Витус Вагнер - Дети пространства

— Здесь киллинхены водятся.

— А это кто?

— Птица такая. Не летает, но здорово бегает. Ростом метра под три, клюв больше метра, ест всё, что может догнать, а бегает со скоростью мотриссы.

Если увидишь, что она на тебя бежит, не раздумывая лепи в корпус осколочно-фугасной гранатой. Впрочем, я никаких других и не взяла. Но может обойдется. Они вообще на людей не очень нападают.

— А почему оно так называется? «Убивающая курица», причем по-английски, хотя английский здесь, как я погляжу, не слишком популярен. То фарси, то шведский, то латынь. Наверняка же у этой твари есть родное, древнеарктурианское, название.

— На самом деле это народная этимология. Тот парень, который открыл эту птицу, назвал её келенкеном, в честь чего-то подобного, что обитало на Земле несколько миллионов лет назад. Но разве может удержаться подобное название в устах охотников, фермеров и изыскателей? Вот оно и трансформировалось в более понятную киллинхен.

А древнеарктурианских названий есть восемь, на разных языках, и все труднопроизносимые для людей.

Ну ты закончил сборку? Тогда встали и пошли. Коробку только убери в рюкзак. Не бросать же её посреди саванны.

Идти по саванне было неожиданно легко. Трава была не слишком высокой.

Если выкинуть из головы мысль, что здесь водятся хищники, от которых предлагается отбиваться из гранатомёта, то это была бы очень приятная прогулка.

На протяжении нескольких часов пути им попалось на глаза несколько стад крупных нелетающих птиц. Были длинношеие вроде страусов, которые паслись вокруг куп деревьев, объедая листья с веток, были больше похожие на огромных кур, питавшиеся травой или чем-то, прячущихся в траве.

Вдруг Ильма сделала жест, призывающий остановиться. Анджей замер. Впереди, примерно в полукилометре паслось стадо травоядных птиц. А из-за высокого куста за ним наблюдала большая, раза в два повыше, птица с огромным клювом.

Вдруг она сделала рывок. Стадо кинулось врассыпную, вероятно издавая какие-то звуки, но на этом расстоянии было не слышно. Большеклювая птица настигла одну из травоядных и мощным ударом клюва сбила её с ног.

— Вот это киллинхен, — прокомментировала Ильма. — впрочем, данный конкретный для нас не опасен. Он уже добыл себе пропитание и ближайшие сутки вряд ли на кого ещё будет нападать.

Отойдя от места охоты километров на шесть, путешественники наскоро перекусили в сухомятку, запивая галеты водой из фляг, и двинулись дальше.

Анджей, хотя считал себя в неплохой форме, особенно после прогулке про Агнульским горам, уже начал уставать, когда Ильма показала рукой вперёд:

— Смотри, видишь дымок? Вот это наша сегодняшняя цель.

Дымок журналист скорее вообразил, чем разглядел. Но узнать, что бесконечный переход по саванне близится к концу, было приятно.

Ещё через полчаса, когда до дымка оставалось километра три, и уже можно было, приглядевшись различить что-то вроде хижин, Ильма сказала:

— Ну вот, нас заметили. И, наверное, узнали.

Когда они вошли то ли в деревню, то ли в лагерь, который был их сегодняшней целью, до заката оставалось часа два.

Это была круговая изгородь из колючего кустарника, внутри которой размещалось несколько примитивных навесов, сплетенных из веток, и горел один общий костёр. Снаружи от изгороди была небольшая низина, выделявшаяся яркой зеленью влаголюбивой травы. Видимо, там был источник воды.

— А почему источник воды за пределами ограды? — шёпотом поинтересовался Анджей.

— Потому что это единственный источник на пару десятков километров вокруг. Киллинхены тоже имеют право на водопой.

Анджей с интересом осматривал быт этого поселения. Если болотные жители Ованфорсар вызывали впечатление средневековья или античности, то здесь царила первобытность до изобретения земледелия и обработки металла.

Впрочем, металлические ножи, топоры и наконечники стрел и копий здесь были. Но явно как плоды меновой торговли с какими-то другими людьми.

Из-под одного из навесов выбрался пожилой мужчина, темнокожий, но совершенно седой, одетый, как и ожидал Анджей только во что-то вроде набедренной повязки из крупных перьев и бусы на шее.

— Знакомьтесь, — сказала Ильма. — Это Анджей Краковски, журналист с Земли и рабочий в этнографической экспедиции. А это Питер Кхе-Чжоль, литератор и кочевой охотник в саванне.

Поговорить по душам с Кхе-Чжолем Анджею удалось сильно не сразу. Только после общего ужина, на котором была съедена какая-то охотничья добыча, они сидели у догорающего костра и Анджей судорожно вспоминал как это — брать интервью.

— А почему вы поселились в этом лагере кочевых охотников?

— Вообще-то я родился и вырос здесь. Скорее нужно спрашивать почему я не удовольствуюсь плясками у костра и сочинением былин, как мои соплеменники, а пишу что-то, что читают за пределами саванны.

Но я, пожалуй, уже не вспомню, как это произошло. Наверное, дело в том, что я слишком ленив. Многие мои сверстники, которым было интересно что бывает там, где кончается саванна, уходили куда-то в Большой Мир, устраивались в подмастерья к геологам, транспортникам, и в итоге теперь и не заметишь, что они родились в саванне. А мне всегда хватало рассматривания картинок на экране и общения с иными людьми через Сеть.

Поэтому я остался в родном племени.

— А как у вас хватает времени совмещать жизнь охотника с литературной деятельностью?

— Любому из нас так или иначе приходится совмещать жизнь, добычу пропитания и то, что делается для души. Я бы сказал, что мне проще, чем большинству других. Ведь любой земледелец или горожанин тратит на возделывание земли или зарабатывание денег куда больше времени, чем тратит на добычу пропитания первобытный охотник. А ещё у вас всех есть дома, сады, которые требуют ухода, социальные связи, которые надо поддерживать, политика, которой надо заниматься, чтобы она не занялась тобой.

У нас в саванне всё гораздо проще. Все социальные связи, вся политика — вот. Он обвел рукой обнесённый изгородью из колючих кустов бивак.

Вместо дома лёгкий навес, который можно выбросить и построить заново.

— Интересно почему же люди всё-таки изобрели земледелие, цивилизацию, политику?

— Насколько я понимаю, потому что размножились сильно. У нас тут на каждый лагерь охотников приходится примерно тысяча квадратных километров саванны. И население практически не растёт. Слишком многие дети сбегают в «Большой мир». А на первобытной Земле сбегать было некуда. Поэтому довольно давно людям стало тесно на планете, начались войны за охотничьи угодья. И тот, кто первым придумал отказаться от образа жизни охотника, который охотится только тогда, когда нуждается в пище, и перейти к изнурительному труду земледельца, смог прокормить в сто раз больше народу на той же территории, и получил огромное численное преимущество для войны.