Дмитрий Барчук - Орда

– Это ваше дело. Сами разберетесь, – говорил он.

Но на посиделки на бревнах, где по вечерам собирались здешние парни и девчата, он меня с собой никогда не звал. Зато чтобы пошляться днем по городу просто так, для него не было лучше товарища, чем я.

Постижение Мари премудростей русско-татарского языка продвигалось весьма успешно. Она уже сносно лепетала по-нашему благодаря стараниям и учительскому таланту старшей жены. Азиза настояла, чтобы при занятиях, кроме репетитора, студентки, ее и старшего сына Ивана, никого более не было. Домочадцы поворчали-поворчали, но приняли сие как закон. Поэтому, пока Азиза занималась с француженкой, я обучал Ивана премудростям фехтования, коим благодаря урокам месье Бопре и господина Швабрина обладал для дворянина неплохо. Еще я много рассказывал юноше о нашем житье-бытье за Уралом. Как принято ухаживать за дамами на балах в дворянских собраниях. Что есть такой великий город – Санкт-Петербург, который вся просвещенная Европа называет Северной Пальмирой. Где сотни каналов, а дома каменные и многоэтажные. Где множество дворцов. В них живет сама государыня-императрица и ее приближенные. Мои рассказы Ивана впечатляли, и он частенько говаривал:

– Вот бы там побывать и посмотреть на все эти диковины.

А пока мой товарищ грозился завтра показать местные достопримечательности: как в Московской Татарии празднуют Рождество.

Востроглазая Настюха, уже битый час сидевшая подле оконца и разглядывающая небо, вдруг радостно залепетала:

– Ой, звездочка зажглась. Боженька родился.

Все тут же бросились к окнам и убедились, что на самом деле на еще сером небосклоне на севере появилась бледная точка.

– Полярная звезда, – с важным видом пояснил я.

Старуха злобно зыркнула на меня и прошипела:

– Звезда волхвов. Она приведет их к яслям, где лежит Сын Божий.

Я не стал возражать. Уж больно хотелось есть.

Все вдруг неожиданно пришло в движение. Слуги и тетки забегали из горницы на кухню и обратно, вынося оттуда благоухающие кастрюли, сковородки, чаны, казанки. Через считанные мгновения стол был накрыт, и все домочадцы, как солдаты на плацу, выстроились вокруг него.

Слово взяла бабка Пелагия, как старшая. Она прошепелявила незнакомую мне молитву на тарабарском языке. Потом все начали креститься. Я перекрестился тоже. Вдруг страшной силы удар обрушился на мои руки и грудь. Я поднял глаза и увидел, как старая ведьма опускает свою корявую клюку:

– Бог ничего щепотью не давал. Двумя перстами крестятся. Антихристово отродье!

На помощь пришел Иван.

– Бабуля, не ругайся. Его так воспитали, в такой вере. В чем его вина? Праздник сегодня, грех ругаться.

Последние слова юноши возымели на старуху влияние, и она, опираясь на клюку, похромала к своему стулу.

– Только посадите этого отступника за дальний стол, с дворовыми людьми. Неча ему тут мне глаза мозолить.

– И ты посмел после всего этого появиться мне на глаза!

– Марина Кирилловна кричала так, что ее благородное, холеное лицо пошло красными пятнами. – Ты хоть представляешь, сколько стоило нам с отцом твое поступление в этот институт?! Ведь туда берут только детей дипломатов, министров и олигархов. Чего молчишь, когда тебя мать спрашивает?

Алексей, высокий, накачанный здоровяк восемнадцати лет от роду, стоял, переминаясь с ноги на ногу.

Андрей Александрович специально оставил его с матерью наедине, ибо уже высказал свое негодование по поводу очередной сыновьей блажи – ухода из МГИМО – еще в Москве. А сейчас домработница Клава, до поступления на службу в их дом работавшая медсестрой в Грозненской городской больнице, меняла повязку на ране, которая за время перелета сильно пропиталась сукровицей и плохо пахла.

– Ну, говори же, изверг окаянный, зачем ты это сделал? – взмолилась Марина Кирилловна и зарыдала.

Желваки заиграли на скуластом лице Алексея, он весь побагровел, но промолчал.

«Проклятая аксаковская порода! – подумала Марина Кирилловна сквозь слезы. – Хоть кол на голове теши, все равно будет стоять на своем. Такого истерикой не пробьешь».

Она взяла себя в руки, стерла специальной салфеткой тушь с заплаканных глаз и уже ровным голосом спросила сына:

– Что ты собираешься делать дальше?

Такой стиль оправдал себя. Теперь уже сын стал заискивать перед матерью.

– Ну не мое это, ма. Ты уж прости меня, – виновато произнес он и присел на краешек тахты.

Мать, нанося на лицо какой-то омолаживающий крем, отстраненно, как если бы речь шла о чем-то несущественном, сказала:

– Юриспруденция была не твое, международная экономика – не твое. А что же тогда твое, сын?

Теперь уже настала очередь Алексея Андреевича выражать свои эмоции. Его глаза вдруг загорелись, и он торжественно, как пионер на линейке, произнес:

– Война!

Марина Кирилловна вскочила с тахты как ужаленная.

– Ты что, совсем очумел? Какая такая война?

– Ma, ты, пожалуйста, сядь, успокойся, – парень потянул мать за руку и снова усадил ее на тахту. – Я расскажу тебе все по порядку. Понимаешь, в институте я познакомился с такими клевыми парнями. Они учатся старше меня. И на дипломатов, и на журналистов. Все ребята спортивные. У кого-то черный пояс по дзюдо, кто-то – мастер спорта по вольной борьбе, один даже чемпион Европы по акробатике. Посмотрели на мой первый разряд по боксу, и вообще, что я – парень толковый, и как-то пригласили меня в спортивный клуб «Витязи».

Юноша увидел, как мать встрепенулась, и упредил ее вопрос:

– Ты только не подумай, что эта какая-нибудь мафия, подготовка «быков» для воровских дружин. Нет. Это совсем другое. Это даже никакие не фашисты, не скинхеды, которыми вас пугают по телику. Мама, это люди, которым небезразлична судьба России. Мы просто не можем смотреть, как вы ведете нашу страну к погибели.

– Кто это – вы? – не выдержала и спросила Марина Кирилловна.

На что Алексей, не моргнув глазом, ответил:

– Вы все. И в первую очередь мой дед и твой отец, мама. Ты знаешь, почему я к нему последние полгода не заезжал ни на квартиру в «Алые паруса», ни на его шикарную дачу в Жуковке. Да потому, что противно было. У него в глазах, как на счетчике таксометра в нью-йоркском такси, одни баксы щелкают. У них же, у министров, каждая резолюция, оказывается, свою цену имеет. «Не возражаю» – десять тысяч, «одобряю» – пятьдесят, а «рекомендую к внедрению» – все сто. Сто тысяч долларов, мама. Я, конечно, еще не силен во всех тонкостях чиновничьего мздоимства, может, у этих резолюций и иные формулировки, но суть остается прежней.