Евгений Лукин - Амёба

Вавочку била меленькая, незаметная глазу дрожь; он не слышал — он чувствовал аккуратные бесшумные шажки двойника, старался не глядеть в проём, но беседу уже поддержать не мог. Шаги прекратились.

Медленно, как не бывает в жизни, Лека поднялась из кресла, придвинулась, выросла, рука её наплыла, ухватила Вавочку за щёки, встряхнула. «Сейчас начнёт по морде хлопать», — выпрыгнуло в мозгу.

Опять всхлипнула дверь.

Он что же, вернулся? Или что?

Лекина рука разжалась.

— Погоди, — сказала Лека. — Погоди, я сейчас воды принесу. Руку отпусти.

Она сделала движение к двери, но Вавочка буквально повис у неё на руке.

— Нет! — выкрикнул он. — Не надо воды! Я не хочу воды! Ты мне дай это… — Взгляд его метнулся по комнате. — Коньяку дай!

У лица оказалась рюмка с коньяком. Вавочка нечувствительно проглотил содержимое и замер, тяжело дыша.

— Володька-Володька… — сказала Лека одними губами, с жалостью на него глядя. И затем вслух: — Врача вызвал?

Ответа не последовало.

— И не вызывай, не надо. Болезнь — это расплата за грех, понимаешь? Попробуй перебороть её, Володя…

Вавочка сидел и моргал, пытаясь осмыслить, что же всё-таки там, в коридоре, произошло. Кажется, во второй раз дверь всхлипнула по-другому — чуть выше и протяжнее.

Тут он уловил слабый сверлящий звук, всё понял и засмеялся, истерически привизгивая. Он представил, как выглядел двойник, крадущийся по коридору, и что он почувствовал уже в туалете, когда Вавочка закричал: «Не надо!» — может быть, даже штаны расстегнуть не успел… Всё это Вавочка очень выпукло, рельефно, так сказать, представил, и совсем зашёлся.

Лека стояла над ним с лицом серьёзным и испуганным. Она ничего не понимала, и это тоже было безумно смешно.

— Припадок… — вслух сообщила она самой себе.

Потом нагнулась и тронула губами его лоб. От удивления Вавочка замолчал, но тут же понял, что Лека просто проверила, не температурит ли он.

В возникшей паузе внятно, отчётливо (для него, разумеется, отчётливо) скрипнула сначала одна дверь, потом другая, и Вавочка вроде бы в момент осунулся. Это он осознал, что и у него мочевой пузырь не безразмерный. Поёрзал на стуле. Не помогло. Хуже стало.

И тут пришло спасение.

— Пойди умойся хотя бы, — сказала Лека. — И воды выпей, слышишь? Может, чуть полегче станет.

Вавочка задохнулся от неожиданной радости, но тут же вновь встревожился.

— Только ты, слышь, — потребовал он, — ты за мной не ходи, ясно?

— Если в ванной не грохнешься… — начала Лека.

— Не грохнусь! — обрадованно заверил Вавочка.

Стараясь идти, а не бежать, прошёл в туалет. Одной рукой яростно расстёгивая молнию, прикрыл дверь другой.

Далее всё произошло столь быстро и нагло, что он даже не сразу в это поверил.

Всхлип кухонной двери, два решительных шага — и подлая рука снаружи щёлкнула задвижкой.

Перед Вавочкой вдруг оказалась дверь, а он стоял на окроплённом красно-жёлтом плиточном полу совмещённого санузла и тупо на неё смотрел. Потом толкнул кончиками пальцев. Бесполезно. Заперто. Опустил крышку. Сел. На лице стыли отчаяние и обида.

— Володька! Да ты что? Ты когда успел? — сказала там, в комнате, Лека и расхохоталась.

Вавочка оглядел себя и сообразил, что одеяния у них с двойником несколько различны.

— Да это… — сказал он, избегая глядеть в глаза. — Костюмчик там, галстучек… Чего зря снашивать? Не на работе ведь…

Покашливая от неловкости, подошёл к столу, взял рюмку, зачем-то протянул Леке.

— Я же сказала уже, — напомнила она.

Тогда он выпил сам, повертел рюмку в пальцах, изучил до грани и поставил на стол, так и не придумав, с чего начать.

— Это мы здесь с Лёней уронили… — повёл он издалека.

— Что уронили?

— Ну как же! — удивился Вавочка. — Эту… граммулечку…

Рискнул — и с опаской вгляделся в безмятежно-прозрачные глаза Леки. Та ждала продолжения.

— Лёня здесь был, — как можно многозначительней проговорил он.

— Ну-ну! — подбодрила она.

— Антомин Лёня.

— Так.

— Во дворе сидит Лёня, — признался он тогда в отчаянии. — И сюда смотрит.

— Ты что? — поразилась Лека. — Сквозь стены видишь? — Подумала и сообразила: — Ах да, через окно в кухне… Сидит, говоришь?

Помолчала.

— Я думала, он тоже безнадёжен… — сообщила она наконец.

Вавочка весь подобрался — ждал, что скажет дальше.

— Вообще-то он просил, чтобы я тебе не говорила… — Словно нарочно мучая его, Лека умолкла, развязала рюкзачок, порылась, но вместо душеспасительной книжицы извлекла пачку сигарет с зажигалкой. Прикурила. Жалко улыбнулась углом рта и виновато оглянулась на коричневато-розовые пятки Учителя. — До сих пор бросить не могу, — пожаловалась она. — С алкоголем — легче…

Вавочка уже готов был её придушить.

— Да всё просто, Володя. Встретились мы с ним возле арки, совершенно случайно… О тебе поговорили…

— А потом?

— Потом он попросил зайти к тебе.

— Зачем? — крикнул Вавочка.

— Сказал, что запутался ты, что трудно тебе сейчас…

Замысел Антомина предстал перед Вавочкой во всей его подлой наготе. Будет теперь подсылать знакомых, а потом выспрашивать осторожно… Вавочка ненавидяще глядел в бесконечно удалённую точку пространства.

Эх, не надо было тогда выходить из кухни… Но при этой мысли к горлу тошнотным комком подкатились злоба и протест. Ах, из кухни не выходить? Этот, видите ли, коньяк бы с Лёней пил, а Вавочка что? Из конспирации воздерживался бы? Так, что ли?

Мутный взгляд его остановился на последней полной рюмке. Будь Вавочка скифом, отступающим перед персидскими полчищами, он бы не отравлял и не засыпал колодцев — он выпивал бы их до донышка, чтобы не оставлять врагу. Короче говоря, Вавочка очутился у полированного алтарика и решительно рюмочку эту прикончил.

А то — ишь чего придумал! Лёня коньяк принёс, а этот его пить будет? Так нет же, воздержишься! И в туалете сколько надо посидишь!

И, окончательно перестав стесняться, он притёр к полированной поверхности рюмку, ухватил с тарелки капустную гирлянду и переправил в запрокинутый рот.

Лека смотрела на него, не донеся сигарету до полуоткрытых губ. Она опять решила, что всё поняла.

— И весь день ты так? — спросила она. — Это не выход, Володя…

О, мелодии знакомых голосов, напомнившие вдруг о прошлом… Когда Вавочка, выключенный из жизни на два года, вернулся в мир, он не сразу понял, что произошло. Мир не просто изменился, мир стал другим. Несправедливый, насмешливый, дразнящий большими деньгами, он бил и запрещал жаловаться. Жаловаться позволяла лишь она — Лека, тогда ещё не совсем свихнувшаяся на своём Шри Чинмое.