпорхнула заспанная бабочка. У них была от силы минута.

– Майя, быстрее лети отсюда. Я сумею защитить тебя от погони. Но выполни мои поручения: навести двух человек, которых я когда-то любил и ненавидел. – И он коротко объяснил ей, кого и где она должна найти, что и каким образом внушить. – Прощай же! – закончил он.

– Прощай, – ответила бабочка, сосредоточенно выслушав его, и, поцеловав один квадратный микрон его носа, исчезла во тьме.

Он был благодарен ей за то, что она не затянула сцены, осознав важность его поручений.

Василиск прислушался и уловил зловещий шелест тысяч приближающихся тел. Он знал, как остановить их. Впившись когтями себе в грудь, он рванул что есть силы. Одновременно с тем, как с треском лопнула его шкура, с треском же лопнуло молнией и небо, и хлынул дождь.

Ощерившись от невыносимой боли, василиск вынул из груди окровавленную глыбу своего сердца, успев удивиться, что от нее, такой, казалось бы безжизненной, тянутся, лопаясь, тонкие живые волоски, поднял передними лапами над головой и с размаху до половины вогнал ее в нору. Им не пробиться…

Грянул гром. «Шон!» – взвыл василиск и, перевернувшись на спину, изогнулся в агонии. Угасающий взгляд его, поймав пролетавшую мимо сову, нечаянно превратил ее в камень, и она, двигаясь по энерции, пушечным ядром ударилась о сосну. Посыпались шишки, он вздрогнул в последний раз и затих, прошептав: «Проклятая Арктика…»

Он уже не видел, как на холмике норы, дрожа, огоньком сигареты блеснула алая точка. Она становилась все ярче, дрожала все сильнее и, наконец, сорвавшись, побежала по холму, оставляя за собой огненную надпись:

«Сказано так в книге Владыки сущего: и раз лишь в миллион лун явится тот, кто очистится от скверны, употребив сердце свое на защиту далекого и слабого; и спадет с того шкура василиска мерзкого, и быть ему снова человеком.»

… От грозового грома проснулся Виталька, но проснулся почему-то не с испугом, а с радостным чувством на душе. Проснулся и увидел, что не спит и мама: лежит, улыбаясь в свете ночника, каким-то своим взрослым мыслям.

А на улице встрепенулся ото сна и огромный ньюфаундленд, ночующий сегодня из-за предчувствия дождя, под скамейкой возле ларька приема стеклопосуды. Проснулся и принялся безудержно чесаться. «Неужели блохи? Вот же напасть». Но сколько он не скребся, сколько не покусывал участочки кожи, злобных насекомых не обнаруживалось. Зато шерсть к его неописуемому удивлению, огромными клочьями падала на землю. «Лишай!» – ужаснулся Гендос, но, услышав очередной раскат грома, отчего-то вдруг успокоился и поддался накатившему внезапно щенячьему чувству ожидания чуда.

С тем же, только что не «щенячьим», ощущением проснулась в своей новой квартире и Майя Дашевская. И чудо не заставило себя долго ждать. Внимание ее привлек свет за окном, совершенно невероятный в этот час.

Поднявшись, нагая, босиком, она приблизилась к окну и с высоты своего третьего этажа увидела, что земля внизу усеяна какими-то разноцветными светящимися пятнами. Молнией треснуло небо, эхом пронесся раскат, и хлынул дождь. Майя распахнула окно, вдохнула грозовую свежесть, и брызги с подоконника оросили ее высокую ослепительную грудь. И тут с легким веселым испугом она увидела, что цветные пятна, поднимаясь, стали приближаться к ней. Боже мой, да ведь это цветы! Огромные, с блюдце величиной, бархатистые светящиеся неземные цветы – ярко желтые, рубиновые и лиловые.

Сантиметр за сантиметром подтягивались они к ее окну – невиданный букет на тонюсеньких бледно-зеленых напряженных стебельках. Они тянулись все выше, а стебельки становились все тоньше. Благоухая, цветы, все одновременно, поравнялись с ее окном, и стебельки их стали такими тонкими, что уже не выдерживали веса, надламывались, и прелестные соцветия, вспыхнув радужным фейерверком, разом рухнули вниз. И в этот миг в комнату, спасаясь от дождя, влетела бабочка, совсем не ночная – «Павлиний глаз»; влетела и села на протянутую ладонь.

Майя приблизила ее к глазам и рассмеялась, потому что ей показалось вдруг, что бабочка кокетливо, как светская соперница, поглядывает на нее. И Майя поняла, что еще немного, и она, пожалуй, тронется рассудком. «Ну и пусть, – мелькнула мысль, – ведь это будет счастливое сумасшествие». И тут она осознала то главное, что переполняет ее сейчас – ощущение НЕМИНУЕМОГО СЧАСТЬЯ.

На операционном столе лежал человек. Грибники, отправившиеся на промысел сразу после дождя, лившего всю ночь, нашли его в лесу возле большого серого валуна, поросшего тонкими волосками травы. Человек был гол худ небрит и истерзан; на груди его зияла рана, похожая на разошедшийся хирургический шов. Но самое удивительное было то, что человек этот был ЖИВ.